Смерть куртизанки - Монтанари Данила Комастри - Страница 23

Аврелий смотрел на неё с улыбкой.

— Энний не имеет никакого отношения к этой истории. В тот вечер, когда убили Клелию, он был в своей мастерской. Я сама видела его и разговаривала с ним. Он ни за что не смог бы добраться до Авентинского холма. Оставь его в покое!

— Как по-твоему, чего стоит в суде свидетельство влюблённой женщины? — рассмеялся Аврелий.

И, потянув ремни паланкина, велел носильщикам трогаться в путь. Девушка не двинулась с места и не опустила взгляда.

Аврелий проснулся, когда солнце стояло уже высоко: он долго спал глубоким сном и сейчас чувствовал прилив энергии и жизненных сил.

Слуга подал ему таз с ледяной водой, которой он омыл лицо и плечи, получая удовольствие от прохлады.

— Господин, надо бы посмотреть счета. — Дотошный Парис не давал ему покоя. — Кое-какие должники не хотят возвращать деньги, которые ты неосторожно ссудил им. А я ведь предупреждал тебя! Ну конечно же, благородный Аврелий никогда не отказывает в просьбе. А требовать с них долги потом приходится мне!

Скучающий патриций притворился, будто слушает.

— А ещё сторожа из виллы в Байях просят денег на срочный ремонт и хотели бы знать, когда думаешь переехать туда.

— Пока что об этом не может быть и речи, Парис.

— Но жара в городе уже становится нестерпимой, и все уезжают…

— Завтра, Парис, завтра.

— Банкир Опилий, напротив…

— Мне некогда, поговорим об этом в другой раз. А сегодня хватит докучать мне, — приказал Аврелий.

— Всегда завтра, всегда завтра. — Недовольный Парис направился к выходу, продолжая бубнить: — Всё некогда! Для ужинов, для книг, для женщин, для Кастора находится время, а для счетов никогда!

— Перестань ворчать, Парис, ты портишь мне прекрасный день.

— Я позволю себе заметить…

— Но я не позволяю тебе этого! Более того, самым категорическим образом запрещаю! — возразил Аврелий, отпуская его. — Лучше пришли ко мне Кастора.

— Кастор, опять Кастор! — проворчал, удаляясь, обиженный вольноотпущенник.

— Ты ещё здесь, Парис? — удивился господин, снова увидев его через минуту.

— Кастора нет, — сообщил тот, явно довольный. — Он сегодня не ночевал дома.

Ясно было, что выходка грека доставила ему злорадное удовольствие. Благонравный управляющий питал глубокую неприязнь к любимому рабу господина, а хитрый грек не делал ничего, чтобы завоевать его симпатию, напротив, не упускал случая посмеяться над ним и всячески подшутить.

— Я разрешил ему, — солгал Аврелий, желая оправдать секретаря в глазах управляющего и пообещав себе устроить Кастору хорошую головомойку, как только тот появится.

— Получены два послания лично для тебя, пока ты спал, но я не счёл возможным тревожить твой сон.

— Молодец, Парис, кое-чему, похоже, научился, — сказал патриций, ломая восковую печать на первом свитке: он узнал почерк Сервилия, и ему не терпелось прочитать, что сообщает друг.

Аврелий подошёл к столику из чёрного дерева, взял лист папируса и набросал несколько фраз.

— Отправь немедленно курьера в дом Сервилия, — приказал он ожидавшему вольноотпущеннику и, запечатав свиток воском, протянул ему.

Когда Парис ушёл, Аврелий, удобно расположившись в кресле, открыл другое послание.

Аврелий разволновался. Марция Фурилла! В тот вечер за ужином она почти ни слова не произнесла, а теперь вдруг захотела что-то сообщить, причём что-то настолько секретное, что даже рискнула тайно встретиться с ним на острове Тиберина.

Аврелий с тревогой взглянул на песочные часы и успокоился — ещё успеет! Он постарался одеться как можно лучше и велел побрить себя. Конечно, это не любовное свидание, но дочь Фурия всё-таки женщина, и ему не хотелось плохо выглядеть.

Он отправился на встречу задолго до назначенного времени. Ему хотелось прибыть туда первым, а кроме того, проехать по центру Рима днём — задача не из лёгких.

Дорога, однако, оказалась довольно спокойной: движение было не таким хаотичным, как всегда, город, казалось, оцепенел от лени.

Когда без особых препятствий сенатор подъехал к портику Октавии, то вспомнил вдруг причину необычного спокойствия: в этот день большинство горожан собиралось в цирке, желая посмотреть бесплатное зрелище, которое император предлагал римлянам в честь своего друга Ирода Агриппы, царя Иудеи. Пренебречь этим было недопустимо, но дело Коринны настолько занимало Аврелия, что он позабыл о своих светских обязанностях.

И всё же, размышляя о представлении, он успокоился: в толпе его отсутствие заметят не сразу, а кроме того, он избежал одной из этих отвратительных гладиаторских игр, на которых слишком часто приходилось присутствовать. Не то чтобы они не нравились ему, но он находил их нелепыми и не понимал, как его сограждане могут получать удовольствие, глядя на смерть ближнего, пусть даже в виде яркого зрелища.

С другой стороны, он знал, что гладиаторами, как правило, становились осуждённые преступники, которым предлагался выбор между неизбежной смертью и спасением в случае победы над противником.

Поэтому большинство из гладиаторов выбирали своё ремесло совершенно осознанно, и к тому же в случае удачи оно могло быть ещё и очень доходным.

Так или иначе, тайная встреча с загадочной дочерью Руфо привлекала Аврелия гораздо больше, нежели перспектива наблюдать целый день за очередным массовым убийством.

Возле театра Марцелла он оставил паланкин и пешком направился к мосту Фабричо. В условленном месте он оказался несколько раньше и решил позволить себе небольшую прогулку.

Прошёлся по острову Тиберина, почти безлюдному в эту пору. Лишь несколько больных рабов ползали возле храма Эскулапия, напрасно ожидая, что чья-нибудь жалостливая рука спасёт их от ужасного состояния, в каком они находятся.

Обычай оставлять старых рабов возле храма бога медицины вместо того, чтобы позаботиться об их лечении, казался Аврелию варварским и бесчеловечным. Несчастные люди, покрытые струпьями, неспособные даже подняться с земли, почти не надеялись, что кто-то подберёт их и займётся их недугами.

Однако по традиции любой, взявший на себя заботу о брошенном рабе, имел право присвоить его, если тот не умрёт.

Аврелий всегда помогал своим старым и верным слугам и освобождал их от работы, если у них уже не было сил из-за возраста или болезни.

Несчастные, что ползали у ступеней храма, вызывали у него жалость. Он не мог, разумеется, помочь им всем, но порой, движимый благородным порывом, подавал бедолагам милостыню и никогда не сожалел об этом.

Теперь поговаривали, будто Клавдий собирается дать вольную тем из несчастных, кто выживет. Сенатор рассчитывал, что так и случится: надежда получить вызволение из рабства, наверное, могла прибавить кому-то из них сил и желания жить.

Он достал из мешка несколько монет и бросил беднягам, чтобы они хотя бы умерли не с пустым желудком или чтобы утопили свои страдания в вине. Погрузившись в эти размышления, он прошёл в поисках спасения от изнуряющей летней жары в святую рощицу возле храма.

И в этот момент увидел, как приближается Марция вместе со старой кормилицей. Она, должно быть, специально выбрала этот день, когда все домашние были в цирке, чтобы избежать строгого отеческого надзора.