Мисс Эндерсон и её странности (СИ) - Зарецкая Анастасия - Страница 40

Хотя потрясение было ещё впереди. Совсем близко.

Воган Спрейк открыл конверт, и карточка наконец стала видна и Кейдену, и Алесте.

На ней была изображена девушка. Строгая синяя блузка — даже не приходится сомневаться, что девушка эта относится к студентам высшего учебного заведения. А уж какая направленность этому заведению характерна, не так и важно. И всё-таки во взгляде её есть доля лукавства: зелёные глаза с длинными ресницами и изящной коричневой стрелкой чуть прищурены, будто она раздумывает, как обмануть художника. На нежно-розовых губах — полуулыбка, какая свойственна всем умным людям. Щеки покрывает лёгкий румянец, придающий портрету живости.

Волосы аккуратно уложены. Вместо того чтобы биться неугомонной волной, они, закруглившись, плавно спускаются к плечам и будто очерчивают холмистую местность. По левую сторону от пробора приколот металлический цветок — невесомый, почти полупрозрачный.

Волосы рыжие.

И глаза легко узнаются, даже несмотря на то, что подведены.

Улыбка, быть может, не из тех, что часто появлялись на лице Алесты. И всё-таки она сможет так улыбнуться. Сможет, если захочет. Сейчас хочется скорее кричать. Как будто кто-то свыше сможет услышать. И наконец внести в этот мир чуть больше света и справедливости.

— Мне кажется, это я, — призналась Алеста.

— Это не ты, — Кейден качнул головой. Его щеки тоже были куда более красными, чем у девушки на портрете. — Хотя она и очень похожа на тебя.

И вновь, закружившись в водовороте собственных чувств, он упустил самое важное.

Зато Воган Спрейк посмотрел на Алесту заинтересовано — даже более заинтересованно, чем прежде. Но ничего не сказал, ожидая, пока она сама продолжит говорить.

Морозный воздух обжёг легкие — Алеста сделала слишком глубокий вдох. Но произнесла всего четыре слова:

— Это я его убила.

Так мало слов, но каждое звучит страшнее приговора.

Год от года зимы становятся всё теплее. Это подтвердит всякий, кто прожил на свете хоть сколько-нибудь много лет. Ещё десяток лет назад из дома невозможно было выйти, не надев шапок. А два десятка лет никто не смел даже нос наружу высовывать без головного прибора. Не люди нынче смелые — это природа стала мягкотелой и щадящей, бережёт пальцы и уши.

Зима, случившаяся без года четверть века назад, надолго запомнилась всем своей суровостью. Не повезло ни городским жителям, ни деревенским. Перемерз скот, ледяными камнями забились водопроводы. Сквозь щели в стенах проникал злобный ветер, нашёптывал в уши гадости. Взрослые ходили в шапке даже по дому. А дети носили на себе всю одежку, которая только нашлась в доме, и походили на неуклюжие снежные статуи.

В родильном доме Абигол Крокетт одежек было совсем немного. Вся их масса была плотно вжата в щели между кирпичей.

Так что ни дети, ни их новоиспеченные матери в родильном доме надолго не задерживались.

Сестры изо всех сил старались сохранять внутри родильного дома тепла, но всё-таки вот какой парадокс: двери его открывались чаще, чем двери моллов, и тепло мгновенно рассеивалось. Поход за покупками можно отложить на более доброжелательный день, а вот ребёнка не попросишь задержаться в теплой утробе на подольше. Дети отчего-то очень стремятся поскорее увидеть этот мир, будто и в самом деле надеются, что увидят там нечто восхитительное.

И всё-таки, несмотря на такую текучку, Жолин Эндерсон была той, кто оставался в родительном доме непозволительно долгое время — почти месяц. Женщиной она была молодой, здоровой и относительно крепкой. Но всё же высшие силы решили, что ей нужно привести в этот мир сразу двух новых обитателей, а потому ей требовалось особое внимание.

Внимание Жолин Эндерсон любила. А иначе не пролежала бы на неделю дольше положенного срока. День-два — куда ещё ни шло. Но Жолин дотянула до последнего. В перерывах между приёмом родов, затыканием щелей и воспитанием посетителей, которые никак не научатся плотно закрывать двери, сестры делали ставки, сколько ещё дней Жолин, которую не разглядишь уже из-за огромного живота, будет как ни в чём не бывало лежать на койке.

