Тетушка против (СИ) - Алатова Тата - Страница 53

— Да вы и сами видели, — дернул он плечом. — Я проткнул Кристин тем самым мечом из стены, а потом замок рухнул.

— Таким образом, вздумай гильдия алхимиков прийти к руинам, чтобы воззвать к ее духу, ничего у них не выйдет?

— Бартелеми Леру, — припомнил он. — Наш трусливый беглец. Да, тут будет его слово против моего.

— Против нашего, — поправила его Маргарет и тут же смутилась. — Если вам, конечно, понадобится моя помощь… вы можете рассчитывать…

Он наблюдал за ее растерянным лепетом с легкой, нечитаемой улыбкой. А потом порывисто встал.

— Что ж, спасибо за завтрак. Мне пора.

— Куда? — опешила Маргарет и тут же прикусила язык. Да ведь, собственно, не ее это дело! — То есть что мне ответить, когда ваши сестры об этом спросят?

Рауль любезно ответил:

— К Лафону. Явлюсь пред его светлые очи и объявлю, что готов приступить к службе. Крайне надеюсь получить свое жалованье вперед.

Откуда такое воодушевление? Он же презирает как самого герцога, так и необходимость пресмыкаться перед ним!

— Но зачем так спешить? — вырвалось у нее. — У вас же еще есть время!

— Затем, моя милая Пруденс, что невыносимо видеть вас в этих крестьянских лохмотьях. Но не беспокойтесь, совсем скоро вы будете у меня самая нарядная в Арлане. Не надо искать мне экипаж, я прекрасно пройдусь пешком, — добавил он, коротко поклонился, стрельнув в Маргарет еще одной стремительной улыбкой, и вальяжно покинул столовую.

А она так и осталась ошарашенно глядеть ему вслед.

Что? Что происходит с этим человеком???

Как же Рауль соскучился по городу! Он шел по Арлану, улыбаясь, и только отсутствие трости слегка портило ему настроение. Разумеется, Пруденс, далекая от нюансов мужских туалетов, просто не подумала о ней, зато она купила гитару, и укрыла его шерстяным платком, и перевязала раны, и…

И можно ли второй раз (или в третий уже?) очароваться женщиной, если она раздобыла тебе превосходного камердинера, да еще так быстро? Посмеиваясь над собой, Рауль был вынужден признать: дело не в Теодоре, как бы хорош он ни был. Дело в самой Пруденс. Каждый раз, получая решительный отказ, он твердо намеревался забыть о своем увлечении, как о пустой забаве. И каждый раз возвращался на извилистую дорожку своей непостижимой влюбленности, беспомощный и упрямый.

Жестокие слова, так легко слетавшие с уст этой женщины, проникали все глубже и ранили все больнее. Но каким-то таинственным образом гнев и обида растворялись — снова и снова! — стоило Пруденс сделать мимолетный жест, крохотный шаг навстречу ему. Разумеется, хлопоты о хозяйском удобстве входили в число ее обязанностей, но даже самая превосходная экономка не проявит столько внимания и аккуратной, почти невесомой заботы.

Он все же нравился ей — уверился Рауль утром, сидя в кровати и поглаживая колючую шерсть крестьянского платка. Что бы она ни говорила, как бы язвительно ни защищалась — вот оно, доказательство. И даже если он себе все придумал, то попробовать завоевать Пруденс еще раз определенно стоило.

И как он мог решить, что сдастся без боя? Сейчас, когда ужасы замка остались позади, а Арлан лениво благоухал последними всполохами лета — геранями, розами и иссопом, — последние недели казались всего лишь затянувшимся дурным сном. Рауль был счастлив бесславному концу их фамильной вотчины, похоронившей под своими завалами все зловещие тайны жестоких предков.

Как всякий человек, заглянувший в лицо смерти и оставшийся в живых, он испытывал эйфорию. Увернулся — снова! — и теперь впереди у него много самых разных дней, и он непременно получит все, что только захочет. От предвкушения легко кружилась голова.

Полуденная жара уже спала, но улицы все еще казались сонными. Откуда-то из открытого окна доносился перезвон клавесина, у фонтана голуби клевали упавшие каштаны, мимо спешила молодая дама в кринолине цвета увядшей розы, за которой горничной несла увесистые свертки, скучающие кучера чистили сбруи или натирали до блеска бока кристальных колясок.

Приближалось время прогулок и визитов, так что Рауль изредка с кем-нибудь раскланивался, беззаботно сообщая каждому желающему, что их семейство вернулось в город для подготовки к сезону. Очевидно, Жозефина не стала распространяться о расторжении помолвки, поэтому ни сочувствие, ни расспросы его не преследовали.

Особняк герцога, каменный памятник его безвкусице, располагался в самом центре. Прежде там находилась ратуша, но Лафон снес старинное здание, соорудив на его месте нечто до крайности раздражающее. Рауля всегда бесило сочетание вызывающей роскоши и провинциальной нелепости, но самодовольный хозяин на полном серьезе гордился и барочными завитками на фасаде, и громоздкими классическими колоннами, и стрельчатыми окнами. Особенно ужасающим казался фонтан-монстр: каскад с дельфинами, каждый величиной с лошадь. Хотя благодаря чрезмерно упитанным бокам они больше походили на свиней и изрыгали воду в чашу, окруженную гипсовыми лягушками в коронах. Таким образом Лафон намекал на родство с венценосной семьей.

Отвернувшись от этого убожества, Рауль вошел внутрь и велел лакею доложить о себе.

Лафон принял его с неприличной быстротой. Он был еще по-утреннему небрежно одет и выглядел будто после долгой попойки и бессонной ночи.

Однако некоторым доводилось встречать гостей и в ночной рубашке, так что пристало ли пенять за неряшливый вид?

— Мой дорогой граф, — радушно раскрыл объятия герцог, — как вы вовремя! Я уж намеревался послать за вами.

— Правда?

— Его величество отказал мне в просьбе сочетаться браком с моей дорогой Полин, — признался герцог трагично.

Ну разумеется, отказал, мысленно ухмыльнулся Рауль, ведь ты собрался жениться на цветочнице!

Первая герцогиня, прекрасная Элеонор, происходила из весьма древней семьи, и его величество лично выступил ее посаженным отцом на свадьбе. Не мог ведь Лафон действительно надеяться, что его глупая затея с разводом и простолюдинкой-невестой получит одобрение при дворе.

Сам Рауль на этот счет не волновался. Будучи наследником одного из великих двенадцати вассалов, он освобождался от необходимости просить разрешения на брак с кем бы то ни было.

— А я рассчитывал на совершенно другой результат… Ведь покойный Гийом Восьмой издал особый эдикт, признающий весь наш род ответвлением королевского древа. Вот тебе и названый дядя по крови! Прошу вас, — Лафон подался вперед, обдавая Рауля запахом свежего перегара, и умоляюще заглянул ему в глаза. — Всем известно, как вы дружны с его величеством. Устройте эту свадьбу, и я вам клянусь — вы не будете ни в чем нуждаться.

— Предлагаете мне отправиться в столицу? — поразился он. — К королю?

— Нет-нет, не так далеко. В следующем месяце весь двор сам прибудет в Лазурную гавань.

— Действительно?

Вот что значит торчать в древнем замке — да он же совершенно выпал из светской жизни!

Лазурная гавань — королевская резиденция на побережье — много лет стояла забытой. Предыдущий король, Гийом Деятельный, обожал наезжать туда ради соколиной охоты, свежих трюфелей и молодого вина. Но его сын, Гийом Мечтательный, крайне не любил покидать столицу. Лону природы он предпочитал дворцовые своды, а азарт загонщика испытывал исключительно в погоне за юбками.

— Говорят, — понизив голос, будто опасаясь чужих ушей в собственном доме, сообщил Лафон, — что этой осенью его величество изволит хандрить и желает скрыться от промозглой столичной погоды, нуждаясь в морском воздухе и смене впечатлений.

Чрезвычайно взволнованный такими известиями, Рауль торопливо пригубил вина, скрывая свои чувства.

— А еще говорят, — голос герцога стал еще тише, — что в прежние времена его величество не брал себе новых фавориток, пока вы их не… кгхм, кхм… не проинспектируете…

— Ваше сиятельство, — укоризненно протянул Рауль, — вам ли верить слухам!