Проклятый Лекарь. Том 2 (СИ) - Молотов Виктор - Страница 21

— Кто вы такой? — наконец спросил он.

— Тот, кто знает, что на самом деле произошло с Анастасией Селиверстовой. И тот, кто может дать вам шанс на искупление, спасая другую, не менее важную жизнь.

— Что вы знаете о той операции? — голос Абросимова был тих, но в нём слышалась сталь. Он был похож на следователя, начинающего допрос.

Я выдержал паузу, чтобы показать ему свой серьезный настрой. Нужно было выдать достаточно информации, чтобы зацепить его, но не всё сразу. Это была не беседа, это была рыбалка.

— Анастасия Селиверстова. Талантливая молодая скрипачка, двадцать восемь лет. Национальное достояние, гордость страны, — начал я, рисуя картину не медицинского случая, а человеческой трагедии. Я знал, что это ударит больнее. — Поступила к вам с жалобами на серию микроинсультов. У неё немела левая рука — критично для скрипачки. Были приступы головокружения.

— Дела давно минувших дней, — Абросимов махнул рукой, его лицо снова стало непроницаемой маской. Он развернулся, чтобы уйти. Это была его защита — обесценить, закрыть тему.

— На ангиографии вы увидели стеноз! — крикнул я ему в спину. Голос прозвучал резко в гулкой тишине холла. Это был уже не намёк, а конкретный факт из закрытого протокола. — Критическое сужение правой внутренней сонной артерии в том месте, где она входит в череп! Кровоток в правом полушарии её мозга был еле-еле!

Абросимов замер. Его спина напряглась, как натянутая струна. Он не повернулся, но я знал, что он слушает каждое моё слово.

— Диагноз был очевиден, — продолжил я уже спокойнее, подходя на пару шагов ближе. — Атеросклероз сосудов головного мозга у молодой пациентки. Редко, но бывает.

Я не закончил. Ему не нужно было напоминать об исходе.

— … Но это не так, — я сделал финальный, решающий ход. — Это не был атеросклероз. Ваш диагноз был ошибкой. И я могу вам это доказать.

Профессор медленно обернулся. В его серых, уставших глазах я увидел то, что искал — неподдельный профессиональный интерес, смешанный с глубокой, застарелой болью.

— Сейчас у меня операция, — сказал он после долгой, звенящей паузы. — Поговорим через час. За вами придут.

И он ушёл, не сказав больше ни слова, оставив меня стоять посреди холла с чувством глубокого удовлетворения.

Крючок заброшен. Рыба клюнула.

Меня проводили не в общую зону ожидания, а в личную приёмную профессора. Я важно расположился на огромном кожаном диване, закинув ногу на ногу.

Был больше не просителем. Был гостем, которого ждут. Нюхль, почувствовав смену обстановки, бесшумно материализовался у меня на коленях, свернулся клубком и довольно засвистел.

— Молодец, Нюхличек! — погладил я его по невидимому костяному хохолку. — Отлично сработал с вентиляцией. Настоящая диверсия.

Ящерица довольно заурчала, явно гордясь собой. Он был моим лучшим бойцом в этой тихой войне.

Дверь приёмной открылась, и вошла секретарша. Та самая «цербер», что еще недавно смотрела на меня как на назойливую муху. Теперь она порхала вокруг, как бабочка, и улыбалась самой очаровательной и заискивающей улыбкой.

— Может быть, кофе? — предложила она. — Свежесваренный. Или что-нибудь покрепче? У профессора в баре отличный коньяк.

— Я не пью кофе, — ответил я, даже не посмотрев на неё. — Чаю мне. Обычного чёрного чаю. Без сахара.

— Конечно, — она ничуть не смутилась, лишь грациозно кивнула. — Сейчас всё будет.

Вернулась она с подносом, на котором красовался изящный фарфоровый сервиз, который стоил, вероятно, как моя месячная зарплата. Наливая чай, она наклонилась чуть ближе, чем требовал этикет, и её голос стал тихим, доверительным.

— Знаете, случай с пациенткой Селиверстовой… он очень важен для профессора, — сообщила она. — Он до сих пор переживает. Это единственный раз за всю его карьеру, когда он… проиграл. Если вы действительно сможете ему помочь… это будет настоящим чудом.

