Змейские чары - Осояну Наталия - Страница 6

Впрочем, дождь ненадолго, и он бы ничего не изменил.

Чувствуя, как поворачивается в груди кинжал из стекла, царевна наконец смотрит налево — там стоит бан Влайку и что-то говорит, но она не слышит ни единого слова. «Будет эта девочка неуязвима для всякой лжи», — сказали семнадцать лет назад урситоареле, и слова их должны были остаться тайной, но повитуха, так уж вышло, не спала и все услышала.

Иногда Дафине кажется, что разговорчивость наны Динки добавила в полотно ее жизни нити, которые урситоареле, эти бессмертные служанки древнего царя Искандара, не выпрядали. Или наоборот, выдернула какую-то важную нить раньше срока. Не зря же люди говорят, что с иеле шутки плохи. Нана Динка поплатилась за разглашенный секрет; она всегда говорила, что была к этому готова и ни о чем не жалеет, — и все-таки вдруг сказанные слова что-то изменили самым роковым образом в судьбе той, кого она хотела защитить?..

Дафине стыдно за такие мысли, но она не знает, как иначе объяснить случившееся.

В правой руке царевны зажат лоскут, с которым она не расстается со вчерашнего полудня. Все изменилось так стремительно, что иногда ей трудно поверить в реальность происходящего — этого пасмурного дня, забитой народом площади, капель долгожданного дождя, что текут по щекам, словно слезы, которые она старательно прятала все это время, — ведь все это могло быть мороком, наведенным Балауром-из-колодца.

Вчера утром она была готова умереть.

Нет, неправда.

К такому нельзя подготовиться. Она мысленно твердила самой себе, снова и снова, что спасает ценой своей жизни родителей, младшего брата и сестру, всю Сандаву, а может, и окрестные царства с княжествами. Она повторяла эти слова, а потом — тексты из священных книг, и отрывки сказок, которые когда-то рассказывала нана, и даже какие-то запомнившиеся фрагменты разговоров с родными, боярами, слугами, случайными горожанами… Мешала сладкую ложь с бессмыслицей, лишь бы не думать о том, что балаурам нельзя верить.

Балаурам нельзя верить, это все знают, но доведенный до отчаяния засухой, пожарами и подступающим голодом народ был готов ухватиться за соломинку, и царь уже не мог ему перечить. Поэтому вчера утром Дафина, одетая в белое, шла на холм Розы впереди большой и мрачной свиты, ступая немного неуклюже, будто ноги ее были сделаны из дерева. В голове звучали отзвуки рыданий; заглушить их никак не получалось. Ей казалось, рядом идет еще кто-то: девушка того же роста, с такой же фигурой, но в черном платье и под черным покрывалом; идет в ногу, хотя чувствуется, что ее-то страх не сковывает, — будь на то причина, пошла бы быстрее, побежала…

«Интересно, — проговорила Черная, — он сперва сломает тебе шею или вспорет живот, а потом уж надругается, или наоборот?»

Царевна опять вздрагивает и прижимает к груди кулак с зажатым лоскутом.

Усилием воли заставляет себя услышать, что же говорит народу бан Влайку.

— …доблестный этот витязь, избавив нас от мерзкой твари, помолился в дворцовой часовне, возблагодарил Фыртата за то, что тот его не оставил в бою, и продолжил путь в Святые земли за Срединным морем…

Голос бана звучит громко и властно, его наверняка слышат даже на противоположной стороне большой площади. Дафине нередко приходило в голову, что Влайку хранит под богато украшенными одеждами соломонарскую волшебную книгу. Но будь оно так, за минувшие три месяца он пустил бы в ход магию, чтобы не дать Балауру-из-колодца обрести столь ужасающую силу. Бан был обычным человеком, наделенным неимоверной властью, — и собирался стать еще могущественнее.

— …в это же самое время случилась беда. Последним всплеском своей поганой магии Балаур отравил воду, которую пили наш славный государь с супругой, и они оба слегли. Тяжкий недуг сковал их члены, замкнул уста…

«Надо же, — наигранно удивляется Черная. Она стоит за спиной, ободряющим жестом положив ладонь на левое плечо царевны. — Бан стал глуховат и подслеповат. Не слышал, как они кричали, пока не охрипли… и не видел, как бились в конвульсиях. Это все возраст. Время его не пощадило».

