Гнездо неприкаянных - Медведева Марина - Страница 3

– Чего молчишь? – косится мать. – Радуйся, что домой тебя везу. Будешь опять целыми днями в четырех стенах торчать. Интроверт, блин. Я в твои годы на улице бегала. С мальчиками дружила. А тебя из дома не выгнать.

– Что я на этой улице забыла? – голос у Николь тихий, будто приглушенный подушкой. Не сравнить с матерью. – Грязно и жарко. И делать нечего.

– Можно подумать, ты дома вся в делах! – фыркнула мать. – В телефон или в ноутбук пялишься. Скоро видеть ничего не будешь. Знаешь, так и зрение потерять недолго. А очки тебе не пойдут. Лицо слишком узкое.

Николь до боли вцепилась ногтями в ладони, стиснула зубы – чтобы не заорать и не ударить мать. В голове шумело, сердце колотилось, будто вот-вот вырвется из грудной клетки, уши сдавило. Она прикрыла глаза и старалась подумать о другом. О новых анимэ, которые посмотрит, когда будет дома. О книге, которую читает. Об отце – мякише, который терпит эту наглую суку, свою жену. До самого дома ехали молча. Мать демонстративно включила радио и подпевала убогой попсе. Противно и фальшиво.

Возле дома встретили отца. Он почему-то сидел на скамейке и смотрел на балконы. Что там интересного? Увидел, как они с матерью из машины выходят, глаза вытаращил. Смешно! Мать бросилась к нему, пакеты сунула с бабкиными огородными подарками, что-то заверещала. Отец не чмокнул ее, как обычно, а как-то странно взглянул, будто на чужую.

Николь шла за ними и пристально разглядывала спину отца. Рубашка новая – поло. И пахнет от него другой туалетной водой. И волосы на затылке короче пострижены. Отец изменился – это факт. Но почему?

Вошли в подъезд, как всегда, с шумом и криками. Мать разве угомонишь? Женщина – фейерверк, блин. Когда поднимались, увидели соседку сверху – рыжую Асю, училку из музыкалки. Ася тоже увидела Неверовых и почему-то испугалась. Застыла и глаза вытаращила, как рыба без воды. А потом развернулась и бросилась по лестнице вверх. Хотя сначала вниз шла.

Что-то в этом доме изменилось, заключила Николь и решила подумать об этом, когда ляжет спать. Все равно заснуть не сможет, пока эти не натрахаются.

Месяц спустя мать вечером вдруг засобиралась в салон красоты. Николь привычно слушала ругань родителей, потом хлопнула дверь, зацокали каблуки по лестнице, снова дверь, и дома остались они вдвоем с отцом.

– Ника, я к Виталику сбегаю, – встрепенулся отец и выскочил из квартиры.

Николь бросилась к двери и прижала ухо. Вторая дверь не хлопнула – остался в подъезде. Интересно, куда он делся? Она тихо, чтобы не скрипнула, приоткрыла дверь и прислушалась. Сверху донесся легкий стук, дверной скрип, возглас, потом хлопнула дверь, и все затихло. Николь почувствовала, как дрожат пальцы, и по телу пробегают мелкие колкие иголочки. Отец зашел в квартиру Аси. Решилась мгновенно. Бросилась в свою комнату, дернула ящик стола, подняла пачку комиксов и вытащила ключ. Этот ключ был ее самым важным секретом. Долго не решалась им воспользоваться – боялась, что ее поймают. Ключ все лежал под комиксами и ждал своего часа. И дождался. Николь схватила прохладный стальной ключ, выскочила из квартиры и аккуратно закрыла за собой дверь.

Осторожно, на цыпочках, поднялась на второй этаж, сунула ключ в замок, отперла дверь и вошла в чужую квартиру. Точнее, квартира была не чужая, а как бы ничья. Ведь Рудольф умер, а наследников никто не видел. Хозяина нет, значит, она, Николь, ничего плохого не делает. Да и ключ она не крала – нашла на лестнице. Рудольф тогда еще жив был. Николь понятия не имела, чей это ключ. Просто взяла и спрятала его в своих вещах, среди старых комиксов. В самом безопасном месте. Мать комиксы терпеть не могла и никогда в стол не лезла. То ли дело комод с одеждой. Из комода мать запросто могла вышвырнуть все содержимое, если ей вдруг казалось, что вещи сложены неаккуратно. Типа воспитывала. Чей это ключ Николь узнала позже, когда Рудольф ходил по квартирам и расспрашивал соседей. Она сразу решила: ключ не отдаст. Николь обожала секреты, а ключ от чужой квартиры таил в себе столько возможностей разузнать что-то о Рудольфе. Вроде не пенсионер, а не работает, дома сидит. И люди к нему ходят какие-то странные. Вот только при жизни Рудольфа Николь не успела воспользоваться ключом. Торчала в школе, а когда возвращалась, Рудольф дома сидел. Сколько раз после школы поднималась на второй этаж и прислушивалась – в квартире негромко гундел телевизор. Значит, дома. Николь досадливо вздыхала и шла домой. А теперь вот ключ пригодился.

