Крестоносец - Айснер Майкл Александр - Страница 49
- Предыдущая
- 49/79
- Следующая
— Когда мы захватили замок Бофорт, — сказал он, — у нас в плену оказалось более двухсот сарацинских воинов. Христианские командиры созвали собрание, чтобы решить судьбу пленных. Представитель госпитальеров призывал к немедленной расправе. Остальные командующие из практических соображений ратовали за выкуп язычников. Завязался жаркий спор. Я считал казнь жестокой и бессмысленной мерой и отдал свой голос в пользу тех, кто выступал за освобождение под выкуп. Госпитальеры оказались в меньшинстве, мы решили пойти на переговоры с неверными. В конце концов мы обменяли наших пленников на запасы еды, в которой очень нуждались, и на десять тысяч серебряных дирам. На эту сумму можно было содержать замок в течение целого года. Спустя две недели пятьдесят рыцарей-госпитальеров отправились в Акру для перераспределения северных территорий; меньше чем в миле от замка мусульмане устроили им засаду. Услышав шум битвы, я отправил отряд на подмогу, но, когда мы добрались до равнины, сорок семь рыцарей были уже мертвы. Трое уцелевших рассказали, что видели среди нападавших тех самых пленных, которых охраняли в тюрьме.
Брат Виал перестал ходить и пристально вгляделся в потрескавшееся каменное лицо позади меня.
— С тех пор я никогда не отпускал здоровых пленников, — сказал он. — Воин, освобождающий своего врага лишь затем, чтобы сражаться с ним на следующий день, — просто дурак.
Я пришел в некоторое замешательство, слыша, как мой наставник, обычно такой спокойный, высказывается столь резко по поводу этого неприятного вопроса. Иногда я забываю, что брат Виал провел большую часть своей жизни на войне.
Я никогда не понимал войны. Тысячу раз я читал Десять Заповедей. «Не убий». Кажется, очень простой наказ. Но, получив это предписание, израильтяне продолжали истреблять своих врагов. Они вырезали целые города и убивали всех жителей, чтобы завоевать, а затем защитить Святую землю. И делали они это с Божьего благословения и с Божьей помощью. Возможно, убийство может быть оправдано, если оно служит высшей цели. Мы, наследники библейских евреев, следуем по тому же самому пути — расправляемся с язычниками во имя Господа, спасая Его землю ценой собственной крови.
Безусловно, война таит в себе множество сложных проблем. Позволю себе сказать, что мы, духовенство, лучше других знаем рамки духовной борьбы между Богом и дьяволом, но мы не должны подходить с теми же мерками к поведению наших братьев — служителей меча, которые бьются на совсем других полях сражений. Сострадание и милосердие, прославляющие Бога в монашеской жизни, могут возыметь прямо противоположное действие на поле брани. Возможно, брат Виал прав, утверждая, что освобождение захваченных врагов не имеет ничего общего ни с милосердием, ни с состраданием, а является обычной глупостью. Думаю, Ричард Львиное Сердце понимал эту суровую правду. Захватив Акру в 1191 году от Рождества Христова, он приказал казнить все две тысячи пятьсот мусульманских пленных. Армия Ричарда искромсала пленников на куски на глазах Саладина и его мусульманского войска.
Богу известно, я не являюсь специалистом по военным стратегиям против неверных. Однако мне кажется: если вы решили вести священную войну против гонителей Господа, их нужно убивать. Очевидно, Франциско не согласен с этим четким утверждением, поскольку, судя по его описанию казней в Тороне, он осуждает действия дона Фернандо. Не понимаю, чего ожидал Франциско, согласившись вступить под знамена Христа. Неужели он думал, что армия Господа убедит мусульман оставить Святую землю, просто продемонстрировав им свою отвагу? Неужели он считал, что, если бы Дон Фернандо отпустил пленных, они бы оставили те земли, а мечи сменили бы на орала? И какая разница, убил ты своего врага во время штурма замка или позже, когда битва уже выиграна? В обоих случаях ты выполняешь одну и ту же миссию — убиваешь неверных, освобождая Святую землю от дьявольских отродий.
