Клювы - Кабир Максим - Страница 22

— Да, короткие гудки.

— Чушь какая-то.

Корней снял с вешалки рубашку.

— Я звонила раз десять. Это, наверное, из-за тех беспорядков.

— Из-за чего?

— Что-то происходит. Будто война началась. По всей Европе. И в Украине тоже, мне писали друзья из Харькова. Массовые убийства…

От информации мозг плавился.

— Корней, она снова царапается в дверь!

— Я выхожу из дому. Буду у тебя через десять минут.

— Подъездный код — один, два, три, четыре. Первый этаж, вторая квартира.

— Хорошо. Жди.

Корней зашнуровался и выскользнул из квартиры.

Что она подразумевала, говоря о войне? Это какой-то розыгрыш, не иначе.

Он отринул лезущие в голову картинки: черные флаги «Исламского государства», смертники, увешанные тротилом…

На лестнице кто-то стоял.

Корней замер — фантазия пририсовала человеку бороду и тюрбан. Но он напряг зрение, и примерещившийся боевик оказался всего-навсего соседом.

— Дядь Жень? Вы чего не спите?

Сосед пожал плечами. Поднял руку: в кулаке был зажат кухонный нож.

Опережая вопросы, дядя Женя прыгнул, перемахнул через перила, как заправский паркурщик. Корней отшатнулся к стене.

Сосед приземлился на площадку. С мерзким хрустом сломалась его нога. Осколок кости натянул кожу над щиколоткой. Банный халат распахнулся.

Корней потерял дар речи.

Дядя Женя извивался в трех метрах от него. Но не кричал — похоже, он вообще не чувствовал боли. Отекшее восковое лицо сохраняло убийственное спокойствие. Расширившиеся до предела зрачки шарили по Корнею.

«Как так?»

Хотелось вернуться в квартиру и запереться на ключ. Но вместо этого Корней заставил себя идти. Прислонившись к стене, он протискивался мимо соседа.

Дядя Женя выпростал к нему руку. И быстро-быстро застучал ножом по бетону. Лезвие цокало — звук отдался тошнотворным эхом в кишках.

— Я позвоню в скорую.

Эти напутственные слова словно щелкнули тумблером, и память выдала картинку: Сектант, калечащий себя.

А затем: Оксана, нависшая над диваном. Расширившиеся зрачки.

«Лунатизм!» — осенило Корнея. Пускай это ничего не объясняло, но и Сектант, и дядя Женя были лунатиками.

Ночной ветерок взъерошил кудри. Стыд за то, что он оставил раненого соседа, испарился, как только Филип увидел Бабушку Догму. Грузная старуха шла к нему походкой носорога. Будто давно караулила возле подъезда и очень соскучилась. Она приготовила подарок: бутылочную розу с ощетинившимися острыми краями.

«Может, это сон? — спросил себя Корней. — Может, я наконец научился смотреть сны, и они именно такие?»

Бомжиха ускорила шаг.

Корней побежал вниз по пустынной улице. Мысли роились в голове ошалевшими лабораторными мышами.

«Глаза Бабушки Догмы! Такие же, как у дяди Жени, как у Оксаны вчера!»

«Мы спим!» — вспомнился хрипловатый голос Алисы Соловьевой.

«Война…» — вспомнился испуганный шепот в трубке.

Но неужели лунатик не очнулся бы, сломав долбаную берцовую кость?

На Петроградской Корней оглянулся.

Бабушка Догма не ушла от подъезда далеко.

Он выдохнул. Посмотрел направо, налево… Две фигуры отделились от серого фасада семиэтажки. Мужчина в сорочке и нелепом колпаке, навевающем ассоциации с диккенсовским Скруджем. Девушка в трусиках и майке, кассир из китайского магазина.

Корней моментально сообразил, что помощи тут ждать не стоит. Парочка беззаботно шла в его сторону. Скрудж поигрывал куском арматуры. Корней обогнул лунатиков — он не сомневался, что эти тоже спят. Сердце неистово колотилось. Он слышал хлопанье босых пяток об асфальт. Кассир и Скрудж, ужасая молчанием, семенили за ним.

Кроны деревьев покачивались на фоне фиолетового неба. Плескалась горная речушка в овраге.

Повинуясь интуиции, Корней сиганул через перила. Подошвы поехали по траве — он вцепился в стебли, чтобы не свалиться. Зашуршали камушки, кеды окунулись в воду. Весной дожди поили Ботич, но сегодня река усохла до скромного ручейка.

Корней перескочил на противоположный берег. Зыркнул вверх: Скрудж и кассир провожали его взорами, топчась у перил. Он вскарабкался по склону. Побежал, прячась за деревьями. Дорога впереди, стадион, остановка шестого трамвая и сам трамвай — красный, обнадеживающий.

Около стадиона собрались люди. Человек двадцать. Они словно дремали стоя, но зашевелились, почуяв Корнея. Куда больше людей, до полусотни, сгруппировалось на парковке. Еще пятеро возились рядом с трамваем: они выволокли из кабины водителя и растерзали.

Рот Корнея наполнился кислотой; он увидел перепачканные в крови морды. Кольца внутренностей на рельсах.

«Беги! — приказал он себе. — Беги, Корь!»

Мысли телепортировали в сумрачный кабинет химии. Вот он, семиклассник, скорчился на стуле. Менделеев (великому ученому снились исключительно толковые сны) наблюдает с портрета. Анатолий Анатольевич Грач ходит вдоль парт. Ведет урок, дирижируя указкой. Корней видел, как этим телескопическим прутиком учитель хлестнул по носу расшумевшегося Сергуна. Вроде бы легкий удар, но кончик носа опух и покрылся пятнами.

Грач вещает о составе молекул кислорода. Изучает свиными глазками класс. Раскладывает на атомы одним взглядом.

Поднятая рука Корнея Туранцева чуть дрожит. Зад ерзает по стулу.

— Вы хотите рассказать о химических свойствах того, чем дышите? — интересуется Грач.

— Н-нет… — запинается Корней. — Мне надо выйти.

Класс отзывается шорохом, но немеет под грозным взором учителя.

— И куда же?

— В-в туалет.

— Занятно. Пятнадцать, — Грач достает старомодные часы, — нет, двенадцать минут назад была перемена. Что помешало вам справить нужду?

Корней краснеет. Его заворожили движения указки. Вверх-вниз, как удочка рыболова.

— Я не знаю.

— Вы не знаете, — кивает Грач. — Что ж, мочевой пузырь диктует нам свои требования. Ступайте.

Не веря в удачу, Корней торопится к выходу. Но ладонь учителя ложится на темечко.

— Одна минута.

— Что?

— У вас есть одна минута, чтобы вернуться на урок.

Указка ласково скользит по волосам Корнея, поддевает мочку, упирается в щеку. Одноклассники смотрят, затаив дыхание.

Свободной рукой Грач запускает секундомер.

— Время пошло.

Туалет находится на первом этаже. Кабинет химии — на втором, в другом конце коридора. Корней долетает до лестницы, перемахивает через ступени. В ушах свистит указка, подгоняет.

— Двадцать пять, двадцать шесть… — Он дергает молнию, и струя мочи бьет в крышку унитаза.

— Сорок, сорок один… — Не застегнув ширинку он вылетает на второй этаж.

— Пятьдесят девять…

Корней бросил взгляд за плечо, но лунатиков не обнаружил. Дом Оксаны — дом мирно спящих граждан — рос прямо по курсу. Пластиковые окна — признак того, что застройка не имеет исторической ценности.

Код. Темное жерло подъезда. Сколько здесь жильцов? Полсотни? Сколько из них спят и готовы убивать?

У дерматиновой обшивки дверей он отдышался. Посмотрел на дисплей телефона. Прошло пятнадцать минут с тех пор, как он узнал, что прежнего мира больше нет.

Его мама…

«Подумаешь о маме потом!»

Он вдавил кнопку звонка. Отступил, ожидая чего угодно.

Дверь распахнулась. Лицо в полумраке было почти приветливым.

— Вы — Василиса?

Девушка ткнула ему в живот портновскими ножницами. Корней без труда перехватил тонкое запястье. Уперся в солнечное сплетение сомнамбулы и впихнул в коридор.

— Когда ты разведешься? — спросила Василиса.

Она отступала под напором Корнея, но левой рукой умудрилась вцепиться в его волосы. От боли слезы заволокли глаза.

— Проснись, дура!

Он занес кулак, но не смог ударить. Только не девушку, виноватую лишь в том, что заснула.

— Проснись! Проснись! Проснись!

Он изловчился, освобождаясь от наманикюренных пальцев, поворачивая сомнамбулу к межкомнатным дверям. Толкнул ее (вина полоснула по сердцу) и рванул дверную ручку.