Весло Харона - Алейников Дмитрий Александрович - Страница 26

— Э, кто такой Бобр? Бобр — мужик, да? Деловой, но не черной масти! Какое мне дело, что там за дела? Ну, завалил кто-то мужика. Беспредел, базара нет. Найдем и накажем. Но какого хрена я должен из-за этого что-то менять? Это мои дела, да? Я — вор! Ты что, не знаешь?

— Да нет же, Шала! — Жук засуетился, если это слово применимо к человеку, стоящему на месте. — Я просто думал, что, может, будут какие, команды…

— Что? — Шала нахмурился.

— Ну там найти, кто замочил, кто заказал… или…

— Э, Жук, я думал, ты плохо соображаешь, а ты вообще не соображаешь! — Шала осклабился собственной шутке. Кавказцы у стола тоже оживились.

— Я… — Жук сделал шаг назад, к двери. — Я пойду?

— Далеко? — спросил Шала без всякой интонации, чуть слышно, но от этого вопроса потянуло сыростью, свежевыкопанной в лесополосе узкой ямой метр с небольшим в глубину.

Жук слышал о таких ямках в лесополосе. Слышал также и о том, что рыли их сами приговоренные, подгоняемые пинками и окриками своих палачей. Ни разу никто из его бригады не ездил с подобным заданием, но все знали по крайней мере четверых братков, уехавших на разбор к Шале и исчезнувших без следа. Все знали, но предпочитали не обсуждать.

Жук облизал губы и так же чуть слышно ответил:

— Поеду с братвой в «Гладриель»…

То ли вор не расслышал, то ли расслышал, но пропустил мимо ушей.

— Что молчишь? — Шала вскинул брови. — Проходи уж, раз пришел. Сядь посиди немного.

Жук кивнул, боком подошел к одному из диванов и неуверенно сел.

Убедившись, что гость его занял указанное место, Шала повернулся к кавказцам и заговорил то ли по-грузински, то ли еще на каком-то из кавказских языков.

Дорого бы Жук дал сейчас, чтобы узнать, о чем они говорят. Возможно, они обсуждают, на каком километре какого шоссе заставить проштрафившегося бригадира рыть себе могилу, а он сидит в двух шагах и ни сном ни духом!

По счастью, в орнамент незнакомых слов то и дело вплетались слова русские, и по этим словам можно было легко понять если не содержание разговора, то, по крайней мере, предмет обсуждения. Жук с облегчением понял, что кавказцы уговаривают Шалу принять участие в торговле водкой на каком-то рынке. То ли они просили денег, то ли «крышу», но в любом случае им было наплевать на сидевшего в кабинете Женьку Зыкова.

Конечно, Жук понимал, что оставили его здесь не случайно, что вор еще займется его персоной, когда решит вопрос с земляками, но Жук считал, что если Шала оставил его для разговора, то не все потеряно. Иначе какой смысл разговаривать? Убить человека можно молча, без прощания и комментариев.

Наконец Шала поднялся и произнес что-то категоричным тоном. Очевидно, объявил просителям о своем решении, и те, похоже, остались недовольны.

Еще пару минут заняла сцена прощания, обильно сдобренная рукопожатиями и похлопываниями по спине.

Несмотря на свое положение и настроение, Жук отметил с чувством, напоминающим патриотизм, что слово «братан» не переводится с русского и то и дело проскакивает у горцев.

Простившись со своими гостями, Шала вернулся к столу, сел в кресло и, прибавив звук, уставился в экран телевизора, где Джеймс Бонд несся на танке по узким улочкам Питера. Вор словно забыл о присутствии в кабинете еще одного человека.

Жук несколько минут сидел тихо, ожидая, что на него обратят-таки внимание. Потом поерзал на диване в надежде, что скрипнет кожа, но мягкая обивка покорно сносила экзекуцию, не издавая ни звука.

Тогда Жук негромко кашлянул. Шала продолжал сидеть неподвижно, глядя, как летят в Фонтанку искореженные бронированным монстром милицейские «жигулята». Всмотревшись в неподвижный профиль с орлиным носом, Жук вспомнил почему-то про своего деда, расстрелянного в тридцать восьмом за шпионаж в пользу Японии. Что он чувствовал тогда, на допросе, глядя на портрет вождя, висящий над головой следователя?

Жук подивился собственной сентиментальности, просочившейся вдруг через какую-то неведомую прокладку, и кашлянул снова, чуть громче.

— А, ты простыл, что ли? — бросил Шала, не отрываясь от экрана.

