Император Пограничья 10 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич - Страница 19

Вот оно — его личная трагедия. Цена принципиальности. Семья против долга. Знакомая дилемма.

Его голос дрогнул на последних словах. Руки сжались в кулаки.

— Знаете, что самое мерзкое? Иногда я ловлю себя на мысли — а стоило ли оно того? Вся эта щепетильность. Может, прав был тот взяточник, что предлагал деньги. «Возьми, Гриша, не дури. Твоя честность никого не накормит». А я… я выбрал принципы. И остался с ними наедине.

В комнате повисла тишина. Я понимал его боль — в прошлой жизни мне тоже приходилось выбирать между долгом и близкими.

— В Угрюме вы сможете снова смотреть людям в глаза, — сказал я. Потому что будете защищать их, а не систему.

Крылов изучал меня долгим взглядом.

— За двадцать лет службы я навидался всякого, Платонов. Но чтобы наниматель сам подсказывал, за что его можно посадить… Вы понимаете, что только что дали мне достаточно информации, чтобы уничтожить вас? Один донос в нужные уши — и ваша репутация будет растоптана. Это что — проверка на дурака или вы всегда так честны до самоубийства?

— Репутация? — я усмехнулся. — Крылов, моя репутация — это человек, который убивает аристократов, если они того заслуживают. Который плюёт на традиции и учит магии детей крестьян. Который послал лесом своего прошлого сюзерена и сам выбрал, кому служить. Вы думаете, слухи о том, что я плачу откаты, как-то испортят этот ароматный букет?

Я наклонился вперёд:

— А насчёт доноса… Кому вы донесёте? Тому самому чиновнику, которому я плачу? Или его начальству, которое наверняка получает свою долю? Вся система прогнила, Григорий. Вы это знаете лучше меня. Я просто научился использовать эту гниль как удобрение для роста Угрюма. Но долго так продолжаться не может. Система сожрёт сама себя, если не изменится. А я помогу ей в этом — чтобы жителей Пограничья считали людьми, а не скотом и не бросали на съедение тварям.

Крылов упёр взгляд в пол, затем медленно покачал головой:

— Нет. Не могу.

— Почему? — я не ожидал такого поворота после, казалось бы, налаженного контакта.

— Потому что я двадцать лет наблюдал, как такие как вы превращаются в тех, кого презирали. Мой лучший друг начинал как борец с коррупцией. «Гриша, — говорил, — я беру эти деньги только чтобы попасть выше и навести там порядок». Через пять лет у него была вилла на побережье Средиземного моря. Мой первый начальник искал «дополнительное финансирование» на операции против бандитов. Закончил крышеванием тех же бандитов.

Крылов рубанул рукой:

— Все они начинали с благих намерений и «временных» компромиссов. Откаты, которые вы платите ради выживания вашего поселения, через десять лет станут нормой. И вы найдёте тысячу оправданий, почему это необходимо.

— Вы ошибаетесь.

— Все так говорят. Я не хочу через год увидеть, как вы превратитесь в того, с кем боролись. И не хочу быть соучастником этого превращения.

Григорий Мартынович встал:

— Спасибо за честность, маркграф, но я пас.

— Подождите, — сказал я. — Один вопрос. Ваша жена… если вы могли вернуться в прошлое и взять те деньги, чтобы спасти её жизнь, вы бы взяли?

Крылов замер:

— Это нечестный вопрос.

— Это честный вопрос. Я плачу тому мерзавцу откаты не ради золотого нужника для себя любимого. Я плачу, чтобы мои люди ели хлеб, а не кору деревьев. Чтобы у детей была школа и больница. Да, я не горжусь этим. Но что выше — принципы или жизни?

— Вы манипулируете.

— Я говорю правду. Ваш Талант это подтвердит. Так что бы вы выбрали сейчас, зная, как всё повернётся — чистые руки или живую жену?

Долгое молчание. Наконец мой визави медленно вернулся к столу:

— Я бы… я бы взял эти проклятые деньги. И ненавидел бы себя до конца дней.

Собеседник тяжело опустился в кресло, словно признание высосало из него все силы. Я молчал, давая ему время. В комнате повисла тишина, нарушаемая только тиканьем старых часов на стене.

