Бастард Александра (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus" - Страница 39

— Ну, так что, сделаете⁈

Бросив еще один взгляд на чертеж, потом на Кассандра, Евдор наконец решился:

— Ты вот что, юный господин, — он тяжело вздохнул, — приходи-ка денька через три! Мы тут с Кассандром покумекаем, что к чему, тоды и решим!

Сатрапия Геллеспонтская Фригия, город Пергам, конец октября 322 года до н. э

Иду вдоль торговых рядов и уже издали вижу свою лавку. Она сразу же выделяется среди прочих ларей и палаток — демонстрационной кирпичной стеной и печью с дымоходом. Еще одно отличие — это стоящие перед ней плетёные корзины с углем.

Спросите, а где же стрелы и бригантины, коими ты собирался торговать, и я скажу вам: не давите на больную мозоль.

Усмехнувшись, вспоминаю тот жаркий августовский день, когда мы в первый раз выставили свой товар на рынок. Место мне добыла Барсина, у нее остались кое-какие связи среди правящей аристократии Пергама. Еще с персидских времен ее семья имела огромные земельные владения в Пергаме, ведь ее отцом был никто иной, как знаменитый Артабаз. Выдающийся человек, умудрившийся за свою долгую жизнь послужить трем персидским царям.

При Артаксерксе II он поднялся на вершину, став сатрапом Гелеспонтской Фригии и командующим всей персидской армией в Малой Азии. Когда унаследовавший престол Артаксеркс III решил прижать своевольных сатрапов, Артабаз поднял мятеж, но проиграл, потерял все и бежал в Македонию. Через несколько лет он вернулся в Персию и был прощен царем, правда, прежнюю должность и сатрапию ему не вернули. Он вновь вошел в силу лишь при следующем царе Дарии III. Этому последнему царю Персии Артабаз хранил верность до последнего дня. Он отчаянно сражался против греко-македонской армии вплоть до убийства Дария. Лишь после этого он все-таки сдался Александру, и тот простил ему сопротивление и даже принял на свою службу. Говорят, молодому царю понравилась верность Артабаза своему бывшему повелителю, ну и, конечно же, не обошлось без влияния дочери.

Артабаз верно служил Александру несколько лет, был сатрапом Согдианы, послом в Бактрии, но потом попросился на покой и доживал последние годы здесь, в Пергаме. Умер он буквально за год до смерти Александра, и, поскольку за свою долгую жизнь успел наплодить немало сыновей, то из всего богатого наследства Барсине досталось лишь одно поместье Фаре’са, ну и влияние на некоторых важных людей в самом городе.

В общем, зная о старых связях моей «мамочки», я подошёл к ней с двумя просьбами. На первую из них — просьбу о торговом месте на городском рынке — Барсина ответила удивленным недовольством моими плебейскими наклонностями, но всё-таки уступила. А вот на вторую — дать денег на открытие «бизнеса» — она отреагировала категорическим отказом да еще и накричала на меня. Мол, я эксплуатирую материнскую любовь, а она не нанималась оплачивать мои дурацкие прихоти!

Деньги были нужны до зарезу: надо было расплатиться с мастерами за работу, опять же требовалось хоть как-то оборудовать торговое место на рынке — не на землю же товар выкладывать. Еще была у меня мысль провести кое-какую рекламу, а на нее тоже нужны были деньги.

Подумав как следует над проблемой, я пошел к Мемнону. Толстяк-афинянин жил в хозяйском доме, питался с хозяйского стола, но при этом получал жалованье, и я ни разу не видел, чтобы он хоть на что-нибудь его тратил.

Припертый к стене, тот поначалу уперся, не желая расставаться с кровными, но я знал, на какие больные мозоли давить.

— Я ведь тебе предлагаю не просто дать денег взаймы избалованному подростку. — Начав, я сразу перешел к откровенной лести. — Такой умный и образованный человек, как ты, Мемнон, может сделать в этой жизни чуть больше, чем чтение книг капризной женщине. Я предлагаю тебе войти в дело, которое сделает тебя богатым. Сегодня ты внесешь свой пай, а как раскрутимся, так тебе все вернется сторицей! Было бы вообще замечательно, если бы ты взял на себя финансовый контроль и учет, ведь лучше тебя с такой работой никто не справится.

