Тридцать девять ступеней - Бакен Джон - Страница 3

Скуддер сидел, быстро моргая и нервно дрожа, но при этом решительно настроенный. К тому времени я уже почти поверил, что он говорит правду. Рассказ был самым невероятным, но я слышал в жизни много подобных диких историй, которые оказывались правдой, и привык судить не по рассказу, а по человеку. Если бы Скуддер хотел пробраться в мою квартиру, чтобы потом перерезать мне горло, он бы рассказал более спокойную историю.

– Дайте мне ваш ключ, – сказал я, – я хочу посмотреть на тело. Прошу прощения за осторожность, но мне все же нужно проверить.

Скуддер печально покачал головой.

– Я предполагал, что вы попросите, но у меня нет ключа. Он на цепочке, на туалетном столике. Мне пришлось, ведь я не мог оставлять никаких следов, которые могли бы вызвать подозрения. Господа, что за мной гонятся, весьма проницательные личности. Так что вам придется поверить мне на слово этой ночью, а завтра вы получите доказательства насчет трупа, это уж точно.

Я на мгновение задумался.

– Ладно. Этой ночью я вам доверюсь. Я запру вас в этой комнате и оставлю ключ у себя. Но предупреждаю, мистер Скуддер, я верю, что вы честны, но, если вдруг окажется, что нет – я отлично управляюсь с пистолетом.

– Конечно, – сказал он, вскочив с неожиданной бодростью. – Не имею чести знать ваше имя, сэр, но скажу вам одно – вы настоящий джентльмен. Буду благодарен, если одолжите мне бритву.

Я отвел Скуддера в свою спальню и предоставил самому себе. Через полчаса из комнаты вышел человек, которого я едва узнал. Только его острые, голодные глаза остались прежними. Мой гость был гладко выбрит, с аккуратным пробором посередине и тщательно подстриженными бровями. Более того, держался он как человек, прошедший строевую подготовку, и был живым воплощением британского офицера, долго прослужившего в Индии – даже кожа у него была с характерным загаром. У него был монокль, который он вставил в глаз, и из его речи полностью исчез американский акцент.

– Черт возьми! Мистер Скуддер… – пробормотал я.

– Уже не мистер Скуддер, – поправил он. – Капитан Теофил Дигби, сороковой гуркский полк, сейчас в отпуске на родине. Надеюсь, вы это запомните, сэр.

Я постелил ему в комнате для курения, а сам отправился в свою спальню, куда более воодушевленный, чем за весь прошедший месяц. Оказывалось, в этом богом забытом городе все же случались интересные вещи.

Утром меня разбудил жуткий грохот у двери курительной – это шумел мой слуга Паддок. Я когда-то здорово выручил его в Шакаве, и как только приехал в Англию, взял его к себе. В красноречии он уступал даже бегемоту, да и камердинер из него был так себе, но я знал, что на его преданность можно рассчитывать.

– Прекрати шуметь, Паддок, – сказал я. – Там друг мой спит, капитан… капитан… – (я напрочь забыл имя) – В общем, отдыхает. Приготовь завтрак на двоих, а потом зайди ко мне.

Я сочинил Паддоку целую байку о том, что мой друг – важная шишка с измотанными нервами после перенапряжения – нуждается в полном покое и тишине. Никто не должен знать о его присутствии, иначе его засыплют письмами из Индийского ведомства и от самого премьер-министра, и весь отдых пойдет насмарку.

Надо отдать должное Скуддеру, этот человек великолепно сыграл свою роль за завтраком. Он посмотрел на Паддока через монокль, прямо как настоящий британский офицер, расспросил о бурской войне и заговорил со мной о куче вымышленных знакомых. Паддок, который и меня-то не звал «сэр», к нему так и прикипел этим обращением, будто от этого зависела его жизнь.

Я оставил Скуддера с газетой и коробкой сигар, а сам уехал в центр города до обеда. Когда вернулся, лифтер встретил меня с важным видом.

– Неприятная история тут с утра, сэр. Джентльмен из пятнадцатой квартиры застрелился. Его только что увезли в морг. Полиция сейчас там.