Бан совсем не стар — на пять лет моложе отца Дафины.

— Каждому жителю Сандавы от мала до велика известно, что в Пепельном краю по ту сторону Железных гор есть озеро, а на его дальнем берегу — статуя прекрасной безымянной зыны, чьи ноги обвивает змея. Вода этого источника исцеляет любые болезни, избавляет от любого яда! Призываю вас доказать свою любовь и преданность…

Дафина вновь перестает его слушать и слышать. Сердцем она с отцом и матерью, которые страдают от ужасных мук и будут страдать еще неизвестно сколько дней; но при этом не перестает думать про лоскут, оторванный как будто от ветхой рубахи, на котором вчера до поздней ночи не было пятен, если не считать древних желтоватых разводов.

А потом появились они: три капли крови.

Что-что-что это значит, думает Дафина, и Черная шепчет ей на ухо: «Да, что?»

Обеим известно, что витязь — он так и не назвал свое имя — вовсе не продолжил путь в Святые земли. Он отправился к тому самому Змеиному источнику, о котором повествовал бан, заранее зная, что жители Сандавы слишком мудры, чтобы сунуться в гиблые края. Сколько Дафина себя помнит, туда уходили исключительно чужеземцы, чтобы не вернуться.

Бан заканчивает речь, поворачивается к царевне и берет ее за руку. Его улыбка предназначена для толпы, которая должна поверить, что этот статный мужчина с наполовину седыми, но все еще густыми волосами, с льдистыми глазами и сломанным в давнем бою носом позаботится об осиротевших царевичах, как о собственных детях. В первую очередь о ней, о Дафине позаботится. Мысль о том, что про его отеческие интонации и гримасы никто даже не вспомнит, когда объявят о свадьбе, заставляет Черную хохотать.

Хорошо ей — никто не видит, не слышит.

Дафина просто кивает. Большего от нее и не ждут.

Перед тем как повернуться и уйти за дворцовые ворота вместе с баном и прочими придворными, принявшими участие в этом маленьком представлении, царевна бросает на толпу последний взгляд и вдруг видит в море чужих лиц одно знакомое — возможно, оно там было давно, просто Дафина, погруженная в мрачные раздумья, заметила его слишком поздно.

Они уже далеко друг от друга, и все же царевна может разглядеть, как шевелятся губы пожилой женщины, одноглазой, сморщенной и седой, но прямой как палка. Она произносит единственное слово, и Дафина читает по губам.

Ну да, разумеется. Как же она раньше об этом не подумала?

Камень.

Дафина спускается в погреб, и, хотя под каменными сводами, одновременно высокими и давящими на макушку, пахнет грибами, плесенью и чуть-чуть вином, ее внезапно одолевает пряный запах нечеловеческой крови.

Там, у колодца, Безымянный сражался с поразительной быстротой. Дафина вовсе не мнит себя знатоком военного дела, но ей случалось вместе с отцом наблюдать за состязаниями молодых витязей, которые старались предстать перед царем и царевной в лучшем виде, поэтому совсем невеждой ее тоже не назовешь. И к тому же в том, как он двигался, как взмахивал мечом, словно тот весил не больше соломинки, она ощутила нечто странное и… негармоничное. Небывалое. Словно кошачий лай, полет оленя или искренность лжеца.

«Человек не может так биться», — сказала Черная, пока Дафина просто смотрела, парализованная страхом. Прямо сейчас, на ступеньках погреба, царевна вспоминает сперва ее слова, а потом — одну за другой все старые сказки, которые когда-то рассказывала нана.

Сказки были о разном — о царствах, страдающих из-за темного колдовства или набегов жутких кэпкэунов; о тоскующих супругах, которым Всевышний не отмерил в свое время радости родительства, чтобы на старости лет вдруг одарить странным ребенком, золотоволосым, вещим, вечно с книгой в руке; о хитрых простолюдинках, что обманывали мерзких стригоев и даже демонов из Преисподней, — но почти в каждой рано или поздно появлялся грозный витязь, защитник слабых и обездоленных, способный одолеть любое чудовище.