Проверка моей невиновности - Коу Джонатан - Страница 2

Она задумала написать книгу.

Какого рода книгу? Роман? Мемуары? Что-то в захолустье между тем и другим? Этого она не знала. Прим никогда ничего прежде не писала, хоть и была заядлой читательницей. Известно ей было лишь то, что, едва вернувшись из университета – какое там, даже раньше: она сперва заметила это в долгие, томительные недели после экзаменов, – улавливала она нараставший порыв, нараставшую нужду (это слово недостаточно сильно) создать что-то, выложить слова на экран, попытаться изваять нечто фигуристое и исполненное значения из того унылого куска мрамора, что представляло собой ее бездеятельное и бесформенное бытие.

Что это должно быть, Прим не знала. Но сегодня она решила насчет одного эпизода, который, несомненно, включит в это произведение. Нечто происшедшее с ней несколькими часами ранее. Неброский случай, но ей он совершенно точно запомнится.

В три часа дня завершилась ее смена, Прим пришла к лифтам и стала ждать какого-нибудь. Пятый терминал был тих. Лифту предстояло преодолеть четыре этажа снизу, а потом надо было подождать еще немного, пока откроются двери. Имелись кнопка вызова лифта и кнопка открытия дверей, но Прим уже успела понять, что они для виду, а делается все автоматически. Жать на них не имело буквально никакого смысла. Незадолго до того, как лифт прибыл на ее этаж, подошел и встал рядом с ней мужчина примерно ее возраста. При нем имелась спортивная сумка, а одет он был в шорты, подчеркивавшие его загорелые, мускулистые, волосатые ноги. (Устроившись работать в Хитроу, Прим с удивлением обнаружила, до чего много мужчин, путешествуя самолетом, облачается в шорты.) Он стоял, нетерпеливо дрыгая ногой, и вот приехал лифт. Прим стояла ближе к кнопкам, но не трогала их. Она знала, что через десять секунд двери лифта откроются сами собой. Она это наблюдала каждый день. Но через девять секунд нетерпение мужчины в шортах взяло над ним верх. Не потерпит он, чтобы его путешествие отсрочилось из-за вот этой бездеятельной, беспомощной женской особи. Он протянул руку, нажал на кнопку, и, разумеется, секунду спустя двери раскрылись. Оба вошли в лифт.

Когда начался их спуск на нулевой этаж, Прим точно знала, о чем этот мужчина думает. Он спас положение. Без его стремительных, решительных действий они бы так и стояли на четвертом этаже, дожидались открытия дверей. Волны самодовольства, катившиеся от него, были до того мощны, будто он едва ли не ждал поздравлений. Но она его поздравлять не собиралась. Напротив, когда проехали один этаж, ее раздражение оказалось таким сильным, что пришлось сказать:

– Они, между прочим, в любом случае открылись бы сами.

Он отвлекся от телефона.

– А?

– Двери. Они бы в любом случае открылись.

Он продолжал смотреть на нее без выражения.

– Незачем было жать на кнопку.

– Ну а я нажал, – отозвался он.

– Но незачем же было.

– Я на нее нажал, – сказал он, – и двери открылись. Странное совпадение, по-моему.

– Но они бы открылись в любом случае.

– Ага, но двери лифта от того, что вы перед ними стоите, не откроются.

– На самом деле откроются, – сказала Прим. – С этими дверями так и происходит.

Он пожал плечами и вернулся к своему телефону.

– Я этими лифтами пользуюсь каждый день, – продолжила она.

– Молодец, – отозвался он, не отрывая взгляда от телефона. И, помолчав, добавил: – Много полетов выходит. Задумайтесь об углеродном следе.

– Смешно, – сказала Прим. – На самом деле я тут работаю.

– Слушайте, – сказал мужчина, неохотно поднимая взгляд от телефона и явно собираясь прекратить разговор с этой умалишенной. – Если бы не я, мы бы оба так и стояли там, наверху. Просто признайте это.

Лифт остановился, и двери открылись.

– Ну вы представляете? – сказала Прим. – Открылись. И ни вы, ни я ни к одной кнопке не прикоснулись.

– Больше заняться нечем? – вопросил мужчина, раздраженно устремляясь к стоянке такси. – Долбаная лузерша.