Честно говоря, я был несколько раздражен ханжеским отношением Франциско к поступкам принца Фернандо, командование которого принесло славную победу всему христианскому миру и Арагону. Посудите сами — нападение принца Фернандо отвлекло сарацин от позиций рыцарей Калатравы и наверняка спасло самому Франциско жизнь.
Войдя в келью Франциско на следующее утро, я не поздоровался с ним. Мне пришлось сдержаться, чтобы не прочесть строгую лекцию, которую я несколько раз повторял накануне вечером, — или, скорее, нравоучение, касающееся духовных опасностей лицемерия и неблагодарности.
— Быть может, Франциско, — начал я, устроившись на стуле, — сегодня нам следует сосредоточиться на твоих деяниях, а не пытаться очернить храбрых воинов — предводителей крестовых походов.
Франциско ничего не ответил. Он сидел, прислонившись к стене и закрыв глаза. Через минуту он встал, отошел в угол кельи и оперся о подоконник.
— Мы с Андре украдкой вернулись из замка к нашей палатке. Из лагеря все еще можно было увидеть красное пламя — костер, на котором сжигали наших врагов. Андре сел на свой матрац, что-то тихонько, едва слышно напевая. Я лег и закрыл глаза; вскоре меня поглотили вспышки и шипение пламени, и я окунулся в разгневанную ночь.
Когда я открыл глаза, темнота сменилась сероватым рассветом. Я услышал пение птиц, приглушенный разговор, который то удалялся, то приближался, и в конце концов — детский плач. Но не капризный, а жуткий, душераздирающий.
Нам сказали, что женщины и дети неверных покинули замок еще до начала осады. Я взглянул на лица товарищей, ища у них объяснения, но все они отводили глаза.
— Дядюшка Рамон, — позвал я.
Он спал.
— Дядюшка Рамон.
Он открыл один глаз.
— Надеюсь, ты разбудил меня по серьезному поводу, Франциско, — сказал он. — Я развлекался с темноволосой красавицей.
— Дети, — сказал я.
Рамон внимательно вгляделся в мое лицо, затем резко сел и вопросительно склонил голову набок. Лицо его потемнело, он вскочил на ноги и потянулся за кольчугой.
— Франциско и Андре, — приказал он, — мы возвращаемся в замок. Приготовьтесь к бою.
Рамон шел очень быстро. Нам с Андре пришлось почти бежать, чтобы не отстать от него. Я проклинал свои трясущиеся пальцы, пытавшиеся застегнуть ремень. Мой меч лязгал о кольчугу. Крики становились громче, ужасные вопли отчаяния и боли.
Дорога к замку шла по грязи, то вверх, то вниз; земля была черной и еще дымилась, тут и там попадались выжженные пучки травы, похожие на крошечные тлеющие угольки.
Внезапно Андре остановился. Я наткнулся на него и подтолкнул вперед, но он не двигался с места. На лице его появилась неуверенная улыбка, он указал себе под ноги, на землю, словно увидел там нечто диковинное. Невесть откуда взявшийся синий цветок одиноко рос на этой бесплодной земле.
Когда мы подошли к воротам, мне пришлось протереть глаза и прищуриться, чтобы рассмотреть сквозь дымку странных «часовых», охранявших замок. Четыре головы на деревянных кольях, детские: три мальчика и девочка. На их лицах застыли жестокие гримасы, никак не вязавшиеся с их невинностью, а окровавленные глаза словно следили за нашими движениями. Я прошел мимо этих стражей как можно быстрее, Андре же остановился рядом с девочкой и нежно смотрел на нее, словно спрашивая маленькую головку, не хочет ли она пить. Я окликнул его, но он был занят воображаемой беседой. Мне пришлось вернуться под пристальными взглядами мертвых четырех «стражей» и оттащить Андре прочь. Вместе мы вошли в ворота замка.
Внутри крепости прогорклый запах впитался в каждую трещину, дышать было почти невозможно. В зловонном тумане звучали молитвы приговоренных. Истошные крики как будто поглощали цвета, мир виделся лишь в черно-белых красках. Краем глаза я заметил мелькнувшую фигурку обнаженной молодой язычницы. Она бежала, оглядываясь на невидимого преследователя, и я успел рассмотреть белую кожу на ее хрупких плечах. В следующее мгновение девушка скрылась из виду.
- Предыдущая
- 49/79
- Следующая
