Весло Харона - Алейников Дмитрий Александрович - Страница 2

Толя сделал шаг вперед, вплотную подойдя ко входу в тоннель. Оставалось еще полметра. Инга продолжала кричать, уже на родном, непонятном для Толика языке, но никакие слова, даже если бы Толя их понимал, никакие заклинания не заставили бы его добровольно шагнуть в эту пасть. Он присел, стараясь протянуть палку как можно дальше.

Инга попыталась ухватиться за нее, но, едва подняв руку, лишилась опоры и исчезла во тьме колодца. Чавкающий звук — отрыжка каменного людоеда — означал, что борьба за жизнь окончена…

Анатолий Игоревич вышел в приемную и, кивнув секретарше, направился к лифту.

Что же значат эти открытки? Ингу тогда так и не нашли. Никто не знал, что они отправились гулять с Толиком, а допрашивать русского никому не пришло в голову. Сам он не горел желанием рассказывать. Так почему же всплыла эта история? Окажись тогда в крепости свидетель, он непременно сообщил бы о происшествии и все стало бы известно еще тогда. Может, кто-то подозревает его или о чем-то догадывается? Но тогда почему этот догадливый тип молчал столько лет?

Двери лифта разошлись в стороны, приглашая Анатолия Игоревича войти в кабину. Лифт был для него самым тяжким, самым страшным испытанием, но что поделаешь — кабинет находился на восемнадцатом этаже.

Сейчас Быкову потребовалось неимоверное усилие, чтобы шагнуть в дюралевый саркофаг. Он даже ощутил слабость в коленях. С чего бы? Наверное, его вывела из себя эта дурацкая открытка. Но ничего, он справится.

Быков зашел в кабину, нажал кнопку и встал в середине, прикрыв глаза. Скоростной лифт рухнул вниз и замер, словно упав в кучу осенних листьев.

Нет, это еще не первый этаж. Слишком быстро. Просто сейчас двери откроются и кто-нибудь войдет в кабину.

Лифт оставался неподвижным, двери тоже.

Анатолий Игоревич открыл глаза и обнаружил, что освещение в кабине стало тусклым. Он застрял! Он заперт в этой каморке, висящей на ниточках!

Быков почувствовал, как на лбу у него выступила испарина. Он яростно обрушился на панель с кнопками, то лихорадочно вдавливая все подряд, то накрывая ладонью сразу десяток. Он был заживо замурован в этой консервной банке. Здравый смысл убеждал, что ничего страшного не происходит, но с каждым мгновением заточения недуг все уверенней брал ситуацию в свои лапы.

Быков заметался по кабине, хлопая по дверям и стенам.

— Эй, кто-нибудь!

Снаружи доносились голоса, но они обращались не к нему, пойманному в страшную ловушку. Никто не поддержал его, не предложил помощь.

Неожиданно ожил динамик связи с диспетчером. Недовольный женский голос произнес несколько слов, но из-за помех разобрать ничего было нельзя.

— Эй, я здесь! Диспетчер! Эй! — Быков приник к дюралевой решетке.

Снова диспетчер ответила, не оставив шанса разобрать хоть слово.

— Что?.. Диспетчер!

Что она кричит? Ни слова не поймешь!

— Толя!!!

Быкова отбросило к противоположной стенке.

— Толя! — кричала из динамика маленькая напуганная девочка. — Толя!!! — Голос захлебывался отчаянием. Потом было что-то неразборчивое, очевидно по-латышски.

Быков зашарил по стене в поисках выхода. Наконец вспомнил, где находится, и шагнул к дверям.

— Толя!!!

Ломая ногти, он просунул пальцы между дверями и с силой рванул их в стороны. Со второй попытки это ему удалось.

Лифт стоял между этажами. Несколько секунд ушло на то, чтобы открыть дверь верхнего этажа. В это время свет в кабине вновь стал ярким. Из динамика опять раздался голос.

Быков ухватился за какую-то железку, подпрыгнул, встал на одно колено и уже наполовину вылез из шахты, но едва приподнял вторую ногу, как кабина дрогнула и ринулась вниз.