В однокомнатной квартире мертвого Рудольфа удушливо пахло тухлятиной. Николь поморщилась – словно хозяин умер и разложился прямо здесь, на красном паласе с жуткими черными цветами. Брр! Стараясь не дышать, Николь бросилась к стене и прижала щеку к выцветшим шершавым обоям. Перегородки в доме тонкие, подслушивай – не хочу. В квартире Аси говорили двое.

– Пойми, обман гложет меня, вытягивает душу. Я чувствую себя преступницей. Надо расстаться.

– Рыжик, ну что ты! Я без тебя не могу. Нам же хорошо вместе. Правда? Ты – мое солнышко, радость моя. Только о тебе и думаю.

– Я же с ней на лестнице вижусь. Каждый раз стараюсь быстрее проскочить. Смотреть на нее не могу. А она ведь здоровается. Что мне делать?

– Не думай о ней. Я ведь не ее люблю, а тебя. Ты же чувствуешь? Скажи!

Голоса стихли, послышались вздохи, тонкие, нежные, другие. До усрачки знакомые Николь. Она тяжело выдохнула – сбросить накопившуюся злость. Голова пухла от мыслей. Рассказать матери. Ей будет больно, ох, как больно! Николь хоть немного порадуется. Впервые одержит верх над мамочкой. Может, она даже скандал Музыкалке закатит. На радость всем соседям. Или не говорить? Николь вдруг поняла, что в ее руки попал очень ценный секрет. Еще бы разобраться, как она может его использовать. Можно пригрозить Музыкалке, что она расскажет матери и потребовать у нее денег? Только Николь почти не знала Музыкалку. Вдруг, она пойдет и доложит матери? Остается отец. Николь злорадно улыбнулась, ей вдруг стало хорошо, так хорошо, что по телу разлилось приятное, обволакивающее тепло. Отец теперь ей все купит. Все, что не попросит. Теперь он в ее, Николь, руках. Она рассеянно оглядела комнату Рудольфа – надо как-нибудь здесь пошарить, когда время будет. Аккуратно – не шуметь, заперла чужую дверь и так же на цыпочках спустилась на свой этаж. Когда вернулся отец, Николь уже сидела на своем диване, уткнувшись в книгу, а на ее губах блуждала легкая, ироничная улыбка.

Глава четвертая. Эльвира Завидова

– Эля, миксер не одолжишь? Хочу торт испечь, а мой сломался.

Ася для вида постучала и, не дождавшись ответа, как здесь было принято, скользнула в квартиру соседки. Эльвира стояла на табуретке и, вытянув пухлые руки, цепляла к карнизу тяжелые портьеры. Одарив Асю недобрым взглядом, бросила занавеску и, держась за стену, грузно слезла на пол.

– Чего такая довольная? – Эльвира бросила на соседку проницательный взгляд. – Кто это тебя так порадовал. Аж, светишься.

– Солнце, хороший денек. Вот я и радуюсь, – весело ответила Ася Звонкина. И даже голос ее сегодня звенел ярче, по-особенному. – Сладкого захотелось, а миксер сгорел. Дай на часок. Потом тортом угощу.

– Гостей ждешь? – глаза Эльвиры стали похожи на узкие щелочки, словно она пыталась разглядеть что-то тайное, запретное за веселым Асиным лицом.

– Никого не жду. Просто вспомнила, что давно ничего не пекла, а сегодня выходной. И дел у меня особых нет.

Эльвира, плавно переваливаясь на ходу, отправилась на кухню. Ася потянулась следом. Кухни в доме номер два на Гнездовой улице были просторные, с высокими потолками и вытянутыми окнами. Кухня Эльвиры, как и вся ее квартира, походила на магазин секонд-хенда. Шкафы, полки, столы, подоконник и даже пол – все в этой кухне плотно забили вещи, казалось-бы совершенно ненужные, бросовые, которым только в мусор. Как-бы не так! Эльвира каждой из них, даже самой бесполезной давала новую жизнь.

Длинные ряды голубых майонезных банок – для рассады, обрезанные коробки из-под сока – для того же, узлы пакетов, пакетиков, коробочек, баночек, упаковок. И над всей горой этого «добра», кропотливо накапливаемого Эльвирой, гордо высился разлапистый фикус с густо-зелеными, пыльными листьями. Фикус стоял на узком шкафу-пенале и, будто с усмешкой, взирал на горы «добра», которое Ася считала обычным мусором. Эльвира жила в двухкомнатной квартире и всю ее под потолок забила накопленными за долгую жизнь вещами. Она ничего не выбрасывала. Пережив кризисы, развод и безденежье, Эльвира Завидова хранила, берегла все, что может пригодиться в непредсказуемом течении ее тяжелой жизни.