Смертельный код Голгофы - Ванденберг Филипп - Страница 20

Как оглушенный, одержимый только этой мыслью, Гропиус спустился на первый этаж своего дома, доплелся до кухни, достал бутылку пива из холодильника и опустошил ее — не столько потому что его мучила жажда, сколько от отчаяния. Потом он снова лег, закинул руки за голову и уставился на свет фонаря, проникавший в комнату сквозь портьеру и образовывавший на потолке причудливый геометрический узор. Неожиданно для себя он заснул.

Гропиуса разбудили яркие лучи восходящего солнца. Он удивился, что ему все-таки удалось поспать. После ванны он приготовил себе завтрак, если можно так назвать чашку растворимого кофе и два поджаренных тоста. При этом его мучила мысль, стоит ли заявить в полицию о том, что он видел вчера вечером. В конце концов, Праскова ведь ищут. Но его тайная встреча с Фихте, невольным свидетелем которой Грегор вчера оказался, настолько выбила Гропиуса из колеи, что он не мог найти в себе сил донести на коллегу. Кроме того, у него не было ни малейших доказательств. И чем дольше он думал о своем неожиданном открытии, тем яснее ему становилось, что оно порождало больше вопросов, чем ответов на них.

Было около десяти, когда дверной колокольчик прервал размышления Гропиуса. Он испугался. Последние несколько дней все незнакомое нагоняло на него страх. Перед дверью стоял сухопарый лысый мужчина в хорошем костюме довольно приятной наружности — Гропиус, поколебавшись, открыл.

— Моя фамилия Левезов, прошу извинить меня за неожиданное вторжение, — сказал незнакомец, вежливо поклонившись. И прежде чем профессор успел вставить хотя бы слово, продолжил: — Я бы очень хотел с вами поговорить. Речь идет о вашей бывшей жене и о взрыве. Я прочел об этом в газете.

— Вас прислала Вероник? — безразличным тоном спросил Гропиус.

— О нет! Совсем наоборот! — воскликнул незнакомый мужчина. — Ваша жена наверняка проклянет меня, если узнает, нет, я пришел по собственному желанию, точнее, даже потребности.

Гропиус внимательно осмотрел посетителя и сказал:

— Ну, хорошо, входите. Я надеюсь, это не займет много времени.

Они сели в гостиной, и Левезов начал свой рассказ:

— Те снимки, где вы с госпожой Шлезингер, — их делал я. Но прежде чем вы начнете меня отчитывать, я все же прошу меня выслушать. Я частный детектив, зарабатываю тем, что шпионю за людьми. Мне платят за то, что я добываю информацию, которая иногда стоит больших денег. Существуют приличные профессии, я знаю, но, как однажды сказал римский император Веспасиан своему сыну Титу, когда тот стал осуждать его за обложение налогом общественных туалетов, — деньги не пахнут. В общем, не так давно мне позвонила ваша бывшая жена и поручила следить за вами. Я должен был найти ей сведения, которыми она могла бы вас шантажировать. Она считает, что вы обдуманно убили Шлезингера, поскольку состояли в связи с его женой.

— И что же убедило вас в обратном, господин…

— Левезов. Ничего, но, когда я услышал о бомбе и о покушении на вас, у меня закралось подозрение, что за этим могла стоять ваша бывшая жена.

— И вы считаете, что Вероник на это способна?

Левезов смущенно потер руки.

— Она очень холодная, расчетливая женщина — во всяком случае такой она мне показалась при знакомстве. И если позволите мне это замечание, ее ненависть к вам не знает границ.

Большим и указательным пальцем руки Гропиус водил по переносице, что было знаком его большого напряжения. «Крепковат табачок для такого солнечного утра, — подумал он, ничего не отвечая Левезову. — Но зачем он мне все это рассказывает?»

Как будто прочитав его мысли, Левезов продолжил:

— Вы, конечно же, удивитесь, почему я решил перед вами открыться. Знаете, я еще не окончательно очерствел от моей профессии, не превратился в шпика. Да и возможность быть замешанным в денежной афере не радует. Хуже того, я боюсь этого. Пусть отвечает тот, кто действительно виноват. Я больше не хочу работать на вашу жену.

