Личный интерес (СИ) - Вечная Ольга - Страница 57

Все смеются, а Яна еще и розовеет. Да ладно. Надо будет обратить на это внимание.

— Родит она тебе детей, будет смиренно ютиться в квартирке тридцать пять квадратов, которую ты сможешь себе позволить....

— Если бы. Я на съемной живу, Савелий Андреич, — вздыхает Кирилл. — Еще и с товарищем.

— Тем более. На съемной. Сопли твои позорные будет вытирать, после того как я снова отправлю переписывать ходатайство в сорок, сука, пятый раз...

Все снова смеются.

— Простите.

Кирилл взял эстафету и атакует Дождикова. У них примерно один уровень подготовки. Это было бы смешно, не будь так некогда.

— Поддерживать тебя будет, борщи варить, член твой согласится сосать, который ни у кого больше не вызывает ни малейшего интереса...

Кирилл догоняет Яну в розовощекости.

— Ну и так далее. Ты же в ответ будешь с ней всем, что у тебя есть, делиться, в том числе друзьями, знаниями и планами. А потом, лет через пятнадцать-двадцать, ты станешь успешным человеком. И захочешь себе жену посвежее. Никто тебе за это ничего не сделает и даже не осудит. Только вот твоя первая жена, если не дура, будет по-прежнему знать всех твоих друзей, ездить в спа с их женами. Она по-прежнему будет в курсе твоих сделок. И уж точно не забудет твои слабые места. Потому что знает тебя как облупленного. И при большом желании — посадит. Если у тебя, конечно, не будет такого адвоката, как я...

Все смеются. Я сгибаю и разгибаю руку.

— Вот тогда-то ты и поймешь, Кирилл, в чем вообще проблема. Ну или сегодня, если внимательно понаблюдаешь за Оливой.

— Вы поэтому так и не женились? — воодушевленно спрашивает стажер Яна.

— В моем случае никто из приятных мне дам не согласился бы, — усмехаюсь я. — Идемте.

___

Александра

Я вытираю щеки. Почему слезы такие соленые, аж кожу разъедают?

Присаживаюсь в ванне и включаю напор посильнее.

Теперь я могу заплакать в любой момент, чего со мной никогда в жизни не было.

Я скучаю по нему. Безумно скучаю. А при мысли, что все. Что никогда. Что мы закончили, из груди рвутся настоящие рыдания. Господи Боже. Савелий. Господи. Я так плакала последний раз в детстве.

Злюсь на маму и брата за то, что они думают, будто я могу столь сильно убиваться из-за работы. Я вообще ничего не ем.

Днем еще держусь. На допросах и встречах с адвокатами спокойная и уверенная. Идет борьба за свободу и будущее, и я включаюсь на полную. Но вечером дома.... Мне словно собственная кожа мешает.

Сижу голая в ванне и рыдаю. Напор сильный, чтобы никто не услышал. Рыдаю, рыдаю.

Боже. Какая дура. Здесь стены полуметровые, соседи и так не услышат, а я воду включила. Могу только под шум воды. Может, привычка, из-за того что всегда жила с кем-то? Или свои же эмоции?

Сказать Савелию «не приезжай» было легко. Жить, зная, что он больше не приедет, оказалось невыносимо. Я ведь знаю, что он не приедет. А если приедет, я полицию вызову немедленно! Не быть мне самой умной. Так сложно.

Все время думаю о том, почему он выглядел таким уставшим. Мы мало времени провели вместе: если сложить все часы, то и пары недель не наберется. Но я почему-то чувствую, что усталость Савелия не такая, как обычно. Он тоже переживает. Наверное, не из-за меня, у него что-то свое, личное происходит нехорошее. Надеюсь, есть кто-то, кто его поддержит.

Я помню, что ему нельзя снижать калорийность, в этом случае он быстро худеет. Следит ли Сава сейчас за питанием?

Хочется поддержать его, залезть на колени, поцеловать в висок. Почувствовать на себе его руки. Вдохнуть запах и улыбнуться, чтобы он тоже непременно улыбнулся. Наверное, я просто такой человек: не могу открыться мужчине, разрешить целовать себя везде и целовать в ответ тоже везде, обниматься ночью, смеяться в голос до слез и икоты, а потом раз — и перелистнуть страницу...

Не знаю, можно ли стать близкими за столь короткий промежуток времени.