Она смотрела на меня с неприкрытым, почти девичьим интересом. В её глазах читалось восхищение человеком, который смог не просто пробиться сквозь выстроенную оборону, но и заинтересовать самого великого Абросимова.

Интересно.

Статус человека, «допущенного к телу», автоматически повышает мою ценность и привлекательность в глазах обслуживающего персонала. Она видит во мне не просто врача, а ключ к настроению её босса. А значит — ключ к её собственному спокойствию и, возможно, премии.

Люди так предсказуемы.

Спустя час и две чашки чая и пять шоколадных вафель, которые оказались безумно вкусными, меня пригласили.

Кабинет профессора Абросимова оказался полной противоположностью кричащей роскоши холла. Это было логово хирурга, а не кабинет светского льва.

Никаких излишеств, только функциональность, доведенная до абсолюта.

На стенах — не картины, а детализированные анатомические карты сосудов головного мозга и ряды дипломов на разных языках мира. На идеально убранном столе — не безделушки, а человеческий череп-муляж и аккуратная стопка снимков МРТ.

— Итак, — профессор сел за стол, сцепив пальцы в замок. Его взгляд был острым, как скальпель. — Говорите.

Это было не приглашение к беседе. Это было требование.

— Я знаю, что вы не виноваты в смерти Анастасии Селиверстовой, — начал я без предисловий. Я пришёл не просить, я пришёл заключать сделку, и мой первый ход должен был быть самым сильным. — И могу это доказать. Но прежде мне нужна ваша помощь.

— Какая именно? — он даже бровью не повёл, хотя я видел, как на мгновение напряглись мышцы его челюсти при упоминании имени своей пациентки.

— У меня есть пациент. Граф Ливенталь. Аденома гипофиза с инвазией в кавернозный синус. Ему нужна операция, которую, по общему мнению, в этой стране можете сделать только вы.

Абросимов откинулся в кресле, его взгляд стал оценивающим.

— Ливенталь… Я слышал о нём. Разное слышал, — он внимательно изучал меня, взвешивая риски. — Но допустим, я соглашусь. Что именно вы знаете о деле Селиверстовой?

— Я не скажу ни слова, пока граф Ливенталь не будет стоять в вашем операционном графике, — твёрдо сказал я, глядя ему прямо в глаза. Я не блефовал.

Профессор усмехнулся. Это была не весёлая усмешка, а кривое движение губ, означавшее признание. Признание не поражения, а уважения к сильному противнику.

— Да вам палец в рот не клади. Хорошо, доктор… Пирогов. Играем по вашим правилам.

Он снял трубку внутреннего телефона, демонстративно игнорируя меня.

— Марина? Поставьте графа Ливенталя в график. Операция через пять дней. Да, я знаю, что всё расписано. Подвиньте Петрова на следующую неделю. Его случай потерпит.

Положив трубку, он откинулся в кресле, снова сцепив пальцы. Он хладнокровно передвинул чью-то жизнь в своём расписании, словно пешку на доске, демонстрируя свою абсолютную власть.

— Ваш ход, доктор. Рассказывайте.

Напряжение торга ушло. Наступила тишина ожидания.

Я встал и подошёл к окну, собирая мысли в единую, разящую цепь. Это была не просто история. Это был хирургический инструмент, которым я должен был вскрыть его старую рану и извлечь из неё многолетний гной вины.

— Единственный способ спасти Селиверстову от обширного инсульта и сохранить ей возможность играть — это была сложнейшая операция по созданию обходного шунта, — начал я, говоря как хирург, который сам стоял за его плечом. — Экстракраниально-интракраниальный анастомоз. Нужно было взять поверхностную височную артерию и подшить её к средней мозговой артерии в обход сужения. Высший пилотаж микронейрохирургии.

Абросимов молча кивнул, его взгляд был устремлён в прошлое, и я видел в нём боль воспоминаний.

— Операция прошла идеально, — продолжил я. — Под микроскопом вы виртуозно наложили анастомоз. Шунт функционировал, кровоток в правом полушарии восстановился. Все интраоперационные показатели были в норме. Это был триумф.

— И через четыре часа она умерла, — глухо, безэмоционально произнёс профессор. — Массивное внутримозговое кровоизлияние. Именно в том полушарии, которое я недавно спас.