Змейские чары - Осояну Наталия - Страница 1

Наталия Осояну

Змейские чары

Тринадцатая ночь

Так уж вышло, что в поисках пропавшей невесты заблудился наш герой в чащобе. Наступила ночь, и он долго брел в густой

, с трудом разыскивая путь среди бурелома и трясин, пока не увидал впереди огонек. Приближаться было страшно, однако усталость, голод и жажда оказались сильнее.

На поляне у костра сидели трое: немой Мурджилэ, слепой Зорилэ и стоглазая Миазэноапте.

Мурджилэ заглянул в окно спальни на втором этаже, раздвинув тускнеющие лучи Солнца, будто натянутые на ткацком станке нити основы, и посмотрел на Киру с нескрываемым сочувствием. Перед его лицом неторопливо проплыла рыба длиной в локоть, сияя золотой чешуей и помахивая растопыренными колючими плавниками, словно крыльями. Мурджилэ оказался огненно-рыжим, кудрявым и веснушчатым, с глазами василькового цвета. Слушая мамины — и не только — сказки, она представляла его себе совсем не таким. Хорошо бы по-свойски поболтать с необыкновенным гостем и узнать, как он своим великанским ростом не перепугал весь город, но три дня назад голос перестал ей повиноваться.

А вот тело по-прежнему слушается. Кира сумела бы даже встать и подойти к окну — к большой и круглой, словно Cолнце, физиономии Мурджилэ. Она не боится, и ей бы хватило сил…

Чего не хватает, так это воли.

— Там не страшно, — сказал Мурджилэ.

Как же он говорит? У него нет рта — ниже крупного носа с широкими ноздрями только гладкая кожа. Но Кира все слышит совершенно отчетливо. С другой стороны, она теперь частенько слышит и видит то, чего не замечает никто другой, — взять хотя бы ту же парящую в воздухе златоперую рыбу, что впервые появилась позавчера.

— Там нет ни страха, ни боли, ни воспоминаний.

«Не только люди умеют врать из жалости».

Мысль — вялая, как сорванный и брошенный цветок.

Она сомкнула воспаленные веки.

Все началось двенадцать ночей назад — через неделю после того, как родители Киры отправились в паломничество в Белый монастырь на Змеином острове. Они долго сомневались, прежде чем собраться в дорогу: неблизкий путь лежал через горы и леса, где так просто столкнуться с лихими людьми, а на море осенью особенно часто случались волнения и настоящие бури. Но Иштван с каждым днем таял, с трудом дышал и все сильнее кашлял кровью. Он сделался тоненьким и желтым, как церковная свечка, и Эва приняла решение за двоих.

Кира была уже достаточно взрослой, и все-таки ей и в голову не приходило, что она так скоро окажется полноправной хозяйкой семейного дела, включающего три большие лавки со всевозможными тканями, которые последние полтора года Иштвану доставляли закупщики, странствующие далеко за пределами обширного Эрдея, Лесной страны; также на нее оставили склад, где товара было еще больше, мастерскую со всеми пряхами, ткачихами, швеями, вышивальщицами и прочими мастерами, мастерицами и подмастерьями; старших и младших приказчиков, счетоводов, охранников и возчиков с лошадьми в придачу… Она ужасно боялась, хотя вот уже лет пять, будучи единственной наследницей, неустанно помогала родителям и была знакома со всеми тонкостями торгового ремесла — по меньшей мере на словах. К тому же дома оставались главные отцовские помощники — Томаш и Казимир, надежные, как два сторожевых пса, и тетка Делия, двоюродная сестра матери, вдовая и бездетная, управляющая слугами. Кире следовало лишь держать ухо востро и считать дни до возвращения родителей, которое должно было состояться через полтора-два месяца.

Теперь-то она понимала, что не доживет.

Итак, двенадцать ночей. Кира помнила, как навестила склад, — скорее из искреннего интереса, чем по какой-то явной надобности, и, разумеется, не догадываясь, что делает это в последний раз. Там молодой хозяйке показали только что привезенные ткани: дамаст из-за Срединного моря, с блистающим золотистым узором в виде цветов и ползучих гадов на матовом черном фоне; темно-синий шелк из невообразимых восточных далей; нежный зеленый бархат. Казимир принес письма от постоянных покупателей из Фынтыны и Дробеты, которые желали сделать новые заказы, а Томаш отправился на поиски знакомого умельца, чтобы тот починил сломанную повозку. Все это были совершенно заурядные хлопоты. Приближалась осенняя ярмарка в Думбравице, и разговоры шли только о ней. Потом наступил вечер.

Кира легла спать, но сон ускользал. Чем старательнее она пыталась погрузиться в мир ночных грез, тем явственнее эти самые грезы отдалялись. Девушка лежала с закрытыми глазами в своей мягкой и теплой постели, слушала, как шуршит мышь в углу, с тоской думала о родителях — может, и они про нее думают, тщетно пытаясь заснуть под крышей какого-нибудь постоялого двора, а то и у костра, под открытым небом. Стоило вообразить этот самый костер, как Кира увидела пламя во 

, узрела сквозь сомкнутые веки танцующий золотисто-оранжевый отблеск где-то над собственной головой — вроде как на стене, повыше изголовья кровати; в том самом месте, где висел красивый гобелен с изображением дерева с раскидистой кроной, недавно купленный Делией у бродячего торговца. Некоторое время спустя стало ясно, что ей не мерещится: над кроватью и впрямь что-то горело.

Ни потрескивания, ни запаха дыма. Это был не настоящий огонь. Неужели к ней прилетел збурэтор? Но она тосковала о родителях, а не… о ком-то другом. Не нашлось другого способа узнать правду, кроме как открыть глаза и посмотреть, проверить. Только вот увидела Кира совсем не то, что ожидала.

А еще в тот самый миг она навсегда утратила способность засыпать.

— Тебе пора, — сказал Мурджилэ. — Ты так устала. Я тебя провожу.

— Куда? — прошептала Кира и удивилась внезапно вернувшемуся дару речи.

— На край света. На запад.