Красная земля (СИ) - Волков Тим - Страница 12

В Зарном же было все тихо, крестьяне в большинстве своем на политику покуда не отвлекались, некогда — страда. Сентябрьский-то денек год кормит!

А вот в школе кое-что происходило… Ну да, выставка… и занятия, как и положено, первого сентября начались.

К удивлению многих, Сергей Сергеевич как учитель оказался очень даже хорош! Он знал историю, географию, немного литературу… ну и арифметику в пределах начальной школы — тоже. А еще придумал ставить старших ребят на обучение младших, развивал, так сказать, наставничество. Ну и французский язык появился… пока что в качестве факультатива — для желающих. Анютка Пронина записалась в числе первых. А как она радовалась, когда вернулся отец! Аж светилась вся от счастья.

Что же касаемо политики… Местные большевик все же решили объединить разрозненные ячейки, настало такая пора! Как и по всей России, в уездном Совете первую скрипку играли именно большевики, да и отряды Красной гвардии, так хорошо проявившие себя при подавлении мятежа, никто так и не разоружил. Просто некому было! А ну-ка, рыпнись, разоружи!

Воскобойников, правда, еще хорохорился, изображая кипучую деятельность… и что-то налаживалось, получалось. Но, все понимали, это потому только, что у Павла Ильича установились хорошие отношения с лидерами Совета… кстати — большевиками. Да что там говорить, все уже становились большевиками — и меньшевики, и эсеры… и даже некоторые анархисты, которым силы было не занимать!

Вот и в Зарном…

Как всегда, собрались вечерком у Гладилина, в школе. Пили чая с баранками и…

— Товарищи! — откашлявшись, Гладилин поднялся на ноги. — Разрешите, мне как заместителю председателя уездного Совета, открыть наше заседание. Не побоюсь этого слова — торжественное. Сегодня мы принимаем в наши ряды новых членов, уже зарекомендовавших себя в борьбе… Да, у нас еще представитель общественности — наш дорогой Иван Палыч, доктор. Вот — представители Совета… Ну, что же, начнем…

Сергей Сергеевич уселся и надел пенсне:

— Итак, у нас сегодня два заявления… Товарищ Петраков, Василий Андреевич! Я считаю, кандидатура вполне достойная… Вот заявление — прошу принять в ряды РСДРП (б)… Как товарищи, голосуем? Единогласно!

Глотнув чайку — все того же кипрея — товарищ Артем продолжал:

— Ну и вот… Еще заявление. Наш старый товарищ, революционер… Анна Львовна Мирская! «Прошу принять… в ряды РСДРП (б)».

Красный сентябрь…

Во всех смыслах красный. Осень. Зарное утопает в грязи под холодным осенним дождём. Тяжёлое серое небо нависает над покосившимися избенками и хатами, и плачет, день и ночь, превращая тропы в вязкое месиво. Непогода.

Иван Павлович ковылял по краю дороги, ступая осторожно, боясь завязнуть в грязи, как в болоте. Проехать на «Дуксе» здесь уже не было и речи — увязнешь. А потому мотоциклет еще с начала сентября покоился в сарае. Его время наступит только когда немного прихватит морозом дороги и поля. Тогда можно лыжи приделать по бокам и вновь разъезжать по селам, выполняя уже привычную работу. Которой, к слову, с лета значительно прибавилось.

Тут тебе и медицинское снабжение, ставшее совсем уж отвратительным — сказывалась общая нехватка. И развертывание госпиталей — найди здание под временные лазареты, организуй выезд врачей и сестер милосердия, дай лекарства. И политические вопросы — коль мотаешься, комиссар, по госпиталям, то будь любезен попутно еще и собрания проведи, ознакомь с последними документами людей. И кадровые вопросы решай. Особенно кадровые вопросы.

Врачей не прибавлялось, напротив, становилось меньше — многих вновь выдернули на фронт. Но не только их загребли. Особый упор сделали на жандармов. Вон, с собственной свадьбы Гробовского даже взяли. Эх, Алексей Николаевич… С июля весточки нет от тебя. Хоть бы черкнул пару строк, сказал как там. Тревожно на душе. Мятеж-то — увы… А Гробовский — у Корнилова…

Иван Павлович перешел по заботливо кинутым в лужу камешкам дорогу, остановился у уже ставшей родной больницы Зарного. Сегодня решил тут поработать, устроить ревизию. А заодно и с Аглаей поболтать, успокоить словом. Переживает девка за своего мужа. Хоть и вида не подает. А потом, к вечеру, и к Анне Львовне заскочить.

