Я – Товарищ Сталин 4 (СИ) - Цуцаев Андрей - Страница 5

Жан, сжав кулак, ответил:

— Мы хотим дел, а не слов. Если Блюм обманет, мы выведем 50 тысяч.

Зей кивнул:

— Дайте ему шанс. Завтра всё решится.

У Бастилии толпа, освещённая кострами, скандировала: «Нет фашизму!» Агенты в переулке наблюдали. Первый шепнул:

— Блюм на грани. Завтра его речь либо спасёт, либо добьёт его.

Второй ответил:

— Если он уступит, значит Москва победила.

К утру 5 марта Париж затих, но напряжение витало в воздухе. Блюм, стоя у окна, смотрел на тёмную Сену, его руки дрожали. Он думал о своей речи, о рабочих, о Гитлере, чья тень нависала над Европой. Он знал: от его слов зависит судьба Народного фронта и, возможно, всей Франции.

Анкара, 5 марта 1936 года

Анкара 5 марта 1936 года задыхалась в зное, её улицы окутывала пыль, поднимавшаяся с мостовых, словно тени ушедшей Османской империи, цепляющиеся за новый мир. Город, ещё не освоивший роль столицы, был лабиринтом узких переулков, где глинобитные дома с облупившейся штукатуркой, выцветшей под палящим солнцем, теснились рядом с современными зданиями из бетона и стекла. Каменные мостовые, потрескавшиеся от жары, дрожали под скрипом деревянных телег, груженных мешками с пшеницей, тюками шерсти, глиняными кувшинами с оливковым маслом и плетёными корзинами, полными сушёных фиг. Воздух, сухой и раскалённый, пропитался ароматами древесного угля, тлеющего в жаровнях уличных торговцев, терпкого чая, льющегося из потемневших медных самоваров, и едва уловимого жасмина, доносившегося из заросших дворов, где женщины в пёстрых платках развешивали бельё. Их голоса, приглушённые и мелодичные, смешивались с далёким лаем собак и звоном колокольчиков на шеях коз, бредущих по переулкам. Центральный рынок бурлил жизнью: торговцы в белых и алых тюрбанах выкрикивали цены на шафран, ковры, медные подносы и гранаты, чьи сочные шкурки сияли под солнцем. Их голоса тонули в гомоне толпы, блеянии скота, звяканье стеклянных стаканов с чаем и выкриках мальчишек лет десяти-двенадцати, предлагавших горячие лепёшки, пропахшие печным дымом.

Чайхана «Кызыл Ай», укрытая выцветшим тканевым навесом, приютилась в узком переулке у рынка. Её глинобитные стены, покрытые трещинами, хранили следы дождей и времени, а покосившаяся крыша поскрипывала под порывами ветра. Внутри воздух был густым, пропитанным ароматами жареного кебаба, тлеющего в глиняной печи, горьковатого табака от трубок завсегдатаев и сладковатой мяты от чая, поданного в тонких стеклянных стаканах, чьи горячие края обжигали пальцы. Медные лампы, подвешенные на цепях, отбрасывали дрожащие тени на стены, украшенные коврами с выцветшими узорами, напоминавшими о древних караванных путях. Низкие деревянные столы были уставлены подносами с тёплым хлебом, мисками йогурта и горками оливок, чьи косточки усыпали утоптанный земляной пол. Скамьи поскрипывали под весом посетителей — торговцев в тюрбанах, солдат в потёртых мундирах, стариков, чьи чёрные чётки щёлкали в такт разговорам. Гул голосов, то оживлённый, то затихающий, смешивался с позвякиванием ложек, звоном стаканов и далёким лаем собак. За дверным проёмом, где колыхалась выцветшая занавеска, мальчишка лет двенадцати выкрикивал:

— Лепёшки! Горячие лепёшки!

В углу чайханы, за столом у стены, сидел советский эмиссар Сергей, мужчина лет тридцати пяти, почти незаметный под тенью фески, надетой для маскировки. Его серый пиджак покрылся пылью, воротник рубашки пожелтел от жары, а пальцы сжимали пачку турецких лир и лист с перечнем грузов, спрятанные в кармане. Его взгляд, острый и настороженный, скользил по входу, выискивая чужаков, чьи тени могли мелькнуть за занавеской. Отхлебнув горячий чай, он подумал: «Чакмак жаден, но осторожен. За нефть откроет порт, но если британцы надавят, сдаст нас без раздумий. Надо быть быстрее и хитрее». Его пальцы нервно постукивали по столу, а мысли кружились вокруг рисков: провал сделки мог стоить ему карьеры, а то и жизни.

