Вдова на выданье (СИ) - Брэйн Даниэль - Страница 54

Кой черт Леониде нужно столько жалости ценой дополнительного позора?

Ночной переполох переосмыслили, приукрасили, убрали лишнее, добавили недостающее. По версии, считавшейся уже официальной, Леонида пострадала сперва от распутства моего покойного мужа, после — от безумств неизвестного графа, которого я, такая-сякая, клейма на мне ставить негде, бросила. Посему я чувствую себя перед Леонидой виноватой, но так как ревность к мужу и графу меня еще гложет, я сослала бедолажку в конуру, а кем работать заставила — молвить страшно. Не барыня, а злодейка из манхвы, хохотнула я, дослушав увлекательный Прасковьин рассказ.

— Гони ты ее, матушка, в шею! — сердито заключила Парашка, скрестив руки на груди и привычно пыхтя. — Попортит тебе Леонидка крови, спохватишься, поздно будет!

— Да и попортила бы, — поддразнила ее я. Ночь вышла дрянь, а настроение у меня с утра было отличным, планы — грандиозными. — Я про брак с моим братом…

Прасковья, обхаяв меня с нежностью, убралась хлопотать по дому. Я заглянула к детям, немного послушала урок и направилась в полицейский участок.

Я готовилась потерять несколько дней, пока узнаю хоть что-то, но убытки составили всего двадцать целковых. Где один, где два, где пять, и уже к обеду я вернулась в ресторан. В кухне царствовал Мирон, и хмурая, как осенняя туча, Леонида остервенело начищала единственный наш серебряный набор покусанных вилок и ложек. Меня она не удостоила даже взглядом.

Деньги развязывали языки, служители закона брали охотно и открыто и сожалели исключительно о том, что много за их сведения я не заплачу. Дела не сдавали в архив, никто ничего никуда не прятал, чего барыне не помочь, к тому же такой щедрой.

Мой муж покинул сей бренный мир без чьего-либо умысла. Сначала полицейский доктор счел, что я грешу на его коллегу за ошибочное лечение, и держался неприязненно, но, услышав от меня неуверенное «грибы», он нерасположение выказывать перестал. Нет, нет и нет, картина совершенно различная, студент-двоечник и тот не спутает, и из тощенькой папки был изъят скорбный лист. Занудно, в деталях, доктор описывал мне посмертное вскрытие, полагая, что чем больше тошнотворных подробностей, тем больше в итоге денег.

Зинаида скончалась — я попросила прощения у Евграфа — от отравления хлебным цветом. В этом участке доктор был молоденький, худенький, шепелявый, в пенсне, напоминал персонаж известного мультика и чванлив был точно так же. Он даже денег брать не хотел, лишь бы я послушала лекции, и я оставила ему на столе три целковых, чтобы он пошел уже и поел, но перестал шлифовать мне мозги.

На Леониду напали прошлым летом, в самом его начале — все, что мне было известно из ворчаний Парашки. Пока я терзала городового, пришел пожилой мужчина в гражданском, приказал оставить нас наедине и со всем тактом поведал, что такой сыск полиция учиняет по слову доктора или если тело найдут. Барышни, а тем более дамы, прибавил он, совсем уж понизив голос, срам на люди не несут. Тем не менее он обещал выяснить, проводился розыск или нет, и по любому результату прислать на мой адрес нарочного.

Денег он не взял. Уже выходя, я услышала, как к нему обратились «ваше превосходительство», и подобрала несколько справедливых слов для оценки своей наблюдательности.

Гибелью Ларисы и Домны занималось особое ведомство — инквизиция, я входила в мрачное здание с витражными окнами с понятным холодным страхом. Меня сожгут на костре, зачем я пришла, думала я, сидя на жесткой скамейке в коридоре. На пол падали яркие краски, ходили люди с колкими взглядами, колошматилась о стекло муха, пока проходивший мимо громила не прихлопнул ее газетой.

