Путь хирурга (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 15

Звучало правдоподобно.

Ну а Мессия… что-то подсказывало, что мой полный тезка претендовал на такую роль. И Путь, который выбрал однажды Мирошин, мог дать шанс тем, кого здесь называют шумом, сбившимися.

Возможно, именно поэтому я оказался здесь. Именно этого ждала от меня сила, не позволившая умереть. Весь этот мир.

— Не против, если буду звать тебя Семен? — спросил я у соседа сверху. — А то как-то непривычно, не знаю, как к тебе обращаться.

Мужик как раз вылизывал пустую чашку. Но, услышав мои слова, вздрогнул от неожиданности.

— А что это значит? — недоверчиво спросил он.

— Семен?

— Ну да…

Я задумался, ведь был период, когда я увлекался значениями, что были вложены в имена, и смыслы некоторых имен хорошо помнил.

— Сеющий. Тот, кто в земле копается, чтобы выросло что-то живое, — я улыбнулся. — Может, хоть ты вырастешь в этой гнили.

Сосед помолчал, явно заколебавшись. Чашку, начисто вылизанную, отставил.

— Такое необычное имя, я так хотел всегда имя! Но ведь… — он запнулся и медленно покачал головой. — Сбившиеся лишены прав на имя.

— Так мы никому не скажем про это, — сказал я. И, не глядя, бросил в темноту, понимая, что меня наверняка слушают и остальные, больно тема была поднята щепетильная. — Да, соседи?

Ответа не последовало, но никто и не протестовал. Я хоть и не видел глаз, но чувствовал что, все смотрят на меня выпученными глазами в полной тишине барака.

Так смотрят маленькие дети, когда звучат «запретные» темы. Вот и тема имен среди сбившихся была запретной. А все, что запретно, обязательно вызывает внутри жгучее любопытство — и страх. Посмотрим, какое чувство перевесит у мужиков. Если так разобраться, то жить без имени много лет… да это чокнуться можно!

И, пожалуй, теперь я отчетливо почувствовал, что холода в тишине грязного барака стало меньше.

Сосед растерянно кивнул, почти незаметно.

— Я… я… согласен, — просиял он.

— Значит, будешь Семен, — хмыкнул я.

— Я тоже хочу имя… — вдруг сказал кто-то из темноты.

— И я, — тотчас откликнулся другой.

Передо мной из темноты проявились настороженные, но заинтересованные лица сбившихся. Сейчас они смотрели на меня с какой-то надеждой.

Я обвел взглядом тех, кто заинтересовался.

— Хорошо, мужики, не вопрос. Но помните, что имя… — я задумался, пытаясь подобрать нужные слова.

Для них это важно, а значит, и я должен выдержать момент и… не продешевить.

— Если берешь имя и носишь, то значит — держишься за смысл, который в него вложен. Уверены, что имена вам нужны и вы готовы взять на себя ответственность?

Помолчали.

Потом подошел первый. Малый, с быстрыми пальцами и глазами, в которых была тоска, как у бездомной собаки.

— Готов я, — сбивчиво прошептал он.

Я смерил его взглядом с головы до пят. Имена следовало давать не просто так — если первое выскочило из меня будто бы само, то теперь я действительно хотел, что в слова был вложен смысл. Чтобы имя отражало характер человека… так что подумать было над чем.

— Трофимом будешь? — наконец, спросил я, перебрав в голове имена.

— Почему?.. — прошелестел сбившийся в тишине.

— Потому что у нас, на старой Земле, Трофимами звали тех, кто кормил. Кто подбирал, делил, даже если самому не хватает.

Я хорошо помнил, что этот, самый молодой сбившийся в бараке, был первым, кто решился взять рис после драки. После моих слов. Взял ровно столько, чтобы остальной рис можно было поделить между остальными.

Трофим закивал, глаза вспыхнули от счастья.

— Я-я теперь Т-трофим, — прошептал он сам себе, на глазах блеснули слезы.

Подошел еще один мужик. Плечи прямые, губы сжаты. Ладонь, в которой еще недавно была заточка, то ли бережно, то ли боязливо прижата к груди. Нет, обошлось всё-таки без перелома, но вывих суставов был сильный. Надо наложить ему компресс, чтобы быстрее вернулся в строй.