Гропиуса одолело недоверие. Слова Левезова звучали для него слишком пафосно. Почему он должен ему верить? Детективы живут на человеческой злобе, а злоба заразна, как чума. Он промолчал.

Левезов сделал несчастное лицо.

— Я хочу вам кое-что сообщить, вы должны знать, что я установил маячок на капот вашего автомобиля.

Гропиус ошарашенно посмотрел на Левезова:

— Вы?

— Я уже некоторое время в курсе всех ваших перемещений. И в тот день, когда вы ездили к госпоже Шлезингер, я был неподалеку от ее дома и видел того курьера, который привез посылку. Если быть точным, их было двое. Один остался сидеть в машине, пока другой вручал посылку. Меня это насторожило. Я еще никогда не видел, чтобы курьеры работали по двое. Но я не мог даже подумать, что это может привести к взрыву.

Гропиус был как наэлектризованный.

— Вы можете описать тех мужчин, машину?

— Да, безусловно. Такие наблюдения — моя работа. Мужчина был высокий, на нем был комбинезон и кепка с козырьком. Машина — «форд-транзит» с надписью GT — German Transport. Когда я прочитал в газете о бомбе в посылке, я попытался что-нибудь выяснить об этой фирме.

— И что? Да говорите же!

Левезов кивнул и многозначительно улыбнулся:

— Фирмы с таким названием не существует, и никогда не было. Если вы меня спросите, то я скажу — работали профессионалы.

Гропиус задумался и наконец сказал:

— Вы сообщили о своих наблюдениях в полицию?

— Нет, с какой стати?

Профессор встал и подошел к окну.

— Если я правильно понял, вы хотите что-то получить за эту информацию? — спросил он, не глядя на Левезова.

— Не совсем, скажем, может быть, я пригожусь вам в вашем положении.

Предложение Левезова оказалось для Гропиуса полной неожиданностью. Он задумался на секунду, имеет ли смысл доверять этой темной лошадке. С другой стороны, Левезов лучше других был осведомлен о положении вещей и, возможно, действительно мог помочь.

Грегор Гропиус и Фелиция Шлезингер договорились встретиться на ланч в ресторанчике напротив оперы. С момента их страстных объятий в холле отеля между обоими установилось заметное напряжение, очень неприятное, но непринужденность (насколько вообще можно было говорить о непринужденности в их случае) пришла на смену неуверенности.

Возможно, это было к лучшему, что они не виделись пару дней. Но ситуация был слишком взрывоопасной. Фелицию допросили еще раз, но она не сообщила полиции ничего нового. И их надежда на то, что она собьется и начнет себе противоречить, себя не оправдала. При этом она сделала для себя странное открытие, что чем больше ее спрашивали о жизни Шлезингера, тем больше она злилась на Арно. Это ее пугало, но Гропиус, которому она призналась в переполнявших ее чувствах, успокоил ее: шок от смерти близкого человека вполне может поменять чувства к нему на противоположные. Часто случается, что один из партнеров испытывает к своему покойному супругу внезапную ненависть.

Когда официант унес тарелки, Фелиция достала из сумочки органайзер, открыла календарь и протянула его Гропиусу через стол.

— Это его ежедневник, — сказала она, — мне выдали его в клинике вместе с бумажником, часами и кое-какими вещами.

Гропиус вопросительно посмотрел на Фелицию.

— Поймите меня правильно, — сказала Фелиция, — я просто не хочу знать, что там написано. Может быть, вам удастся найти там какие-то доказательства, которые бы смогли продвинуть нас в наших поисках.

Профессор колебался, не желая брать эту черную книжечку и копаться в чужой жизни. Но вскоре перевесила мысль о том, что смерть Шлезингера и его собственная дальнейшая жизнь находятся в неразрывной связи, и он взял ежедневник. Пока Фелиция демонстративно смотрела в окно, в которое было видно, как солнечные лучи пляшут по фасаду оперного театра, Гропиус пытался разобрать некоторые записи. Это было непросто, поскольку почерк Шлезингера был почти нечитаем, а некоторые слова были написаны греческими или еврейскими буквами.

— Ваш муж был очень образован, он говорил на нескольких языках, — заметил Гропиус.