Дождь поутих. Иван Павлович вдохнул полной грудью. Воздух был пропитан запахом мокрой соломы и дымом от печей, что курились в домах. Становилось холодно, особенно по ночам. По уверениям стариков, которые приметы знали хорошо, выходило, что зима нынче наступит быстро и будет лютой. А если так, то надо готовиться к тому, что работы прибавиться…

Тут тебе и лихорадки, и температура, и грипп пойдут. А еще обморожения, переломы, падения. Койки в больницах не будут пустовать. Зима всегда собирает богатый урожай.

Иван Павлович зашел в больницу, прошел по коридору. Даже сердце кольнуло от ностальгии — долго тут уже не был, с новой работой все меньше стал наведываться сюда.

— Иван Павлович? — первой его приметила Аглая.

Доктор обернулся.

— Аглая!

Изменилась девка, крепче стала, плечи расправила, уверенность чувствуется в каждом движении. Главный доктор все же теперь, а тут волей-неволей надо быть крепкой. Живот заметно вырос… А глаза красные — от долгих бессонных ночей и слез. Скучает по Гробовскому, девка то, видно что скучает…

— А ты все хорошеешь на глазах! — попытался ее немного приободрить гость.

— Ну будет вам, Иван Павлович! — улыбнулась Аглая. — Где хорошею? Вон какое пузо! Да еще отеки. А хожу… Как черепаха! Спину ломит.

— Ну ладно, скажешь тоже. Какая черепаха? Порхаешь, как бабочка! — отмахнулся Иван Павлович. — Ребёнок как? Не беспокоит?

Она улыбнулась, поглаживая живот.

— Всё хорошо, доктор. Шевелится, шустрый. Это он в Алексея Николаевича верно, тот тоже на месте никогда не сидит! Тяжело только. Чувствую — богатырь зреет!

— Потерпи. Когда срок?

— Так в декабре будет.

— Ну вот, до зимы и потерпи.

— А потом думаете легче будет? — улыбнулась Аглая. — Пеленки, распашонки, суета.

— Аглая, ну что за пессимизм? Раньше не была такой! Тут радоваться надо.

— Да я радуюсь, — кивнула она. — Только вот не могу радость свою разделить…

Замолчали.

— Не было от Алексея Николаевича весточки? — после паузы спросил Иван Павлович.

— На той неделе письмо получала.

— Правда? — оживился доктор. — И что пишет?

— Сказал, что нынче на Западном фронте, под Ригой. Пишет, что там сейчас тихо, не стреляют. Немцы окопались, и наши тоже. Но я всё равно за него боюсь, Иван Павлович. Война ведь… она не спрашивает, тихо или нет, и званий тоже не узнает. Да вот, сами прочитайте.

Она вытащила из кармана измятое, уже не раз читанное письмо.

— Аглая, это же личное… — сконфуженно ответил доктор.

— Да не стесняйтесь, Алексей Николаевич ничего там того не пишет.

Иван Палыч взял письмо, пробежал глазами строки. Гробовский писал коротко: о сырой землянке, о скудной еде, о том, как ждёт рождения ребёнка. Рижский участок фронта, действительно, в сентябре 1917 года был относительно спокойным — после наступления русской армии в июле бои затихли, обе стороны выжидали.

Слава Богу, не с Корниловым!

— Ты не переживай, с ним все будет в порядке. Он человек с головой, понимает что к чему. Под пули не полезет. А ты побереги себя и малыша. Не нервничай. Ребенок это чувствует. Если что нужно — дрова, еда, — скажи, я поговорю со старостой.

Аглая кивнула, её глаза заблестели.

— Спасибо, Иван Павлович, — прошептала она. — Вы всегда как свет в этой грязи. Как Анна Львовна? Как ее дела? Давно не заходит.

— В делах Анна Львовна! — улыбнулся доктор. — В политике вся.

— Ну вы уж ей привет передавайте.

— Обязательно передам.

Закипели дела в больнице. Иван Павлович выбил у начальства неделю на то, чтобы разобраться с ревизией больницы и прочими вопросами. Чарушин, понимая, что со всем можно управиться и за пару дней, все же согласился.