Я поднялся в эту квартиру и увидел двух полисменов и инспектора, занятых осмотром. Позадавал пару глупых вопросов, и меня довольно быстро выпроводили. Тогда я нашел слугу, который обслуживал Скуддера, и расспросил его, но понял, что тот ничего не заподозрил. Жалкий был субъект, с лицом как у могильщика, но полкроны его заметно утешили.

На следующий день я пошел на допрос присяжных. Представитель одного издательского дома дал показания, что покойный предлагал ему сделки по поставке древесной массы и, по его мнению, был агентом американской фирмы. Присяжные вынесли вердикт: самоубийство в состоянии душевного расстройства. Личные вещи передали в американское консульство.

Я подробно рассказал обо всем Скуддеру, и он был чрезвычайно заинтересован. Сказал, что с удовольствием сам бы сходил на это слушание, мол, это, наверное, почти как читать собственный некролог.

Первые два дня, что он провел у меня в курительной комнате, и был удивительно спокоен. Читал, курил и много записывал в блокнот. По вечерам мы играли в шахматы – и Скуддер каждый раз меня обыгрывал. Думаю, он восстанавливал нервы после тяжелого напряжения. Но на третий день мой гость начал заметно нервничать. Он составил календарь с днями до пятнадцатого июня и вычеркивал каждый день красным карандашом, оставляя в строчках пометки. Я нередко заставал его в задумчивости, с остекленевшими глазами. После таких периодов молчания Скуддер часто становился подавленным. Постепенно в нем снова нарастала тревога. Он прислушивался к каждому шороху и постоянно интересовался, можно ли доверять Паддоку. Иногда Скуддер раздражался по пустякам, а потом извинялся. Я не обижался – понимал, с какой задачей он столкнулся. Больше всего его тревожила не собственная безопасность, а успех задуманного плана. Маленький человек, но словно сделан из стали, без тени слабости. Однажды вечером он стал особенно серьезен.

– Послушайте, Хэнней, – сказал Скуддер, – думаю, мне стоит посвятить вас в дело поглубже. Мне бы не хотелось уйти, не оставив после себя никого, кто смог бы продолжить борьбу.

И он начал рассказывать мне в деталях то, что раньше только упоминал вскользь.

Честно говоря, я слушал его не слишком внимательно. Меня куда больше интересовали его собственные приключения, чем вся эта большая политика. Я считал, что Каралидес и его дела – это не мое, пусть он сам с этим разбирается. Так что многое из сказанного вылетело у меня из головы. Помню только, что Скуддер очень четко дал понять: настоящая угроза Каралидесу возникнет только после его прибытия в Лондон, и исходит она с самых высоких кругов, где никто и в мыслях не допустит подозрения. Он назвал имя женщины, Юлия Чехеньи, как-то связанной с этой опасностью. Похоже, она должна была сыграть роль приманки, чтобы увести Каралидеса из-под охраны.

Скуддер говорил также о некоем «Черном Камне» и о шепелявом мужчине, а еще очень подробно описал одного человека, которого ни разу не упомянул без дрожи – старик с молодым голосом, умевший прикрывать глаза, как ястреб прячет взгляд. Он много говорил о смерти. Его до боли тревожил успех всей этой операции, но за свою жизнь этот человек, похоже, нисколько не держался.

– Думаю, это как заснуть, когда ты совсем вымотался, а проснуться и почувствовать летнее утро, запах скошенного сена, врывающийся в окно… Раньше я часто благодарил бога за такие рассветы, там, откуда я родом, в зеленых равнинах Кентукки. И, думаю, поблагодарю его снова, когда проснусь по ту сторону.

На следующий день он был гораздо бодрее и почти весь день читал биографию Стоунволла Джексона. Я пошел ужинать с горным инженером, с которым у меня были дела, и вернулся около половины одиннадцатого, как раз вовремя для нашей обычной шахматной партии перед сном. Помню, у меня в зубах была сигара, когда я толкнул дверь в курительную. Свет не горел, что показалось мне странным. Я подумал, не лег ли Скуддер пораньше. Я щелкнул выключателем, но в комнате никого не оказалось. И тогда я увидел нечто в дальнем углу, от чего выронил сигару и весь похолодел.

Мой гость лежал на спине, раскинув руки. Из груди у него торчал длинный нож, вонзенный так глубоко, что пригвоздил его тело к полу.