Я приуныла — здесь, однако, не церемонятся. Но под жутким названием скрывалась полиция, в чьи задачи входило расследование происшествий, связанных с приориями, будь то смерть легкомысленной девицы по дороге к пристанищу или осквернение колонн. Лариса погибла по пути с кладбища в присутствии сестер и братьев, а Домна возвращалась из приории, и статный, одно загляденье, дознаватель выцыганил десять целковых и ушел, оставив меня в пустом кабинете — два стула, стол, чучело совы. Вернулся он спустя полчаса, когда я от скуки уже начала делиться сомнениями с совой, и известил, что Лариса Мазурова утопла, а Домну удавили.

За десять целковых я хотела бы поиметь с него побольше, но нередко приходится тратиться, чтобы убедиться: отсутствие результата — результат.

Утром явился посыльный от его превосходительства и передал, что во всем городе никаких дел по имени Леониды Мазуровой не велось, об учиненном над ней злочинстве властям не доносилось.

Авдотья Ермолина ожила, в ней с трудом можно было узнать изможденную умирающую, она существенно набрала вес, и я свалила вину на нашу выпечку — каждый вечер я отправляла Ермолиным в корзинке слойки, эклеры и трубочки. Агафья осыпала меня благодарностями, я страдала над расчетами и рекламой никому не нужного кейтеринга, а Мирон нудел, чтобы я отказалась уже от дурной мысли у поваров хлеб отбивать и что меня за такие дела зарежут. Странно слушать подобные речи от бывшего каторжника, но что я знаю о нем и о других?

Слова, слова, наговорить и я могу что угодно.

Я выставила на продажу дом, но никто не покупал ни паршивое жилое помещение на самой окраине, ни тем более негодный для хранения склад. Зима близко, Клавдия ждет, что решится ее судьба, а воз и ныне там, и неясно, обеспокоиться мне или взрослая девочка сама справится.

Один из поставщиков прислал мне дочь, и она торговала в новом зале, где собиралась молодежь — приказчики, студенты и курсистки. Цены в этом зале были пониже, меню поплоше, блюда попроще, на стол не подавали, клиенты забирали заказы со стойки сами, ели быстро, не засиживаясь, и в общем-то это был первый в мире фастфуд. Леонида просилась во второй зал, но я отказала. Это купчих ты боишься, золотко, а перед студентками начнешь выказывать нрав, посему марш под надзор Мирона.

При входе звякнул колокольчик, и половой с полотенцем наперевес понесся к новым гостям. Резвость его снижалась по мере того, как он приближался к двери, а когда он согнулся в поклоне и начал пятиться, я поняла, что что-то пошло не так.

— Какая безвкусица! — протянула высокая разодетая дама, подслеповато всматриваясь в интерьер. К счастью, все занятые столики были занавешены, и, может, гости не расслышат, что эта мартышка щебечет.

Половой наткнулся спиной на стул, я поспешно выступила вперед и учтиво кивнула даме. Клиент всегда прав, даже если хочется развернуть его к себе задней частью и дать пинка.

— Милости прошу, сударыни, — улыбнулась я. Дам было две, вторая — в не менее пышном платье, но молчаливая. — Какое место желаете?

Гостья протянула руку к опущенной занавеске, и я приготовилась к скандалу, но она передумала занимать чужой столик и выбрала место с видом на галерею. Дамы мне не нравились: первый раз пришли и не вчитались в меню у входа явные аристократки.

— Ваш салат, любезная, — покрутила в воздухе пальчиком гостья, гримасничая, как павиан. — Его хвалят.

— «Мимоза» или оливье?

— М-м… не припомню, возможно, оба?

— Сию минуту подам, сударыни.

На черта мне знать с ее брезгливыми мордами? В кухню я вошла, жизнью разобиженная, и заметила, как Мирон спрятал от меня что-то в шкаф. Я, ничего не видя от вспыхнувшей ярости, отпихнула его, распахнула створку, уткнулась носом в графин.

— Прощения прошу, матушка Олимпиада Львовна, — повинился Мирон, избегая смотреть мне в глаза. — Госпожа градоначальница пожаловала, чтоб она околела. И знакомица ее сиятельная. Чем мы Всемогущую прогневали, за что это нам?

Анна Якшина губернаторшу характеризовала нелестно. Верно, натура сволочная, эта макака ее и не скрывает — зачем, перед ней весь город лебезит.

— Мирон, салаты барыням. Оба. В блюдо не плевать, ничем не портить, может, они к осетрам привыкшие и больше к нам не зайдут.