Венок тумана. Два сердца - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 5

Как вчера не вернулся, если я с ним говорила? Ах да. То, что для них «вчера», для меня сегодня. То время, что я провела в беспамятстве, восстанавливая силы, выпало из жизни. Я даже как до дома добиралась, толком не могла вспомнить.

– Кого ты просишь?! – заорала старуха. – Она же его украла для своих дел черных! Наверняка от Матвеюшки-то нашего давно одни косточки остались. Говорила я тебе – не води мальца к ведьме! Тихий был да смирный, а как ведьма над ним пошептала, так и не узнать. Сперва душу украла, а теперь и тело…

– А не ты ли, дура старая, сынка моего прокляла? – взвилась женщина. – Не ты ли кричала: «Чтоб тебя русалка забрала»?

– Не было такого! Врешь!

– Было, мальчишки соседские слышали!

– Тихо! – гаркнула я. Обе женщины заткнулись, и я добавила: – А то немоту нашлю.

Обе, как по команде, закрыли ладонями рты.

Я поколебалась немножко, но все же решила уважить старшую и обратилась к ней первой:

– Рассказывай, что случилось.

Вместо рассказа на меня полился поток брани и проклятий. Если эта женщина и в своем доме так же несдержанна, как в моем, неудивительно, что дела у ее семьи идут все хуже и хуже. Удивительно, как род ее мужа до сих пор не пресекся окончательно. Хотя… Сын у нее единственный. Матвей, пятилетка, у невестки первенец, остальные дети вовсе на этом свете не задерживались.

Я хотела приказать старухе замолкнуть, но слова извергались из нее будто рвота – и остановить их было не проще. Вздохнув, я вынула из-под лавки сундучок с рукоделием, достала оттуда иголку с ниткой и лоскут. Молодая ойкнула, старуха не отреагировала. Начинает выживать из ума или привыкла к безнаказанности?

– То не нитка по ткани, то чары по рту шьют, зашивают рот, замыкают, – пробормотала я.

Бабка осеклась на полуслове, замычала, глядя на меня вытаращенными глазами. Ее невестка осенила себя священным знамением.

– Говори теперь ты, – велела ей я.

– Матвей… Матвейка вчера домой не пришел. Уж и ребятишки его кликали, и парни искали – ни следа. А потом рассказали мне… – Женщина всхлипнула. – Что он из курятника два яйца стащил. Свекровь моя, как узнала, так на него и напустилась, поленом отходила. А что кричала при этом – так и повторять боязно.

– Понятно, – вздохнула я. – Получается, она сама, своим языком, внука и сгубила. Русалкам отдала.

Старуха замотала головой. Мать мальчика, охнув, замахнулась на нее. Я жестом остановила женщину.

– Оставь. Хозяева уже от нее отвернулись. Домовой ушел, и дворовый больше скотину холить не будет. Она и так наказана.

Молодуха охнула.

– Так и мы вместе с ней, получается! Надо мужу в ноги падать, просить от матери отделиться, да хозяев заново привечать! А мир-то что рассудит?

– А с миром уж ты сама, я не в нем теперь. Лучше вот что скажи. Твое слово, материнское, бабкиного главнее. Ты своего сына русалкам отдаешь?

– Да никогда и ни за что! – возмутилась она. – Вырастет мой Матвеюшка, женится, утешением мне в старости станет.

– Значит, так тому и быть, – заключила я.

Я вынула из сундука серебряное блюдце и засушенное целиком яблоко. Глаза женщины округлились, когда в моей руке кожура разгладилась, налилась, кажется, укуси – и брызнет сок.

Я пристроила его на край блюдца, яблоко покатилось, и вместо серебристого донца появилась лесная поляна. Матвей весело смеялся, о чем-то разговаривая с совершенно голой девицей.

Молодуха ахнула.

– Русалка, – подняла я глаза. – Как я и сказала.

– А я сказала, что не отдам моего сыночка голой девке! – Мать всхлипнула. – Можно его еще домой привести?

– Три дня, – сказала я женщинам. – Три дня уведенного русалками ребенка еще можно вернуть, если найти его.

– Так день уже прошел!

– Дадут боги силы – приведу вам Матвея.

Женщина поклонилась мне до земли. Старуха замычала, указывая на рот. Я покачала головой:

– Нет уж. Ты уже и без того много чего наговорила. Седмицу молчать будешь. Как седмица пройдет – заговор сниму. А если и впредь не станешь за языком следить, я об этом узнаю – до конца жизни тебе рот зашью. Поняла?

