Пустая комната №10 - Гласс Серафина - Страница 10

– Ничего подобного я не знала, – бормочу я в потрясении, что у Генри в буквальном смысле была другая жизнь, о которой он мне не рассказывал.

– Какое-то время у нас была сиделка, – продолжает он, – но мы не могли себе ее позволить, а Лили клялась, что у нее пропадают драгоценности, поэтому, когда все стали ей помогать, это было действительно нечто. Роза приносила тамале, Дэвид – котенка, который на самом деле ничем не помог, но приятно, что ему пришло это в голову. Джеки красила Лили ногти. А Генри придумал, так сказать, посменную помощь жильцов. Это было потрясающе, – говорит Каллум, и его глаза увлажняются, как будто он вот-вот сломается от воспоминаний.

Киваю, делая вид, что мне все понятно, хотя я в полном смятении. У Генри есть эти черты – он добрый, прирожденный учитель и воспитатель, – но только не такая очевидная многогранность, которую он от меня скрывал.

После нескольких секунд молчания Каллум ставит пиво на кофейный столик и опускает плечи, будто под непомерным весом слов о своей жене.

Я чувствую, что мне лучшеы уйти, и не могу придумать, о чем еще его спросить, потому что до сих пор перевариваю его слова.

– Ну что ж, – говорю я, вставая, и направляюсь к двери.

Не могу закончить предложение, и в воздухе повисает тишина, пока он не откликается эхом, провожая меня к двери:

– Что ж…

– Спасибо, что поговорил со мной, я…

– Да, в любое время.

– Может, я дам тебе свой телефон, на случай… Ну, вдруг тебе еще что-то вспомнится, что может помочь?

– Конечно.

Он записывает номер на обороте меню из китайского ресторана навынос, и я ухожу.

Снаружи в тяжелом воздухе стрекочут сверчки, а я иду по бетону бассейна к своей квартире и думаю о Генри, о том, как плохо знала его в последние месяцы. Я не из тех, кто винит себя в том, что от меня не зависит, но задаюсь вопросом, не мое ли отчаянное желание получить нечто большее, чем просто наша совместная жизнь, изменило нас и стало для Генри последней каплей.

В памяти всплывает разговор, который мы вели несколько месяцев назад. В субботнее утро я отправилась за булочками с клубникой в «Дикки». По дороге забрала почту и обнаружила Генри сидящим на полу в луче солнечного света из окна. Он играл со Стикки, соседским котом, который каждый день пробирался к нам через раздвижные стеклянные двери, потому что Генри постоянно подкармливал его замороженными рыбными палочками. В руках у Генри была чашка кофе, и он выглядел счастливым.

Но, открыв очередное письмо с отказом из журнала, куда отправила статью, я испортила утро своей одержимостью доказать собственную правоту, добиться публикации, чего-то еще, хотя Генри для счастья надо было всего лишь жить вместе и быть художником средней руки, сводящим концы с концами. Он каждый день занимался любимым делом, и у нас все было хорошо, так на что жаловаться?

При мысли о том, как я умела испортить ему радость, у меня щемит в груди.

– С меня хватит! – рявкнула тогда я, открыв конверт.

– Ох, любимая, мне так жаль.

– Я полная неудачница.

– Не говори так.

Он сел рядом со мной на диван.

– Хочешь, покажу тебе коробку?

– Не надо, – ответил он, но я, конечно же, достала с полки обувную коробку и бросила письмо с отказом на все увеличивающуюся кипу.

– Зачем ты вообще их хранишь? – спросил он, но, проигнорировав вопрос, я театральным жестом вытащила одно письмо.

– «Дорогая миссис Хартли, вы пишете хуже всех на свете. Пожалуйста, никогда больше ничего нам не присылайте».

Я швыряю листок через плечо и достаю еще один.

– Там написано не это.

– «Дорогая миссис Хартли, можете у нас отсосать».

– Ну ладно, хватит, – раздраженно произносит он.

– Я даже снова пыталась писать стихи, Генри. Знаешь? В смысле…

– Я знаю, – терпеливо произнес он, уже привыкнув к моим приступам ярости.

– И меня даже не взяли в «Мидвест ревью». Давай посмотрим, кого взяли. – Я вытащила журнал и открыла его. – Оливия Хакерман, шесть лет. Это же литературный шедевр.

