Лекарь Империи 6 (СИ) - Лиманский Александр - Страница 7

Как я сразу не догадался! Я был так зациклен на внутренних органах — на почках, на легких, — что совершенно забыл про самый большой орган человеческого тела. Про кожу!

Теперь все сходилось. Все до единой детали.

Я вскочил из-за стула, чувствуя, как по телу разливается горячая волна триумфа. Азарт охотника, загнавшего свою добычу.

— Капитан, я знаю, что с ним! — выпалил я в трубку, не в силах сдержать эмоции. — И я точно знаю, как его спасти!

— Отлично! — в голосе Громова послышалось облегчение. — И что же это?

— Завтра все расскажу, — ответил я, мгновенно возвращая себе самообладание и переходя в режим стратега. — Но я вам обещаю — завтра утром он будет в полном сознании, адекватен и готов к обстоятельному, продуктивному разговору. И он будет говорить все, что вы захотите.

— Как вы его заставите? — в голосе капитана прозвучало недоверие.

Я позволил себе холодную, хищную усмешку.

— У меня есть план. И теперь у меня есть идеальный рычаг давления на него. До завтра, капитан.

Я повесил трубку, не дожидаясь ответа. Диагноз был поставлен.

Я вылетел из кабинета и почти бегом направился по коридорам больницы.

В голове уже не было места сомнениям или анализу — только четкая последовательность действий. Шаг первый — заручиться поддержкой ключевых фигур. Шаг второй — получить препараты. Шаг третий — начать игру.

Кабинет Шаповалова был единственным, где под дверью виднелась полоска света. Я вошел без стука.

Мастер-целитель сидел за своим столом, заваленным историями болезни, и что-то быстро писал, хмуря густые брови. Он поднял на меня раздраженный взгляд, готовый высказать все, что думает о нарушителях его ночного покоя.

— Разумовский, что стряслось?

— Я знаю, что с ним, — ответил я, подходя к столу и опираясь на него руками. — И я знаю, как заставить его говорить.

Шаповалов отложил ручку. Его раздражение мгновенно сменилось напряженным вниманием.

В этот момент дверь снова открылась, и в кабинет заглянул Артем. Он выглядел уставшим и держал в руках распечатку кардиограммы.

— Игорь Степанович, тут у пациента из третьей палаты… О, Илья, и ты здесь.

— Заходи, Артем, — я кивнул ему. — Это касается всех. Тебя — в первую очередь.

Артем, заинтригованный, вошел и закрыл за собой дверь. В кабинете повисло напряженное ожидание.

Я выдержал паузу, посмотрел сначала на Шаповалова, потом на Артема, и произнес:

— Эозинофильный гранулематоз с полиангиитом. Больше известный как синдром Черджа-Стросс.

Артем замер. Шаповалов медленно, машинально сложил бумаги в стопку, его густые брови поползли вверх, а на лице отразилось откровенное недоумение.

— Черджа-Стросс? — Шаповалов даже снял очки, словно не верил своим ушам. — Разумовский, ты уверен?

Спорить с ним нужно аккуратно. Он и так в шоке от моих диагнозов.

Нужно не спорить, а доказывать. Не эмоциями, а неопровержимыми фактами. Разложить все по полочкам так, чтобы у него не осталось ни одного контраргумента, ни одной лазейки для сомнений.

— Давайте по порядку, Игорь Степанович, — начал я методично, как на экзамене. Мой тон был спокойным, почти лекторским. — Первое — астма. Тяжелая, с приступами, появившаяся полгода назад у взрослого, ранее здорового мужчины. Уже само по себе крайне подозрительно и нетипично.

Я сделал паузу, давая им время осознать первый факт.

— Второе — хронический синусит и полипы в носу, о которых упомянул его личный лекарь. Это классическое поражение верхних дыхательных путей.

Артем задумчиво кивнул, что-то чиркая в своем блокноте.

— Третье — кожные узелки, о которых рассказала его любовница. Болезненные, на голенях. Классическая кожная пурпура, один из самых ярких маркеров системного васкулита.

Я сделал паузу, давая им осознать вес этого симптома, а затем нанес следующий удар.