— Нет, я…

— Тогда не кашляй.

Жуку не нужно было разжевывать смысл происходящего. Они не просто ждут новостей. Они ждут какого-то конкретного человека. Того, кто приедет специально, чтобы решить судьбу проколовшегося бригадира. Кто это? Палач?

Жук сплел пальцы рук и сжал их, чтобы унять дрожь, начавшую волнами расходиться по телу. Что же делать? Сидеть и ждать, пока ему принесут лопату? Не лучше ли дать этому толстому уроду за столом по башке и бежать отсюда куда глаза глядят, бежать из Москвы, может быть, из России, но не сдаваться просто так, жить! Жить, черт бы их всех побрал!

И только слабенький огонек надежды, что тот, кого они ждут, вовсе не палач, что Жук не приговорен, а ожидает лишь взбучки и нового задания, теплился в душе и мешал вскочить и схватиться за стул.

В ожидании и борьбе с соблазном раскроить хозяину кабинета череп прошел почти час.

Когда на пороге возник Кудрявый и вперил испуганно-удивленный взгляд в сидевшего на диване бригадира, Жук мгновенно понял, что заготовленный козырь с переводом стрелок на этого оборотистого паренька можно считать убитым.

Ну-ну, что же ты скажешь, дружок-стукачок? Злоба на вероломного соратника, мгновенно вскипевшая в Жуке, затмила даже страх.

Шала чуть наклонил голову, обратив свой взор на Кудрявого, и вопросительно приподнял бровь.

Косясь на бригадира, Кудрявый неуверенной походкой приблизился к столу и положил перед вором сложенный вдвое небольшой листок бумаги. Положил и отступил на шаг, не сводя настороженного взгляда с Жука и как бы оправдываясь перед ним: мое дело маленькое.

Шала развернул листок и начал читать. Судя по всему, он прочел маляву несколько раз, ибо читал довольно долго, а на таком клочке не уместилось бы больше пяти-шести строчек. Закончив, посмотрел на Жука. Тот замер, ожидая приговора. Но Шала не спешил прояснить для бригадира его дальнейшую судьбу. Словно бы раздумывая на ходу, он медленно произнес:

— Некоторые дела тут прояснились. — Шала как-то странно улыбнулся: насмешливо, но беззлобно. — Так что сегодня у нас будет небольшой выходной. Поезжайте по домам, да? Я позвоню.

Последнюю фразу он произнес, глядя на Жука, и тот понял, что относится она скорее к нему.

На улице Жук с трудом сдержался, чтобы не вцепиться Кудрявому в горло и не вытрясти все, в том числе и то, что этот подлец делал возле офиса Бобра. Но сознание шаткости собственного положения удержало бригадира от резких движений.

Соратники просто молча направились в разные стороны: Жук к своей машине, Кудрявый — к метро.

Шала тем временем в очередной раз перечитывал записку.

Она была на грузинском, так что Кудрявый ничего там вычитать не мог, тем более что это был не просто иностранный язык, а определенный код — грузинская феня, так сказать.

В этот день Шала, узнав об убийстве Бобра, решил для себя, что если в происшедшем есть доля вины Жука, то с парнем придется кончать. Слишком много он напортачил за последнее время. Так много, что, по понятиям, давно уже должен был держать ответ. Груз грехов и промахов бригадира перевесил личные симпатии пожилого вора. Последний раз Шала не покарал его только потому, что слишком удачно подвернулся стрелочник, на которого можно было списать провал операции. Сегодня же Шала понял, что пришла пора молодому бригадиру ответить сполна.

Чтобы принять окончательное решение, вор ждал весточки от своего доверенного лица. Он хотел знать, кто та женщина, которая столь бесхитростно и безрассудно, на глазах у вооруженной охраны разнесла голову крупному бизнесмену, причем из такого ржавого барахла, которое по ветхости своей могло вообще ни разу не выстрелить.

Это слишком не походило на спланированное убийство. Ни нормального оружия, ни путей отхода, ни изучения маршрута движения жертвы. Скорее последнее выступление камикадзе. Любой киллер, нанятый рекламщиками, был бы не прочь получить свои деньги и воспользоваться ими. На что надеялась девица, палящая из одноразовой железки белым днем? Бред какой-то! Нет, это что угодно, только не заказное убийство, если, конечно, шальная телка не собиралась таким образом прекратить и свое бренное существование. А почему? Наркотики? Неизлечимая болезнь? Не очень убедительно, но возможно.