В долине солнца - Дэвидсон Энди - Страница 33

Он пожал плечами:

– Само собой.

– Покурите со мной, – сказала она.

Она подошла к антикварному столу рядом с дверью гостиной, откуда взяла свою пачку, коробок спичек и пепельницу из янтарного стекла с выгравированной на донышке надписью «УИНСТОН». Все это она поставила на стол между ними. Вытряхнула ему из пачки сигарету – он взял. Предложила спички, но он покачал головой и залез в карман футболки, откуда вынул бирюзового цвета спички-книжки с выведенным черным курсивом названием его бара – «Калхунс». Чиркнул спичкой о ноготь большого пальца и прикурил ловким движением, которое, подозревала она, проделывал тысячи раз.

– У мужчин мечты, – сказала она, стряхивая в уинстонскую пепельницу. – А у женщин секреты. Обычно я курю на заднем дворе или на крыльце, где ветер уносит дым. Но сегодня мне просто все равно. – Затем она несколько мгновений разглядывала Калхуна, а он смотрел на нее в ответ, и молчание между ними не казалось ни холодным, ни натянутым. – Спасибо, что вернули мне мужа, – сказала она наконец и затушила сигарету в пепельнице. – Мне кажется, вам пора, мистер Калхун.

– Билли, – сказал он.

– Билли, – исправилась она.

«Мне всего двадцать четыре года, – подумала она, наблюдая с крыльца за тем, как передние фары барменского пикапа прорезали себе путь сквозь дождь. – Всего двадцать четыре года».

Спустя некоторое время она увидела, как внизу в кемпере погас свет. Услышала, как открылась и закрылась задняя дверь, увидела, как Тревис обошел кемпер, чтобы отсоединить шланги и провода и поднять стальные ножки. Он двигался быстро, понурив голову. Ни разу не подняв взгляд на дом. Его лица она не видела: его скрывала тень широких полей шляпы. Затем он залез в кабину «Форда». Зашумел, ожив, двигатель. Дальний свет фар пробежал по мотелю, когда он вывел машину на шоссе.

Когда разразилась буря, она поймала себя на мысли, что все это неважно, как бы то ни было.

Такова была ее жизнь.

Жизнь, что она выбрала.

Дождь застучал по крыше фермерского дома.

Дворники смахнули льющуюся воду. Тревис наклонился над рулем и вытер стекло, которое тут же снова запотело от его дыхания. Вдруг ожило радио, издав голос Джонни Хортона, который пел «Любителя кабаков». Он не оборачивался, не желая видеть сухую, мертвую руку, упавшую на пол, даже когда кабину наполнил спертый аромат лимона и ванили с затхлым запахом заплесневелого мяса. Он увидел ее краешком глаза: белое платье поверх иссохшего скелета, с золотым медальоном на горле и спутанными ветками вместо волос. Ее красные ботинки валялись на полу у босых ног, ее икры прижимались к виниловому сиденью, точно как у Аннабель, когда та сидела на качелях, только сейчас сквозь рваную плоть и увядшие мышцы Рю Тревис мог видеть ее кости.

– Мы могли бы недурно провести времечко в этом мотеле, – сказала она. – Очень даже недурно.

Он все-таки обернулся и увидел, что она улыбалась, показывая черные корни зубов.

Когда она залилась смехом, Тревис слышал жуткие звуки, исходившие из ее горла.

Он включил радио.

Он ехал на восток. Не сворачивая, под нескончаемым дождем. В начале одиннадцатого подъехал к дансингу. Это место находилось далеко от Сьело-Рохо и всего, где Тревис когда-либо бывал. За ним тянулись рельсы, а по форме его здания Тревис догадывался, что некогда оно служило железнодорожным депо какому-то давно исчезнувшему поселению. Оно стояло у самого шоссе на перекрестке двух дорог, каждая из которых, совершенно безлюдная в час бури, уходила в темноту. Тревис немного посидел на стоянке, наблюдая через лобовое стекло за тем, как неоновую ночь смывает водой и она растворяется во мраке. Голова Рю лежала у него на плече, касаясь его жесткой, как луковая шкурка, щекой. Стоянка пустела по мере того, как набирала силу буря, и когда на ней осталась лишь пара пикапов, он заглушил двигатель и вылез из машины, скрипнув дверью под проливным дождем. На крыльце придержал дверь для последней стайки ковбоев и девиц, которые выходили в закрытых целлофаном шляпах и в шарфах. Он обернулся на свой пикап. В кабине никого не было.

В любую другую ночь это место ничем не отличалось от других, что он знал. Оно вполне могло оказаться первым попавшимся дансингом, куда он бы заглянул. Теперь же казалось, этот зал был единственным во всем мире: среди других зданий, других городов, других дверей, которые открывались лишь в один вытянутый просторный зал с ярким светом и плотным задымленным воздухом, с жмущимися друг к другу телами на танцполе. Сегодня зал пустовал: буря выгнала людей, принудив их вернуться к своим заботам. Здесь было тихо, лишь несколько небольших компаний сидело за столиками и тихонько играл музыкальный автомат, но его звуки почти утопали в стуке дождя по жестяной крыше.

Он купил себе пива в баре, представлявшем собой чуть ли не U-образную стопку деревянных поддонов и досок, после чего нашел себе столик возле стены. Сел за него и сорвал с банки кольцо, но пить не стал. Вместо этого отодвинул банку и откинулся на стуле, позволив музыке из автомата унести себя, будто у него выросли крылья и он вознесся над пустыми столами и клубами дыма, к сосновым стропилам, откуда вся комната казалась перед ним как на ладони.

В дальнем конце танцпола четверо мужчин на сцене в ботинках и жилетах собирали свои инструменты – электрогитару и три скрипки, ударную установку и бубен. Еще три столика были заняты: один – пожилой парой в одинаковых ковбойских шляпах, сидевшей держась за руки перед лесом из бутылок, а другой – одиноким дальнобойщиком в вельветовом пальто с несколькими банками пива и тарелкой еды. Рядом со сценой, откуда уже уходила группа, за столиком сидела троица юных девушек. Две из них были совсем пьяны и громко что-то голосили, одна смеялась, практически лежа на столе. Они были в блузках с открытыми плечами и висячих серьгах, волосы – пышные, растрепанные. Третья сидела смирно чуть в стороне от них. У нее были прямые волосы, зачесанные назад за уши, и россыпь веснушек на лице и ключицах. Она сидела в джинсовой куртке, кожаной юбке и в сережках из индейского бисера. Взгляд был прикован к полу. Она домучивала банку пива, и с каждый глотком все ниже сползала на стуле, тогда как ее подруги издавали все больше шума.

Так время и тянулось.

Дальнобойщик в вельветовом пальто расплатился по счету и вышел.

Пара в одинаковых шляпах тоже выбралась под дождь.

Вскоре после этого музыкальный автомат перестал играть, и единственными, кто еще издавал звук, остались смеющиеся девушки, грохочущий дождь и бармен, собиравший бокалы. Тревис обвел зал блуждающим взглядом, задержавшись на девушке в джинсовой куртке достаточно, чтобы та его заметила, после чего медленно отвел глаза. Поднес банку к губам, сделал вид, будто пьет. Он чувствовал, как в нем напрягаются нервы, от позвоночника до самых ступней.

Он поднялся и подошел к музыкальному автомату в задней части зала. Это был «Принцесс».

Бросил четвертак и нашел старую балладу, которую любила его мать.

Автомат заиграл, и музыка завела его, как это всегда и случалось. Красное свечение изнутри автомата придало адский оттенок его лицу, которое теперь не принадлежало ему: это было лицо незнакомца.

Шанс выпал ему прежде, чем закончилась песня.

Бармен объявил, что бар закрывается, и две пьяные девушки встали из-за стола и, прошатавшись через танцпол, исчезли за дверьми на петлях, как в салуне, где на дереве была выжжена буква «Ж».

Девочка в джинсовой куртке, заскучав в одиночестве, зевнула.

Тревис отошел от автомата с пивом в руке и подсел к ней за столик.

Она уставилась на него и тут же засмеялась, как бы приглашая его.

– Вы не можете просто так подойти и сесть тут, – заявила она.

Он выпустил незнакомца вперед, как поступал всегда, и незнакомец улыбнулся девушке самой обаятельно-лживой улыбкой, что он когда-либо знал. Он сказал ей, что она напомнила ему кого-то, понять бы еще кого. Девушка выпустила воздух сквозь губы и ответила, что сама понятия не имеет, где бы они могли пересечься.