Прим стояла неподвижно и смотрела ему в удалявшуюся спину. Потрясенная – потрясенная и окаменевшая, и последние два слова этого человека она несколько дальнейших часов не могла вытряхнуть из головы. Она думала о них в автобусе по дороге домой и продолжала о них думать даже сейчас. Более того, существовала вот какая опасность: если не предпримет что-нибудь решительное, она продолжит думать об этих словах весь вечер вплоть до отхода ко сну, когда бы тот ни случился (бессонница была одной из многих ее теперешних бед). А потому она проделала то, к чему часто прибегала в нервозные минуты. Обогнув гараж, где отец искал картонные коробки, и кабинет, где работала мама, Прим юркнула наверх к себе в спальню и улеглась на кровать. Воткнув наушники в уши и держа телефон на весу над собой, зашла на “Нетфликс” и промотала вниз, ища, какую бы серию “Друзей” посмотреть. Такой у нее был излюбленный телевизионный спасательный круг, один из самых надежных способов временно укрыться от окружающего мира. Каждую серию она уже посмотрела больше десятка раз, поэтому в последние дни действительно только и нужно было, что ткнуть наобум. Сегодня ей подвернулся первый сезон, двадцать первая серия, “Которая с поддельной Моникой”, где у одной героини воровка кредитных карт крадет личность. Серию эту Прим считала сильной, и не в последнюю очередь потому, что сама самозванка оказалась такой занятной. В конце серии она попадает за решетку, и Прим неизменно жалела, что этот персонаж не появляется в дальнейших сериях. Хотелось бы знать о ней больше: что настолько плохо в ее жизни, отчего ее тянет на кражу чужой личности и переизобретение себя? До чего заманчивая мысль, по многим причинам. Исчезнуть, раствориться в воздухе, оставив за спиной целую жизнь, полную ошибок и неловкостей, а затем вновь возникнуть в совершенно ином обличии. Родиться заново…

Разумеется, в той серии были и другие сюжетные линии, зрителю на радость: Росс в поисках нового дома для своей ручной обезьянки, попытки Джоуи выбрать новое сценическое имя. Для Прим притягательность вселенной “Друзей” сводилась к очаровательной предсказуемости, выдержанной во всех двухстах тридцати шести сериях. Когда завершилась эта, Прим почувствовала себя (как это всегда бывало) гораздо спокойнее. Привкус обиды, оставшийся от встречи у лифтов, сходил на нет, оставляя лишь стойкую ярость от высокомерия того человека. Вместе с тем она теперь окончательно уверилась в том, что, если написать о случившемся, произойдет очищение, катарсис. Она просто не понимала, с чего начать. Возможно, надо взять и нырнуть в это и рассказать историю, начать облекать ее в слова и посмотреть, куда этот процесс ее заведет. Вот так это делается у писателей?

За вдохновением она решила заглянуть в отцову библиотеку.

Дом приходского священника в Грайтёрне был поздневикторианской постройки, как и церковь, и – как и церковь – вызывающе непривлекательным, однако недостаток обаяния искупали более чем внушительные размеры. В одном только первом этаже размещалась громадная сводчатая кухня, столовая, две приемные комнаты, кабинет, в котором мать Прим работала над тем, что ее дочь именовала “всякое приходское”, а также еще одна гостиная, отданная под отцово несусветное собрание книг. “Библиотека” – так ее именовали родители, и была она свидетельством библиомании, какая давно уже вырвалась за все разумные границы, с полками по четырем стенам, заполненными от пола до потолка многими тысячами книг, в основном томами XVIII–XIX веков в кожаных переплетах, кое-где перемежавшихся более поздними трудами по истории или биографиями, а также самой малостью современных первых изданий. Имелись и удобные кресла, стоявшие спинками к свету, впускаемому створными окнами, и в одном из тех кресел сидел сейчас Эндрю, отец Прим, и ломал глаза о крошечный шрифт очередного забытого викторианского романа. Его окружали картонные коробки, а также стопки книг, многочисленные шаткие башни, которые он, судя по всему, упорядочивал по какой-то своей системе. Взглянув на вошедшую дочь, он сказал: