Бунт (СИ) - Старый Денис - Страница 10

— Не суди, да не судим будешь! — отвечал я, понимая, что «играть на религии» — может, один из немногих моих шансов.

— Судить? Ты сродственника моего загубил. Ты! Гнилые уды дохлого пса! — прозвучало заковыристое оскорбление.

— Я так понимаю, что ты сейчас имя своё настоящее произнёс? — с вызовом ответил я в детской манере «сам такой».

Казалось, что густая русая борода мужика ожила каждым своим волоском, когда лицо его побагровело от злости. Словно мифическая медуза Горгона, у которой вместо волос были змеи. И я смотрел на этого пышущего жаром мужика. Смотрел, но не превращался в камень. Повывелись Горгоны, не те уже нынче. Хотя, если обратить внимание, как смотрят на полковника другие стрельцы, то можно подумать, что они и вправду превратились в камень.

— Зарублю гада! — раздался истошный крик полковника.

Он извлёк из ножен свою саблю и бросился в мою сторону.

— Дзынь! — ударился металл о металл, высекая искры.

Это мой отец подставил свою саблю, загораживая проход ко мне.

— Ты⁈ — казалось, что нет предела удивлению полковника.

Он был всесильным. Он унижал, а другие унижались. Он чувствовал себя божком. А теперь этот культ рушится. Это всегда болезненно для самовлюбленного самодура.

Я резко спрыгнул с телеги. Повело, конечно, но за два шага я выровнял равновесие. В руках уже был пистолет, который тайком подложил рядом со мной, под сено, отец.

— Уйди, полковник! Застрелю! Отца моего не тронь! — выкрикнул я, направляя оружие в сторону Горюшкина.

Я бы уже выстрелил. Горюшкин покинул бы этот бренный мир, если бы не отец, который сейчас стоял напротив полковника, наготове сойтись с ним в поединке на клинках. Была опасность задеть родителя. А, может быть, исполнив некое предназначение в одном времени, я должен был убить ещё одного дряного человечишку и сейчас?

Резко просвистела, рассекая воздух, сабля — полковник нанёс боковой удар в сторону плеча моего отца. Родителя повело в сторону, он запутался в своих ногах и рухнул.

— Бах! — уже не сомневаясь, я выжал спусковой крючок.

Глаза полковника расширились, казалось, сейчас глазные яблоки выпрыгнут из глазниц. Он, не веря, посмотрел на свой живот, на меня. А потом глаза злодея поспешили спрятаться — зрачки закатились за веки, и в полной тишине полковник упал на деревянную мостовую.

Уже собралось больше сотни человек, большая часть двора немалой усадьбы была заполнена стрельцами. Все они молчали и смотрели то на меня, то на лежащего без движения полковника. Отец мой сел, зажимая правой рукой рану на левом плече, и в страхе крутил головой. Он будто бы ждал, что толпа сейчас меня сомнёт, растопчет, разберёт на мелкие кусочки.

Но толпа безмолвствовала. Молчал пока и я, стараясь разглядеть в лицах этих людей, чего же они всё-таки больше ожидают. Может быть, того, что разверзнутся хляби небесные — и меня долбанёт молнией? И были здесь стрельцы не только в красных мундирах, хотя таковых большинство. Были и в синих, и в жёлтых… Это резало глаз, так много ярких цветов, а у меня — пелена перед глазами.

Но что-то нужно говорить. Или кто-то другой скажет то, что мне не понравится.

— Что смотрите на меня, други? Али нынче же я не встал на защиту отца своего, как он встал на мою защиту? Али мы с вами не браты, чтоб стоять друг за друга? А если пришёл в дом наш злодей, что обирает нас, принижает нас, рабов из нас делает… Разве ж не достоин такой человек смерти? Слышал я, что жалование вам не дают в урочный час… — я видел, что говорю правильные вещи, и слова шли легко, одно слово за другим, соединясь в годные предложения, без пауз, не давая людям времени опомниться.

Вижу: накипело все же у стрельцов. Недаром они уже в самое ближайшее время, возможно, завтра или послезавтра, начали бы бунтовать. Или раньше? Сейчас? И я стану тем поводом, что позволит переступить стрельцам красную линию? Тут нужно быть осторожным. Я не хочу бессмысленного и беспощадного бунта. Все же я государственник. Энергию бунта, по крайней мере части бунтующих людей, можно и нужно использовать. Редко когда бунтовщик будет себя таковым считать. Нет, он, напротив возомнит, что борется за правду. И нужно тогда дать эту «правду» людям.

Так, может, я опережаю события?

— Вот полуголова, который хотел убить меня. И, может, убил. Видели ли вы, что за рубаха на нем? Шелковая! Видели, что за пояс на нем… шарф? Золотом вышит! Это ли не доказывает, что вас обкрадывал полуголова? — говорил я и чувствовал, что попал правильно.

Деньги, собственный карман — вот что больше всего беспокоило стрельцов. И теперь они еще больше ненавидели полуголову. Почему раньше не увидели, что он очень богато одет, как тот барин? Или даже не знают, что такое шелк? Сейчас это должно быть баснословно дорого.

— И вы терпели все… Ваши семьи все терпели. Я сейчас вам говорю, а кровь моя бежит — сам уже упаду и не встану… Смотрите же, стрельцы! — я рванул на себе рубаху.

Вновь меня повело в сторону. Теперь уже понадобилось три шага, чтобы не упасть и поймать равновесие. Но взору присутствующих открылась картина, которая даже с двух метров от меня должна казаться ужасной. Тело было в крови, частью запёкшейся, частью ещё свежей.

— Вот что сделал полуголова только лишь за то, что я попросил его не насильничать девку! А если бы это были ваши дочери? Вы бы стояли в стороне? — наседал я на внимающую моим словам толпу.

— Сама, небось, виновата. Неча перед мужами простоволосой бегать! — буркнул кто-то из стрельцов, но получил от соседа подзатыльник.

— А ну молчи, Прошка! Али не видишь ты, что у Егорки… э… Егора Ивановича будто крест из груди растёт? Мабыть и Божий человек перед нами! — громко, чтобы слышали многие, сказал дядька Никанор.

А мне показалось, что он даже подмигнул мне.

— Глаголь, отрок. Больно складно баешь! — сказал ещё один мужик. — Словеса твои шибко чудные. Но складные.

Этот был в синем кафтане. Насколько я могу различать по одежде — не из простых.

— А я скажу, коли позволяете! — не растерялся я. — Войско стрелецкое ныне — опора державная. И тот, кто закон нарушает, не товарищ нам, но злыдень…

— Ха… Злыдень! — усмехнулся тот, который уже получил подзатыльник.

— Хлясь! — и ещё одна порция воспитания обрушилась на голову Прошки.

— Дядька… башка ж не жалезная. Ещё отлетит! — пожаловался Прошка, потирая затылок.

Многие стрельцы улыбнулись.

— Стрельчин, сотник, Иван Данилович, я всё в толк не возьму, что ж нам сын твой предлагает, — спросил у моего отца один из краснокафтанников.

— А ты слухай уважливо, так и сразу уразумеешь! — сказал мой родитель, приподнимаясь, всё так же держа зажатой рану, но уже становясь возле меня. — Всё верно сын мой говорит! Доколе терпеть будем, браты? Али я, как сотник, на кого напраслину возвёл?

— Да не… Всё по чести, Иван Данилович, — послышалось в толпе.

Седобородый стрелец, тот, который был в синем кафтане, вышел вперёд. Это явно ещё один из авторитетов в стрелецкой среде. Одет он был так же, как и мой отец, лишь цветом отличался его наряд. Сотник, стало быть.

— А я вот что скажу, товарищи… — начал говорить мужик, сделал паузу, разгладил бороду. — Полковники наши и есть самые воры. У государя просить правды потребно.

— Это у кого ж? Не у Нарышкина же Петра? Артамон Матвеев нынче возвратился. Будет нам ещё хуже, товарищи. Ох, и откупит же он…

— Петра на царствие поставили. И нечего о нём худо говорить! Царь жа наш! — высказался ещё один стрелец.

Как же много мнений, сколько же сомнений в умах стрельцов! На фоне их недовольства полковниками, отсутствием выплат, а ещё и напряжения в государстве, связанного со смертью царя Фёдора Алексеевича… Действительно, эти люди готовы вспыхнуть, преступить через многие правила, пойти на грех.

— Хованский, батюшка наш, говорит нам быти супротив бесчинства Нарышкиных… — раздался новый голос.

Я почувствовал, как теряю внимание стрельцов. Но мне нужно было немного времени, чтобы перевести дух, чтобы закрыть глаза и просто-напросто переждать момент, а не тут же упасть. А потом я выкрикнул: