Рожденный, чтобы жечь! 2 (СИ) - Лим Дмитрий - Страница 47

Боря плюхнулся на кровать рядом со мной, злобно зыркая на Антона. Тот в ответ лишь пожал плечами и вернулся к изучению телефона. В комнате повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь тихим щелканьем клавиш и тяжелым дыханием Клеменко.

Я чувствовал, как между ними нарастает напряжение. Антон, с его жаждой приключений, и Боря, стремящийся к спокойствию и порядку, — они были как два полюса одного магнита, притягивающиеся и отталкивающиеся одновременно.

— Ладно, — наконец сказал Антон, стараясь разрядить обстановку. — Давай не будем ссориться. Не хочешь узнать, что за херь вокруг творится — твоё право. Я же… короче, если у меня будут проблемы, ты же мне поможешь?

Боря не сразу ответил. Но все же коротко кивнул.

В полумраке огромного зала, освещенного лишь тусклым пламенем свечей, казалось, что тени сами обретают жизнь, танцуя на стенах и лицах собравшихся. Двадцать фигур в черных мантиях, облаченные в молчание и важность, напоминали зловещие статуи, вырезанные из ночи.

Напряжение ощущалось физически, словно густой туман, окутывающий каждого в этом мрачном собрании. В воздухе повисла тяжелая тишина, которую нарушали лишь тихие вздохи и шорох мантий, когда кто-то менял положение.

— Город становится все более… неспокойным, — произнес старейший из академиков, его голос был хриплым и слабым, как шепот ветра сквозь древние руины. — Слухи множатся, странности учащаются. И этот… одержимый… лишь вершина айсберга.

Его слова эхом отразились от каменных стен, подчеркивая серьезность момента. Лица академиков оставались непроницаемыми, но в их глазах можно было увидеть тревогу и задумчивость.

— Три дня назад его привели, — продолжил другой академик, более молодой, но с не менее суровым взглядом. — И с тех пор он молчит. Ни слова. Только… странные знаки. Рисует их кровью на стенах своей камеры. Знаки, которые никто из нас не может понять.

Он нервно поправил очки, словно пытаясь разглядеть что-то, недоступное остальным.

— Может ли это быть проявлением… чего-то большего? Чего-то, к чему мы не готовы?

Вопрос повис в воздухе, не находя ответа. Каждый в зале понимал, что речь идет не просто об одержимости. Что-то зловещее и могущественное пробуждается в городе, и этот несчастный, возможно, является лишь ключом к вратам, ведущим в неизвестность. Академики, посвятившие свою жизнь изучению тайн и оккультных наук, впервые чувствовали себя беспомощными перед лицом надвигающейся тьмы.

— Что мы будем делать? — спросил кто-то из толпы, и этот вопрос был эхом общего страха.

Старейший академик поднял руку, призывая к тишине:

— Мы должны изучить его, — произнес он, его голос стал тверже, в нем появилась решимость. — Мы должны понять природу этой одержимости. И если потребуется… мы должны остановить ее любой ценой.

Тяжелые взгляды скрестились на лице старейшины. В его словах сквозила не только решимость, но и глубокая, почти непоколебимая тревога. Он знал, что они стоят на пороге чего-то невообразимого, чего-то, что может перевернуть все их представления о мире и силах, которые в нем обитают. Веками Академия хранила знания, оберегала от невежества и боролась с тьмой. Но на этот раз тьма, казалось, просачивалась сквозь самые прочные стены, оскверняя саму суть их существования.

— Мы должны использовать все наши ресурсы, — продолжил старейшина, обводя взглядом собравшихся. — Все книги, все артефакты, все наши знания. Мы должны разгадать значение этих знаков, понять их происхождение и цель. Молодые академики, займитесь языками и символикой. Ищите упоминания о подобных явлениях в древних текстах, в забытых легендах. Старейшие, призываю вас к своим знаниям и опыту. Вспомните все, что когда-либо слышали о древних культах, о забытых богах, о ритуалах, способных открыть врата в другие измерения.

— И что, если мы ничего не найдем? — прозвучал робкий вопрос из дальнего угла зала.

Старейшина ненадолго замолчал, словно взвешивая свои слова.

— Тогда, — произнес он, наконец, — тогда нам придется импровизировать. Нам придется полагаться на свою интуицию, на свои навыки, на свои знания. Нам придется действовать быстро и решительно, не допускать ни малейшей ошибки. Потому что от этого зависит не только судьба города, но и судьба всего мира.

Наступила долгая пауза, нарушаемая лишь потрескиванием свечей. Каждый академик погрузился в свои мысли, перебирая в памяти древние тексты, забытые ритуалы, опасные знания, которые Академия хранила веками. Они знали, что времени у них немного. Город уже охвачен тревогой, странные события происходят все чаще, и одержимый — лишь предвестник грядущей бури.

В этот момент двери зала распахнулись, и на пороге появился запыхавшийся послушник. Он с трудом перевел дыхание, прежде чем произнести:

— Академик Элиас… он зовет вас! Он говорит, что одержимый… он заговорил!

Старейшина резко поднялся со своего места. Его глаза засверкали странным огнем — смесью надежды и страха.

— Ведите меня к нему! — скомандовал он, и, прежде чем кто-либо успел что-либо сказать, покинул зал, сопровождаемый послушником.

Остальные академики, словно очнувшись от оцепенения, последовали за ними, ощущая, как в их сердцах разгорается искра надежды, смешанная с тревогой. Они шли по темным коридорам Академии, словно по лабиринту судьбы, не зная, что их ждет впереди. Голос одержимого мог стать ключом к разгадке тайны, но он мог оказаться и проклятием, способным обрушить на них страшные бедствия.

Академик Элиас ждал старейшину у двери камеры одержимого. В тусклом свете факела его лицо казалось бледным и измученным. Он повернулся к старейшине, как только услышал его шаги.

— Он говорит… — прошептал Элиас, — он говорит на языке, которого я никогда прежде не слышал. Но я записал несколько фраз. Может быть, вам удастся их расшифровать.

Элиас протянул старейшине небольшой блокнот, на котором были начертаны странные символы. Старейшина взял свиток дрожащими руками и начал внимательно изучать знаки. Его лицо становилось все более мрачным по мере того, как он углублялся в чтение.

— Это… — прошептал он, — это язык древних. Язык, который должен был быть забыт. Язык тех, кто некогда правил этим миром, но был повержен и изгнан в бездну…

Старейшина поднял глаза на Элиаса.

— Открой дверь, Элиас, — приказал старейшина, в его голосе прозвучала сталь. — Я сам поговорю с ним.

Элиас поколебался, но повиновался. Скрип открываемой двери прорезал тишину, и они вошли в камеру. Зловоние мочи, пота и невыразимого ужаса ударило в нос. В углу, скорчившись на полу, сидел человек. Его волосы спутались, глаза горели безумным огнем, а тело было покрыто багровыми рисунками. Он поднял голову и посмотрел на вошедших. В его взгляде не было ничего человеческого — лишь холодная, нечеловеческая злоба.

— Ну, здравствуй, дружок, — приветствовал его старейшина, стараясь сохранить спокойствие. — Говорят, ты решил заговорить. Расскажи нам, что тебя беспокоит.

Одержимый издал хриплый смех, от которого по спине пробежали мурашки.

— Беспокоит? Да меня тут все беспокоит! Эта дыра, эти рожи, этот… запах магов! Просто тошнит! И знаешь что, старик? Иди ты знаешь куда? В очко!

Старейшина нахмурился. Это было несколько… неожиданно. Он ожидал чего-то более зловещего, более… возвышенного.

— Послушай, — попробовал он снова. — Мы хотим тебе помочь. Если ты расскажешь нам, откуда ты пришёл и какие у тебя цели, мы изгоним тебя… мягко. Без боли.

— Облегчить моё изгнание? — Одержимый снова захохотал, на этот раз еще громче. — Да вы идиоты! Я тут развлекаюсь! А вы мне… облегчить участь? Да пошли вы все… конченные старички! Я спляшу на ваших могилах очень скоро!

— Я вижу, у нас тут пациент с… паршивым чувством юмора, — пробормотал Элиас, нервно поправляя очки.

— Ладно, — сказал старейшина, вздохнув. — Разговор не клеится. Элиас, начинайте подготовку к изгнанию. Собирайте все необходимые ингредиенты. Время терять нельзя.