Высказавшись, я посмотрел ему прямо в глаза и, увидев там тень сомнения, добил его вопросом:

— Или ты хочешь до конца жизни быть у мамочки на побегушках⁈

Этот аргумент стал решающим, и Мемнон раскупорил свою кубышку. Денег у него скопилось немало, и к первому торговому дню мы смогли подготовить две сотни стрел и три весьма добротные бригантины.

Для задуманной рекламной акции мне нужен был хороший лучник. Через Энея попробовали договориться со стрелками из гарнизона, но те запросили пять оболов за день работы, и возмущенный Эней в сердцах выругался:

— Дешевле будет купить раба на рынке, чем платить этим алчным крохоборам!

Идея показалась мне разумной, и мы втроем — я, Эней и Мемнон — отправились на невольничий рынок. Толстяк всю дорогу ныл, что еще один раб нам не нужен, что это пустая трата денег, а их осталось и так немного, и всё в таком духе. Очень хотелось рявкнуть на него: «Заткнись и не ной!» — но орать на человека, субсидирующего всё наше предприятие, было верхом неразумности, поэтому пришлось потерпеть.

Уже на рынке мнения опять разделились. Я хотел купить какого-нибудь сармата или бактрийца, ну, в общем, степняка, чтобы тот умел не просто стрелять из лука, а в идеале мог это делать верхом, на полном скаку. Я смотрел вперёд, думая решить сразу две задачи: получить стрелка и учителя верховой езды одновременно. Однако Энею и Мемнону моя идея сразу не понравилась. «Варвары с севера неспокойны и агрессивны, — заявили оба, — с ними одни проблемы».

В ответ я спокойно ответил им: «Вот и хорошо, значит, сэкономим!»

К моему огорчению и к их злорадному торжеству, таких рабов на рынке не нашлось. Война уже давно закончилась, и рабы с севера почти не поступали, да и спроса на них совсем не было. Так что их и не завозили. Из того, что требовалось, был один египтянин — уж больно хилый на вид, — да чернокожий суданец или эфиоп. Оба никогда не сидели верхом, но зато прежние хозяева давали обоим прекрасные характеристики.

Торговец тоже их нахваливал: мол, и спокойные, и послушные, и работящие, — даже захотелось спросить, что же их, таких распрекрасных, продают-то⁈

Мне они не понравились, и я начал поиск по второму кругу. Уже заканчивая обход и почти отчаявшись найти то, что надо, я вдруг увидел раба в клетке. По явно монголоидному типу лица читалось, что это представитель той степной Азии, которого я и искал.

Когда я показал на него рукой, работорговец в финикийской кипе на выбритой голове покачал головой.

— Этого не советую! — Он брезгливо поджал губы. — Зверь! Раз сбежал, поймали! Наказали сурово, а он снова убег. Второй раз словили и пороли так…! Думали, сдохнет, ан нет, выжил, гаденыш! Так что его ждёт суд и крест! Там самое подходящее место для таких, как он!

Теперь и я вижу выжженное на лбу клеймо — «раб»; такое ставят только буйным, которых надо остерегаться и держать на цепи. Подобное здесь, вообще-то, редкость. Рабов в Пергаме не заковывают в колодки днём и не привязывают цепями на ночь, чтобы не сбежали.

Нет в этом никакой нужды! Побег раба — это редкость. Не потому, что людям нравится быть рабами, а потому, что альтернатива этому только одна — смерть! Что ждёт сбежавшего раба за пределами городской стены? Куда ему идти, что есть и пить, где укрыться от погони и диких зверей⁈

Пуще всяких цепей раба держит банальный вопрос пропитания и безопасности. Сбежавший раб обречён либо на голодную смерть, либо стать жертвой хищников, либо быть пойманным и сурово наказанным. На побег мало кто решается, и то лишь в случае крайней нужды. Подобное случается, когда раба систематически избивают, грозят покалечить или убить, но такое редкость, ведь раб — это собственность и довольно дорогостоящая! Для примера, минимальная стоимость работоспособного раба-мужчины — две мины, то есть двести драхм, а наёмный батрак в поле зарабатывал в день не больше одной драхмы. Так что раб — это, в какой-то степени, даже вложение капитала, и калечить его — нонсенс, как если бы в наше время самому разбить фару на собственной машине.