— Вот видите, — тихо сказал я. — Вы бы сделали выбор в пользу жизни. Как делаю я каждый день. Разница в том, что у вас этот выбор отняли, а у меня он ещё есть.

Крылов поднял на меня усталый взгляд.

— Не совершайте ошибку, — продолжил я. — Не отказывайтесь от шанса построить справедливую систему из-за страха, что она не будет идеальной. Идеальных систем не бывает. Бывают только люди, которые каждый день выбирают делать правильные вещи. Или неправильные. Я выбираю платить откаты сегодня, чтобы завтра их не существовало вовсе. А вы выбираете чистоту принципов — и оставляете мир таким же грязным.

Долгое молчание.

Григорий Мартынович протянул:

— Вы жестокий человек, Платонов.

— Я честный человек. Не так ли?

Собеседник долго молчал, пристально изучая моё лицо на предмет скрытых мотивов. Наконец, он протянул руку:

— Я прошу у вас год. Если за это время мы сработаемся — останусь. Если увижу, что вы такой же, как все — уйду без объяснений. Согласны?

Я пожал его руку:

— Согласен. Когда сможете приступить?

— Дайте неделю на сборы. Дом продавать не буду — вдруг ваш эксперимент провалится, — в голосе Крылова появились нотки чёрного юмора. — И ещё. Я привык работать по-своему. Никакого панибратства со стражниками, никаких поблажек местным «уважаемым людям». Порядок будет жёсткий.

— Именно этого я и жду. Единственное условие — справедливость. Жёсткость должна быть одинаковой для всех.

— Иначе и не умею, — Григорий Мартынович чуть улыбнулся впервые за всю встречу. — Что ж, маркграф, похоже, мы друг друга поняли. Ждите в Угрюме через неделю.

Выходя из поместья, я размышлял о встрече. Этот человек оказался именно таким, как описывал Родион — принципиальным до жёсткости, недоверчивым, но честным. Жестоко раненый системой, но не сломленный. Именно такой человек нужен был Угрюму.

Уверен, он увидит, что наш небольшой острог станет тем местом, где честные люди смогут жить по совести, а не по понятиям. Где принципы не будут стоить жизни близких. Где закон защищает слабых, а не сильных.

Артём Стремянников в третий раз взглянул на массивные напольные часы у входа в «Серебряную подкову». Их мерное тиканье отдавалось у него в висках, словно отсчитывая секунды до встречи, ради которой он примчался в Сергиев Посад из своего уютного кабинета в Московском бастионе.

«Нервничаю», — с удивлением отметил про себя финансист.

Заведение для беседы он выбирал с особой тщательностью. Сначала хотел заказать пафосный кабинет в ресторане «Над облаками». Все путеводители по городу взахлёб нахваливали это место.

Но потом представил прямолинейного Платонова среди золочёных канделябров и бархатных портьер, и чуть не рассмеялся вслух. Нет, маркграф из тех, кто предпочитает дело помпезности.

«Серебряная подкова» оказалась идеальным компромиссом. Приглушённый свет создавал атмосферу конфиденциальности, негромкая музыка не мешала разговору, а широкие промежутки между столами гарантировали приватность.

Да и здешнюю кухню его дядя, опытный юрист Пётр Павлович Стемянников очень хвалил. А дядя плохого не посоветует. Вот и сделка с Платоновым произошла по его рекомендации.

Стремянников вспомнил их первую встречу. Тогда молодой маркграф сидел напротив него — прямая спина, холодный расчёт в глазах, ни тени сомнения в голосе. Никакой юношеской горячности, никаких прожектов. Только цифры, факты, план. Железная воля, облечённая в безупречную логику.

Поначалу проект казался авантюрой. Провинциальный острог, окружённый Бездушными, возглавляемый никому не известным воеводой. Артём согласился помочь только из уважения к дяде. Тот крайне редко о чём-то просил.

Но потом начали происходить вещи, в которые трудно было поверить. Платонов не просто выполнял обещания — он их перевыполнял. Победа в дуэли с представителем Фонда Добродетели. Получение статуса острога. А когда пришли вести, что Угрюм отбил Гон без единой жертвы среди гражданских…

Своим чутьём, которое помогло Артёму выбиться в люди в достаточно раннем возрасте, Стемянников понял. Это его шанс, тот самый который бывает раз в жизни.