— А теперь четвертое, самое главное, что связывает все воедино. Поражение почек. Мы видим быстропрогрессирующий гломерулонефрит. Сам по себе он может иметь десятки причин. Но в сочетании с кровохарканьем и синуситом это образует классическую почечно-легочно-синусовую триаду. Это практически патогномоничный, то есть уникальный, признак для группы системных васкулитов. Одно без другого может быть случайностью. Все три вместе — это уже система.

Шаповалов нахмурился, но я видел, что моя логика до него дошла. Он и не думал спорить, он анализировал.

— И наконец, пятое — поражение периферических нервов, — я добил последним аргументом. — Его жалобы на «дикую усталость» и слабость. Это не просто астения. Уверен, если мы проведем электронейромиографию, то обнаружим множественный мононеврит. Еще один хрестоматийный признак этого заболевания.

Я вытащил из истории болезни, что лежала наверху стопки с документами, анализ крови, тот самый, что стал вишенкой на торте.

— И шестое, — я постучал по нему пальцем. — Эозинофилия. Посмотрите, двадцать процентов эозинофилов при норме до пяти. Это не просто аллергическая реакция. Это системный пожар, бушующий во всем его организме.

Я сел и откинулся на спинку стула, сделав последнюю, решающую паузу, и закончил:

— Все шесть диагностических критериев налицо. Совпадение стопроцентное. Тут не может быть двух мнений.

А еще гранулемы в легких и носовых пазухах, которые нашел Фырк, и которые являются прямым гистологическим подтверждением диагноза. Но этот козырь я, пожалуй, оставлю при себе. Им и клинической картины должно хватить с головой.

В кабинете повисла тишина.

Шаповалов и Артем молча переваривали информацию. Я видел, как они снова и снова пробегают глазами по анализам, сопоставляя их с моими словами.

На их лицах скепсис медленно, но верно сменялся сначала глубоким удивлением, а затем — неохотным, почти вынужденным признанием моей правоты.

— Черт… — наконец пробормотал Шаповалов, откладывая бумаги. — А ведь и правда… все сходится. Как по учебнику. Невероятно.

Артем, как всегда, мыслил с точки зрения практика.

— Но если это так… то вся наша предыдущая терапия была бессмысленной. Гормоны в одиночку тут не справятся. Нам нужны цитостатики? Жесткая иммуносупрессия?

Он посмотрел на меня, и в его взгляде больше не было сомнений — только вопрос «что дальше?». Я одержал интеллектуальную победу. Теперь нужно было переходить к действиям.

— Именно, — кивнул я. — Нам нужна тяжелая артиллерия. Цитостатики, плазмаферез для очистки крови от аутоантител. И начинать нужно немедленно. Завтра утром он должен быть в сознании.

Артем задумчиво пролистывал стопку анализов, его лоб прорезала глубокая складка.

— Но для стопроцентного подтверждения нужна биопсия, — произнес он, наконец. — Почки или легкого. И лечение… Илья, это же цитостатики. Тяжелая химия. Циклофосфамид, азатиоприн… Мы убьем его иммунитет к чертовой матери.

Я не мог с ним не согласиться.

Артем прав. Это не витаминки.

Это тяжелая артиллерия, которая бьет по площадям, без разбора уничтожая и взбесившиеся иммунные клетки, и здоровые, делящиеся.

Риск сепсиса, оппортунистических инфекций, да чего угодно, взлетает до небес. Но альтернатива — мучительная смерть от тотального васкулита в течение нескольких недель. Выбор, как по мне, очевиден.

— Именно, — кивнул я. — Плюс пульс-терапия кортикостероидами для подавления острого воспаления. Но есть проблема. Пока мы будем ждать результаты биопсии — а это минимум три дня в лучшем случае, с учетом нашей лаборатории — этот системный пожар может вызвать необратимые повреждения. Инсульт из-за васкулита сосудов мозга. Инфаркт миокарда. Перфорация стенки кишечника с массивным кровотечением. Отказ надпочечников. Что угодно. Мы играем в русскую рулетку, где в барабане пять патронов из шести.

— И что ты предлагаешь? — Шаповалов сцепил пальцы в замок, его взгляд стал жестким и внимательным.

Сейчас. Сейчас будет самое сложное.

Не просто предложить агрессивное лечение, а предложить чистое, концентрированное безумие с точки зрения любого нормального лекаря.