Через переулок появился Февзи Чакмак, министр обороны Турции, мужчина лет шестидесяти с седыми усами и тяжёлым взглядом. Обычно он щеголял в мундире, увешанном медалями, но сегодня накинул скромное штатское пальто, чтобы не привлекать внимания. Его сутулая фигура казалась неуклюжей, но твёрдые шаги и горделивый взгляд выдавали привычку командовать. Пальцы перебирали чёрные чётки, щёлкавшие в такт шагам, а глаза, тёмные и цепкие, внимательно осматривали чайхану. Подойдя к столу Сергея, он сел, его тяжёлое дыхание выдавало напряжение.

Сергей заговорил на турецком, его голос был спокойным, но твёрдым:

— Февзи, Москва предлагает 10 миллионов долларов нефтью. Нам нужен порт Мерсин: три корабля, 300 тонн грузов в Абиссинию — винтовки, патроны, продовольствие. Без досмотра. Даёшь слово — получаешь нефть. Согласен?

Чакмак, щёлкнув чётками, откинулся на скамью, его взгляд сузился. Он подумал: «10 миллионов — хорошая сумма, но британцы следят за каждым шагом. Пропущу грузы — Турция потеряет лицо перед Лигой Наций. Ататюрк не простит провала, а я не готов лишиться поста». Его пальцы замерли, теребя сукно на столе. Тихо, почти шёпотом, чтобы не услышал старик за соседним столом, попивающий чай, он ответил:

— Сергей, 10 миллионов мало. Британцы в Мерсине, Стамбуле, Анкаре. Если открою порт, нас обвинят в нарушении нейтралитета. 12 миллионов, и я обеспечу тишину. Иначе никакого Мерсина.

Сергей, прищурившись, сделал глоток чая, его пальцы сжали стакан:

— Февзи, 12 — перебор. Москва даёт 10, максимум 11. Три корабля, без шума. Нефть через месяц. Но если сдашь нас, Ататюрк узнает, что ты берёшь лишнее за его спиной. Знаешь, чем это кончится.

Чакмак сжал чётки так, что бусины хрустнули, его лицо напряглось, глаза блеснули смесью жадности и страха. Он подумал: «11 миллионов — это богатство, но риск велик. Если британцы узнают, Ататюрк снимет меня с поста. Но если всё пройдёт гладко, я обеспечу себе будущее». Он ответил:

— 11 миллионов, Сергей. Без бумаг, без следов. Порт открыт, но если британцы поднимут шум, я не при делах. Когда корабли?

Сергей, протянув лист с перечнем грузов, сказал:

— Завтра, 6 марта, полночь. Три корабля, без флагов. Пропустишь без досмотра, нефть твоя через месяц. Обманешь — Москва найдёт тебя, Февзи. Не играй с нами.

Чакмак кивнул, его взгляд был тяжёлым, но решительным:

— Полночь. Всё пройдёт гладко. Я держу слово.

Сергей, сложив газету, встал, его тень скользнула по стене, где узоры ковра дрожали в свете лампы.

— До встречи, Февзи. Не подведи меня.

К утру 6 марта Сергей получил телеграмму из Москвы: «Грузы ушли. Чакмак надёжен?» Отхлебнув чай, он подумал: «Надёжен, пока мы ему платим. Но если британцы вмешаются, он продаст нас за минуту».

В своём кабинете Чакмак листал доклад о Мерсине, перебирая чётки. Его мысли кружились вокруг сделки: «Если всё пройдёт тихо, я получу миллионы. Но если британцы узнают, Ататюрк не пощадит». Вызвав помощника, молодого офицера в выглаженном мундире, он сказал:

— Проверь Мерсин. Чтобы никаких следов. Если британцы заметят, то это контрабанда, а не мой приказ. Действуй.

Лиссабон, 6 марта 1936 года

Лиссабон 6 марта 1936 года просыпался под низким серым небом, нависшим над рекой Тежу. Её мутные воды, пахнущие водорослями, текли у набережной, где рыбаки в потёртых куртках вытаскивали сети, полные серебристых сардин, чьи чешуйки блестели в утреннем свете. Город, раскинувшийся на семи холмах, был лабиринтом мощёных улиц, где скользкие булыжники сияли от росы под тусклым светом газовых фонарей, чьи стёкла покрывала копоть. Воздух, влажный и прохладный, нёс ароматы крепкого кофе из таверн, где мужчины с мозолистыми руками пили эспрессо, закусывая хлебом с оливковым маслом, и едкий запах рыбы с рынка Алфама. Торговки в чёрных платках выкрикивали цены на улов, их голоса сливались с гулом телег, груженных апельсинами, оливками и винными бочками. Мальчишки, проворные и шумные, сновали между лотками, предлагая сладости, их босые ноги шлёпали по камням. Рынок бурлил: лотки с кальмарами и осьминогами источали морской аромат, корзины с гранатами и инжиром добавляли сладости, а торговцы в белых рубахах торговались, размахивая руками. Колокола церкви Сан-Висенте отбивали утреннюю молитву, их низкий звон плыл над городом, смешиваясь с криками чаек над рекой.