Маршрут: Ноль (СИ) - "Mrs. Mracopisec" - Страница 5

Лабораторный зал встретил нас мертвой, давящей тишиной, нарушаемой лишь нашим дыханием и далеким капаньем воды где-то в глубине здания. Пыль, толстым слоем осевшая на приборах, которые могли бы запустить ядерную зиму одной кнопкой, казалась осязаемой. Осциллографы с погасшими экранами, массивные генераторы, терминалы с ламповыми экранами, похожими на глаза cyclops — все выглядело так, будто ученые просто встали посреди эксперимента и… побежали. Бросив все. Как будто их что-то выгнало. Или вызвало наружу.

Я достал компас. Старый, надежный. Стрелка металась, как пойманная муха в банке. Била в стекло, в пол, в потолок, в стены — везде, кроме севера. Она бешено вращалась, теряя ориентацию в пространстве. — Здесь нельзя оставаться, — сказал я, чувствуя, как по коже бегут мурашки, а волосы на затылке встают дыбом. — Это место буквально не хочет быть найденным. Оно сопротивляется.

Ольга молчала. Она стояла в дальнем углу зала, в тени гигантского трансформатора, и смотрела на стену, будто видела сквозь нее, в другое измерение. Ее взгляд был устремлен в одну точку, неподвижный, гипнотический. Я подошел, ступая так тихо, как только мог, стараясь не нарушить гнетущую тишину. И похолодел. Не от страха — от ледяного озноба узнавания. Детский рисунок. Нацарапан прямо на краске, поверх слоя пыли. Неровными линиями, восковым мелком, который, казалось, вот-вот осыпется. Машина. Кольцевая дорога. Внутри кольца — маленький человечек с палкой в руке. В углу подпись: М.Г.Я медленно выдохнул, чувствуя, как земля уходит из-под ног, комната начинает кружиться. — Черт… Это мой почерк. Я рисовал это… когда мне было семь. В детском саду. На занятии по ПДД. Как оно здесь? Как?!

Журнал учета лежал под толстым слоем пыли на полу у подножия пульта управления, как свидетель, которого давно никто не вызывал на допрос, но он все ждал своего часа. Желтые, хрупкие страницы, исписанные аккуратным, почти каллиграфическим почерком — все, как в архивах. Я начал листать. Даты. Имена. Номера объектов. Странные аббревиатуры: Н-0, С-7, З-13… Ольга резко остановила меня, ее пальцы впились в мою запястье, как стальные клещи. Она ткнула пальцем в строку, почти проткнув бумагу: Грошев В.А. — объект Н-0.— Это отец, — прошептал я, горло перехватило спазмом. — Валерий Грошев. Объект Ноль… — Посмотри внимательнее, — голос Ольги был как стальной канат, натянутый до предела. Холодный и жесткий. Я вчитался, вглядываясь в знакомые буквы подписи под строкой. И мир перевернулся. Под строкой стояла подпись: Грошев М.В.Это был не он. Это был я. Мой почерк. Та самая вычурная буква «М», тот же завиток у «В». Моя подпись. Подпись, которую я ставил на школьных диктантах, на квитанциях, на контрактах… Подпись, которой я еще не умел ставить в семь лет.

Журнал выпал из онемевших рук, глухо ударившись о бетонный пол, подняв облачко пыли. Я машинально, как во сне, нагнулся, поднял его и сунул в рюкзак, не в силах вымолвить ни слова. Голова гудела, мысли путались в тугой клубок. Ольга молчала, ее лицо окаменело, лишившись всякого выражения, став маской древней статуи. — Что это значит? — хрипло спросил я, глядя на свои дрожащие руки, будто видел их впервые. — Что ты здесь был, — тихо ответила она, и в ее голосе прозвучала бесконечная усталость. — Или будешь. Время здесь… течет по кругу. Или не течет вовсе. Оно запуталось. Как и мы.

На выходе, уже в коридоре, я обернулся, охваченный внезапным, животным страхом. В разбитом окне второго этажа мелькнуло лицо. Мое. Но старше. На десятилетия. Морщины, как глубокие трещины на стенах этого здания. Глаза — пустые, бездонные, как у отца во флешбэке. Оно смотрело прямо на меня. И улыбалось. Безрадостно, с ледяным знанием чего-то ужасного.

Я включил камеру на автомат, почти не целясь. Объектив зафокусировался на стене у самого входа, там, где было первое граффити. Надписи теперь светились изнутри. Цвет стал не алым, а кровавым, живым, пульсирующим в такт моему сердцу: НЕ ИЩИ НОЛЬ.ОН УЖЕ ЗДЕСЬ.