И всё-таки в один из дней, особо суровых и морозных, Жолин родила на свет двух чудесных девочек, одна краше другой, но обе с рыжим чубчиком. Едва сделав первый вздох, девочки закричали, но, конечно, метаться было уже поздно — пришлось им мириться с тем, что в этом холодном мире им придётся провести ещё порядочное количество лет.

Обессиленную молодую маму обрадовали тем, что у неё две дочери, и отправили отдыхать, даже дочек подержать не дали — очень уж утомили её роды. Ничего удивительного в этом, конечно, не было: рожала Жолин ещё дольше, чем готовилась к нелёгкому процессу. За то время, которое потребовалось Жолин на двух дочерей, в соседней комнате успело родиться целых шесть детишек.

Пока мама спала беспробудным лечебным сном, девочки провели в палате для новорожденных. Лежали на соседних кроватках и то кричали, то принялись шевелить пальчиками. Наблюдать за близнецами всегда весьма забавно. Все младенцы похожи друг на друга, но близнецы и вовсе неотличимы. Кто-то из наблюдательниц заметил даже — ведь по направлению друг к другу тянут пальчики, будто чувствуют, что там, за решётчатой перегородкой, есть родственная душа.

Правда, весьма скоро начался очередной завиток веселья.

Палату после Жолин едва успели привести в человеческий вид, как в родильном доме вновь появился гость. Но это была не очередная будущая мама или кто-то из её заботливых родственников.

Это был влиятельный человек.

С одной стороны, щедрый, а с другой — строгий и непреклонный. Если ты примешь условия такого человека, то он достойно наградит тебя за покладистость; но, стоит тебе вступить с ним в спор, и ты будешь ещё долго, очень долго об этом жалеть.

Влиятельный человек спрашивал о Жолин Эндерсон. Интересовался, родила ли она уже ребёнка и за какие деньги они смогут сделать так, чтобы ребёнка у матери забрали, сославшись на какое-нибудь несчастье. Сестры, которым, конечно, о Жолин Эндерсон известно было достаточно многое, отчего-то смолчали, не стали продаваться так просто. Но отвели человека к самой Абигол Крокетт, основательнице этого места.

Абигол Крокетт была уже стара, доживала свои последние годы, но на работе исправно появлялась каждый день.

Она выслушала влиятельного человека со всей внимательностью, часто переспрашивая некоторые моменты. Несмотря на возраст, Абигол Крокетт отличалась чутким слухом, но эти вопросы дарили ей время на раздумья. Её родильный дом обветшал, да и сестры покидали места работы, ссылаясь на слишком низкую оплату такого тяжелого труда.

Влиятельный человек пообещал, что к следующей зиме закончит в её родильном доме глобальный ремонт. Укрепит стены, поменяет полы, побелит потолки, закупит новую мебель и даже лекарственные средства. В то время как мэрия Леберлинга вряд ли однажды осмелится на такой подвиг. Шел уже шестой год с тех пор, как Абигол Крокетт ежемесячно приходила в мэрию, чтобы потребовать денег хотя бы на новые кровати.

Когда речь влиятельного человека закончилась, и он замолчал, ожидая слов Абигол Крокетт, она произнесла вот что:

— У Жолин Эндерсон родилась дочь. Я отдам вам её.

А потом, в палате для новорождённых, она приговаривала, пытаясь оправдаться перед сёстрами (и перед теми, которых она наняла работу, и перед теми, которые смотрели на неё глазами юных безобидных созданий):

— И ничего страшного. Это ведь так хорошо, что их две. Никто не в обиде — ни мама, ни наш гость. Маме даже проще. Первый ребёнок… Тут бы разобраться, как справиться с одним, а тут сразу две, да ещё и девочки… С повышенной капризностью… Да и помощников что-то я не наблюдаю. Столько лежит, а хоть бы кто пришёл, накормил чем-нибудь, одежды принёс для девочек и мамы… Я ведь не ради себя это делаю. Ради того, чтобы хотя бы одна из этих девчушек смогла почувствовать вкус настоящей жизни, прыгнуть выше тех возможностей, которые даст ей её собственная семья.