Я повернулась к матери Матвея.

– Сходи и принеси его рубашку. Да не новенькую, которую только на праздники, а ношеную. Непременно ношеную, иначе не найти мне Матвейку в лесу. И скажи мужу, что до вечера занята будешь: клубочек родной человек должен смотать.

– Клубочек? – переспросила она.

– Вернешься, научу. Ступайте.

Помянув про себя недобрым словом глупость людскую, я достала прялку и кудель. Поставила на печь томиться бузинный отвар и успела сбегать к дороге за полынью до того, как вернулась мать Матвея.

Едва переступив порог, она протянула мне рубашонку с залатанными локтями. Судя по размеру, Матвей из нее вырос и рубашка хранилась для младших – да носить оказалось некому.

– Стираная. Сгодится ли такая? – спросила она.

– Сгодится, – кивнула я. – А теперь пойдем в баню.

Ее глаза округлились.

– Так банник же…

– Банник знает, что не ради своей прихоти его побеспокоим. Пойдем.

Она села на полок так осторожно, будто боялась обжечься. Я поставила светец: света из волокового оконца явно не хватало для рукоделия. К тому же солнце уже клонилось к закату. Не успеем до вечера. Плохо. Сейчас ночью в лес лучше не соваться. Однако выбора у меня не было. Русалки – мертвые, им не нужны ни питье, ни пища. Живому ребенку они необходимы. Напиться он сможет из ручья или родника, но добыть еду самостоятельно – нет. И даже пытаться не станет: нечисть лишит его чувства голода.

– Рубашку раздергивай на ниточки, свивай в клубок, – велела я. – Все время, пока работаешь, молчи и о сыночке своем думай: какой он маленький был, когда ты его на руках качала, какой сейчас, как любишь ты его.

На ее глазах показались слезы, она часто-часто закивала, открыла было рот, но я прижала палец к губам.

У меня тоже была работа – спрясть нити да сплести шнурок для оберега. Отвар бузины даст ему красный цвет, а отвар полыни, которым я пропитаю его после, отгонит нечисть.

Наконец был готов и мой шнурок, и клубочек, который женщина с поклоном отдала мне. Со двора она почти бежала, то и дело оглядываясь. Я не была уверена, что она не жалеет о том, что пришла за помощью к ведьме.

Мне оставалось только зайти к кузнецу, попросить у него железное кольцо, чтобы подвесить его на шнурок. Кузнец не стал ворчать, что побеспокоила его в неурочный час. Не просто так его изба и кузня стояли за околицей. Все знают, что у кузнеца свои договоры и с богами, и с хозяевами.

– Полынь на венок припасла? – спросил он, протягивая мне кольцо. – Русальная неделя.

– К тебе тоже приходили?

– Приходили. – он покачал головой. – Не по силам мне тягаться с родственным проклятьем. Удивляюсь, что ты взялась.

– Была бы мать, а не бабка, и я бы не взялась. А так нашлась другая сила.

Он кивнул.

– Попрошу огонь за тебя.

– Спасибо. – Я поклонилась ему.

Брошенный клубочек тут же исчез в траве, растворился в сумерках, но это было неважно: моя сила позволяла его чувствовать. Через несколько шагов над головой сомкнулись деревья, стало темно хоть глаз выколи. Хоть где-то наверху и светила полная луна, пришлось зажечь на конце посоха ведьмин огонек.

И я едва не споткнулась, увидев сквозь деревья где-то в лесу отблески костра. Нечисть не жжет костры, как и звери, значит, это человек. Но какой безумец полезет в лес в русальную неделю? Других ведьм рядом не было: до соседней деревни от нашей десять верст.

Однако любопытствовать было некогда. Я шла за клубочком все дальше и дальше – до реки, потом вдоль нее, в такую глушь, куда разве что охотники заходят.

Наконец передо мной раскрылась поляна, на середине которой рядом с русалкой, разумеется, совершенно голой, сидел Матвей.

Увидев меня, он подскочил.

– Олеся! – радостно закричал он и тут же замер.

Лицо расслабилось, глаза закрылись. Усыпила, зараза! Впрочем, оно и к лучшему: незачем мальцу слышать, что собственная бабка его прокляла.