И в этот момент стены вокруг нас вздрогнули. Глубокий, низкий гул прошел по всему зданию, снизу доверху, словно пробудилось что-то огромное, древнее и голодное, спавшее под фундаментом веками. Пыль с потолка посыпалась серым, липким снегом, оседая на плечи и волосы. Ольга вцепилась в мою руку. Ее пальцы впивались в кожу, как когти хищной птицы. — Пора, — прошептала она. В ее глазах был не страх — знание. Знание того, что сейчас произойдет. — Он почувствовал, что мы знаем. Он… проснулся.

Мы бросились к выходу, не оглядываясь, сжигая последние силы. За спиной гул нарастал, превращаясь в оглушительный, многоголосый рев, в котором слышались и скрежет металла, и крики, и что-то нечеловеческое, булькающее. Словно Ноль, о котором мы прочли в журнале, наконец открыл свои невидимые глаза. И увидел нас. Двух глупцов, разбудивших древний кошмар.

Мы стояли на обочине, как два призрака из дешёвого романа: «Блогер и девушка из 1993-го ищут Ноль на трассе М-10». Моя «девятка» дымилась последними парами, радиатор вздулся, как труп на солнце. Смерть быстрая, без шансов на реанимацию. Ветер гнал пыль, смешанную с запахом горелого масла и осенней листвы.

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в оттенки гноя и ржавчины. Тени не подчинялись свету: от столба они тянулись одновременно на восток и на запад, как разорванные нити судьбы. Ольга стояла неподвижно, как вырезанная из старой фотографии — пыль медленно оседала на её ветровке цвета мокрого асфальта, превращая её в музейный экспонат, который забыли убрать в хранилище. Она не дышала. Или дышала так незаметно, что казалась частью этого застывшего пейзажа.

Из-за поворота вырулил жёлтый «Москвич-2141» с шашечками. Матовый, облупленный, как кожа после ожога, с вмятиной на крыше, похожей на след от гигантской когтистой лапы. Табличка «TAXI» на крыше — старая, как время, облезлая, с трещиной посередине, будто её пытались разломать. Двигатель хрипло всхлипнул, словно сам испугался остановиться, а потом замолчал, задыхаясь. Дверь открылась с таким скрипом, будто в ней застряли десятки забытых голосов, шепчущих о дорогах, которые вели никуда.

Таксист был… неправильный. Один глаз карий, как грязная лужа, другой — мутно-голубой, как зимнее небо перед метелью. Но оба смотрели сквозь меня, будто проверяли — на месте ли душа, не продал ли я её кому-то на обочине. Его лицо было изрезано морщинами, как карта заброшенных дорог, а на подбородке росла щетина клочьями, как выжженная трава.

— Подвезти? Или вы уже на том свете, а я вас догоняю? — его улыбка была беззубой и кривой, но в ней не было ни капли веселья. Только усталость и что-то ещё. Что-то древнее и голодное.

— Мы вообще-то… — я запнулся, глотая пыль и страх. Объяснять, что мы ищем Ноль, было бы то же самое, что рассказывать глухому о тишине. Слова терялись в этом искаженном пространстве.

— В «Прогресс-9» ездили? — он кивнул на серое здание вдалеке, похожее на могильный камень, который забыли закопать. Оно маячило на горизонте, как рана на теле земли.

Я кивнул, чувствуя, как по спине пробежали мурашки.

— Тогда всё ясно. Садитесь, пока дорога вас не съела. Она здесь прожорлива. Особенно для таких, как вы.

Он назвался Геной. Сел я — и сиденье подо мной пискнуло, будто живое. Кожа на нём была потрескавшейся, холодной на ощупь. Из магнитолы зашипели «Белые розы» — плёнка, шорох, голос из глубин времени, пропитанный тоской и дешёвым одеколоном. Пахло гарью, перекисью и чем-то ещё. Чем-то сладким, как тление.

— Только не засыпайте, — сказал Гена, поворачивая ключ. Двигатель завёлся с натугой, как старый человек, поднимающийся по лестнице. — Проснётесь не в том году. Или не проснётесь вовсе. Тут как повезёт. Бывает, просыпаются в девяносто третьем. А бывает — вообще не просыпаются. Остаются тут. Как тени.

— А вы в каком? — спросил я, стараясь не смотреть на его руки. Они лежали на руле неподвижно, как мёртвые птицы.