Вспомнив о том, что расход ресурсов вреден для планеты, я выключаю воду и захлебываюсь рыданиями в тишине. Становится страшно. Губы дрожат. Я вдруг понимаю, что не могу вдохнуть. И на секунду кажется, что задыхаюсь. Хватаюсь за бортик ванны, скольжу. Ногами болтаю.

Господи.

Я делаю вдох и закатываюсь. Будто сердце из груди вырвали.

Наверное, я скучаю не по Савелию, а по тому, какой ощущала себя рядом с ним. И все, что съедает меня, — сплошной эгоизм. Мне надо быть сильной и отпустить нас.

Ни с кем я не была такой настоящей и не чувствовала себя при этом особенной. И я.... я просто не могу справиться с тем одиночеством, которое на меня обрушилось.

То, что сделал Савелий, простить невозможно. Поэтому он никогда не узнает, как сильно нужен.

Савелий

Когда мы заходим в конференцзал, там все орут. Ольга Ивановна, она же Олива, первая жена Вешневецкого и любовь всей первой половины его жизни стоит во главе стола.

Она невысокого роста, ухожена. Блондинка с коротким каре. Приятный глазу зеленый костюм создает иллюзию, что перед нами позитивный человек. Но поверьте, это лишь иллюзия. Её взгляд полон ярости, ноздри раздуваются.

Вешневецкий красный как вареный рак. Ирэна прячется в углу. Все остальные инвесторы на ногах, спорят друг с другом. Баба-бой.

- Здравствуйте, - говорю громко, и все замолкают.

- Наконец-то! Савелий Андреевич, вы вовремя! Она все время орет! - жалуется Вешневецкий.

- Это я ору?!! Это потаскуха твоя здесь непонятно зачем!

- Я его жена! - вскакивает Ирэна. - Законная! А ты хочешь моему любимому мужу жизнь сломать!

Вешневецкий падает на стул и закрывает уши ладонями.

- Я спасаю тебя! - тычет в него пальцем Олива. - Чего ты прячешься? Чего уши закрываешь?

- Оля, ты пыталась меня посадить!

- Но в итоге же ты на свободе! Хотя пищишь как трус-позорник. «ГрандРазвитие» присядут за взятки, угомонись уже.

- Оля! - вскакивает Матвеев, один из инвесторов: - Савелий Андреевич, скажите ей уже! Каким надо быть дебилом, чтобы посадить судью?!

Она закрывает рот и поджимает губы.

- Я не знаю, - говорю вслух.

- Не знаете что?

- Я ответил на озвученный вопрос. Или он был риторическим? - скупо улыбаюсь одними губами. - Что ж. Время назад не отмотаешь: выходит так, что мы с вами умышленно садим судью. Что будет дальше с делом, в том числе кому его передадут, пока неизвестно. Я полагаю, нас ждет новое, углубленное расследование.

И трешак по всем направлениям.

Вешневецкий громко ругается.

- Ты довольна?! Мы все потеряем! Ты сама останешься без дохода, дура, ты это понимаешь?!

- Мне надо было молча наблюдать, пока МОИ деньги с МОЕЙ фирмы ты тратишь на эту пустоголовую?!

- Я его законная жена! - кричит Ирэна и я жестом прошу ее закрыть рот.

- Теперь денег вообще не будет! - грозит кулаком Вешневецкий. - Так лучше?! Ни Ире, ни нашей Верочке! А если бы меня еще и посадили, кто бы Вере учебу оплачивал? Волонтерство её? Ты, Оля?! Глупая ты курица!

- И оплачивала бы! Как жаль, что я тебя не посадила!..

Она обрывает речь на полуслове, потому что в дверях стоит Вера. Ее глаза округлены, поза надломлена.

- Мама, так это правда? Ты хотела посадить папочку?

Хотела, рыбка.

Все замирают, будто их застукали за преступлением. Вера — единственная дочь Вешневецкого и Оливы, и всеобщая любимица. Она из той самой золотой молодежи, к которой ни у кого нет претензий, и за которой будущее. Без вредных привычек, владеет несколькими языками, блестяще воспитана, закончила первый курс меда на отлично, волонтерит в госпитале, собирается спасать жизни.

Суд над бизнесом её отца — для девочки настоящее испытание. А уж подстава от матери — и вовсе удар. Вешневецкий и Олива кидаются к дочери, та отшатывается и умоляет ее не трогать. Драматичность сцены зашкаливает. Все плачут.

- Вера, дочка, давай пройдемся. Я все объясню.

- Я никуда не пойду с тобой! У меня тоже есть акции, мне восемнадцать, и я имею право присутствовать.