Для пущего эффекта я откашлялась и зачитала стихотворение:

– Это хайку, – сказал он.

– Я знаю.

– И они молодцы, что нашли место для ребенка, Анна, раз уж на то пошло…

– Это мило. Просто восхитительно! Но… Я просто… Я сдаюсь. На этот раз окончательно. Может, пора смириться и просто… Уехать.

– Куда уехать?

– На Ибицу. Найти какую-нибудь работу на пляже. Что-то совсем другое и подальше отсюда, потому что пошло оно все. Никому я не интересна, от меня воняет неудачей. Только принюхайся.

Я протянула ему рукав платья, он дернул меня вниз и усадил рядом с собой.

– Нет, вовсе нет.

Он не мог скрыть боль в глазах. Генри думал, будто меня разочаровали и он, и наша совместная жизнь и что этого мало. Но дело не в этом. Теперь я терзаю себя воспоминаниями.

Подойдя к двери квартиры, я выныриваю из своих мыслей и замираю – перед ней лежит небольшой пакет. Кто мог прислать посылку? Я еще даже не успела сменить адрес пересылки. Неужели ее принесли раньше, пока я шла к Каллуму, и я просто не заметила? Или кто-то искал меня, пока я была у него? В любом случае мне стало тревожно.

Когда я опускаюсь на колени, чтобы поднять пакет, то вижу на коричневой оберточной бумаге свое имя. Сердцебиение учащается. Я не решаюсь открыть его. Оглядываюсь по сторонам, осматриваю длинный балкон по обе стороны от двери, перегибаюсь через перила, но у бассейна пусто. Тогда я снова смотрю на коробку в своих руках и решаю открыть ее. Медленно дергаю за веревку, завязанную в бантик наверху, и разворачиваю бумагу.

Открыв картонную крышку, я вскрикиваю – коробка наполнена извивающимися белыми личинками. Некоторые вываливаются мне на запястье, пока я, задыхаясь, пытаюсь как можно быстрее закрыть коробку. К горлу подступает рвота, и я проглатываю ее, бегу по бетонной дорожке вокруг здания и бросаю коробку в заросли робинии за домом.

Слезы наворачиваются на глаза, я прижимаю руку к груди и перевожу дыхание. Кто-то хочет от меня избавиться. Это не розыгрыш. Это угроза. Я возвращаюсь к квартире и смотрю на двор, бассейн, теплый свет за окнами соседей. Здесь явно происходит что-то нехорошее.

Я выуживаю из слива ванны в сто седьмой квартире мокрый комок черных волос и серой слизи размером с мяч для гольфа. С влажным шлепком бросаю его на пол и сдерживаю рвотные позывы.

– Готово, – кричу я Кристал.

Она сидит на диване с пирожным «Твинки», поглаживая свой громадный живот, и смотрит по телевизору шоу Мори. Пытается заставить своих девочек шести и семи лет почесать ей ноги, но они носятся по комнате, визжа от притворного отвращения. Позже, когда зрители в телестудии Мори радостно ревут и аплодируют, я слышу, как Амбер или Тиффани, отсюда непонятно, кто из детей, спрашивает, что значит тест на отцовство, и Кристал говорит им, чтобы заткнулись и шли играть.

– Эти львы – мальчики, – слышу я чужой голос из двери.

Я поднимаю голову и вижу незнакомого мальчишку лет десяти.

– Что-что? – переспрашиваю я, и он мотает головой в сторону нескольких книжек с картинками, лежащих на полке рядом с туалетом. Та, что сверху, называется «Ной и Великий потоп».

– Львы, которые идут к ковчегу. У всех грива, а значит, они самцы. Это ошибка, иначе сейчас у нас не было бы львов, – заявляет он.

– Хм, да. Пожалуй, ты прав, – отвечаю я.

И тут самый младший ребенок, Кевин, вбегает в ванную, где я снова стою над сливом, чтобы прочистить его напоследок еще разок, и, прежде чем я успеваю вмешаться, хватает мокрый комок волос и мчится с ним к сестрам. К тому времени, как я выхожу в гостиную, они уже с криком выбегают за дверь и гоняются друг за другом по площадке у бассейна, а странный мальчик, эксперт по Библии, носится вместе с ними.