— Ты будешь Павел, — сказал я, чуть подумав. — Был такой один, сначала хотел убивать всех налево и направо, а потом мозги на место встали. И он отдал свою жизнь за других.

Новоявленный Павел аж сглотнул и улыбнулся кончиками губ. Я поймал себя на мимолетной мысли — как мало порой надо человеку, чтобы обрести надежду. Я давал этим людям, наконец, обрести себя. Если до того они словно бы сбились с пути и безнадёжно заплутали, то теперь снова обретали дорогу.

Имя стало своего рода светом в конце тоннеля. Длинного тоннеля, по которому они станут шагать.

— А можно и мне имя?..

— И мне…

Мужики охотно вставали с нар, выстраивались в очередь, чтобы услышать какое имя я им дам. Некоторые отводили глаза. Иные, наоборот, смотрели в упор. Они не улыбались, но были по настоящему счастливы. Как будто я давал им не имя, а право дышать.

Имя, которого у них никогда не было, воспринималось сбившимися, как отклонение от привычной нормы. Как нечто, что возвращало смысл в их безликую жизнь. Я не ждал такого, но совершенно точно готов был одарить их этим самым смыслом.

Через каких-то полчаса я дал каждому мужику в бараке личное имя.

А потом понял, что теперь эта дыра — не просто отсек для сбившихся. Барак стал местом, где впервые за много лет человек снова стал человеком.

В следующий час из помещения исчезла привычная тишина. Новоявленные Семены, Павлы, Трофимы и прочие переговаривались друг с другом. Подчеркнуто обращались один к другому по именам, даже тогда, когда это было не нужно. Они словно не верили в то, что происходит, поэтому повторяли свои имена десятки и сотни раз.

Я же, закончив с наречениями, сел на нары, снова откинулся спиной на стену и закрыл глаза. Все это время я отчетливо чувствовал, как дышит сама земля под Приютом, ощущал ее ритмы. Потоки энергии мощно текли по каналам, прошивали балки, отзывались в каменных венах. Все это я чувствовал, слышал порами кожи. Вокруг меня словно жил огромный пульсирующий организм.

И теперь, когда у меня появилось чуточку больше времени для того, чтобы во всем разобраться, и слушал эти токи под негромкий гомон соседей и я кое-что понял. Потоки энергии, которые были чужды мне по своей природе, оказались далеко не едиными по своей структуре. Я, всмотревшись пристальнее, вдруг осознал, что графитная чернота получается лишь тогда, когда воедино соединяются несколько энергетических потоков.

Чем-то напоминало цвета… Хочешь чёрную краску — смешай несколько цветов. И здесь, в Приюте, разные энергетические каналы напоминали собой палитру красок.

Черный не был самостоятелен. Чтобы он мог быть, должны были подключиться другие цвета. Но если черный цвет можно получить смешиванием, то намешать белый не получится. Смешивание красок, даже если это все цвета радуги, не даст белого цвета — выйдет что-то серое или коричневатое.

Может быть, поэтому белый цвет был здесь чужд?

Догадка пришла мгновенно, но пока я не понимал, что делать с полученным знанием. Возник вопрос — а можно ли смешивать потоки разных цветов так, чтобы получить другой цвет, помимо черного?

Появилась и гипотеза… что если каждый энергетический канал Школы имеет свой цвет? Вот тебе и двенадцать школ, как цветов в наборе карандашей, где особняком стоит белый цвет.

Занятная гипотеза, опять же, требующая доказательства. Если все было действительно так, то почему тогда все двенадцать энергетических потоков синхронизировались, будто настраиваемые извне?

Ближе к вечеру я начал в уме собирать «схему». Как карту кровотока, закрыв глаза и встав посередине казармы.

Сбившиеся сперва смотрели украдкой. Потом начали шептаться. Семен вовсе подошел ближе. Сел метрах в трех, молчал и пытался понять — дышу ли я? Буквально буравил меня взглядом.

А я слушал — и схема шла глубже, разветвлялась. Я пытался разделить «цвета», расщепить их на отдельные потоки.

— Эй… ты это слышишь? — прошептал кто-то.

— Он вызывает сбой, — зарычал другой.