Последнее, что он увидел, были глаза девушки, которая стояла напротив лифта и, прижимая к груди большую кожаную папку, испуганно смотрела на выбирающегося из шахты мужчину. Когда кабина поехала, верхняя половина мужчины выпала к ее ногам, заливая темной кровью вытертый ковролин. Голова и руки его задергались в конвульсиях, словно в кошмарном танце. Девушка выронила папку и молча упала рядом.

Бестолковый неврастеник в лифте начал раздражать женщину-диспетчера. Что он орет, как будто его режут? «Диспетчер! Диспетчер!»

— Я диспетчер!

— Что?.. Диспетчер!

Она повысила голос:

— Это я! Сейчас лифт включат. Слышите? Эй, это я, диспетчер! Эй, алло!

Не получив ответа, она пожала плечами и, опустив глаза, вернулась к недочитанной газете. Судя по звуку из динамика, лифт поехал. Ну и слава богу!

Алексей Владимирович Кирьянов отдыхал.

Можно было бы написать этот глагол с большой буквы или даже вывести заглавными все слово, ибо оно отражало не просто состояние, в котором когда-нибудь да пребывает каждый смертный.

Алексей Владимирович вообще отдыхал. Ушел на своеобразную пенсию, на покой.

В недавнем прошлом он был, как говорится, на слуху и на виду, вершил судьбы, ворочал миллионами. Он мелькал на телеэкране, его имя появлялось в заголовках газет, на него рисовали карикатуры и подавали в суд. Одни клеймили, другие выдвигали и поддерживали. Потом в него стреляли. Дважды. Один раз четко сработала служба безопасности. Во второй убийца оказался ловчее и вогнал в широкую бочкообразную грудь жертвы шесть пуль. К счастью, бочкообразность кирьяновской груди объяснялась отчасти наличием бронежилета, который он носил от греха подальше после первого покушения. Но одна пуля все же добралась до него: пройдя чуть выше брони, она впилась в плечо и раздробила ключицу.

После этого случая Кирьянов решил исчезнуть. И исчез. Исчезновение его было организовано столь же профессионально, как и все, что он делал. Для начала инсценировали похищение. В течение полугода некие кавказские террористы требовали за Кирьянова выкуп. Возмущалась общественность, велись переговоры, посредники брали деньги и исчезали. Потом было объявлено, что заложник погиб. Аул, где его якобы держали, подвергся жестокому артобстрелу. То, что осталось от заложника, было опознано, оплакано и кремировано с почестями. Так Кирьянов умер для отечества. Впрочем, о сожженных мостах он не горевал, ибо не собирался ими пользоваться в будущем. Слава богу, он не Солженицын, чтобы въезжать в столицу на белой кляче под восторженные повизгивания сумасшедших диссидентов.

Вместо погибшего в далекой Чечне русского финансиста на одном острове с мягким климатом появился, откуда ни возьмись, профессор непонятно каких наук, поляк по национальности, затворник по укладу жизни, человек, судя по всему, не бедный, но не склонный сорить деньгами.

Ян Штуровский, как звали Кирьянова в новой жизни, жил в небольшом особнячке на горе, откуда открывался фантастический вид на море и заодно хорошо просматривались окрестности и подступы к дому. Вопрос безопасности для польского профессора стоял на первом месте. Попасть в усадьбу без приглашения хозяина было непросто. Может, даже невозможно. Правда, никто еще не пытался, так что реально оценить степень ее неприступности не представлялось возможным. Кирьянов заблаговременно напичкал усадьбу всеми мыслимыми и немыслимыми системами безопасности, так что даже без участия охраны отразил бы пару атак морских пехотинцев.

Сам Кирьянов усадьбы не покидал, ограничив связи с внешним миром окошком Интернета, где имел два адреса: обычный адрес пользователя и специальный адрес для связи с четырьмя людьми, которым он относительно доверял. При этом никто доподлинно не знал, в кого в итоге превратился Кирьянов и где отдыхает теперь от трудов праведных и неправедных. Даже для этих четверых Кирьянов существовал лишь на экране компьютера.

Разумеется, жизнь в полной изоляции имела массу минусов, и если проблема с физиологией решалась достаточно просто за счет местных профи, приглашавшихся время от времени в специально отведенный под эти нужды флигель, то проблема элементарного человеческого общения стояла более остро.