Сломленная - де Бовуар Симона - Страница 2

Купив цветов и фруктов, я решила прогуляться по городу. Старость – закат жизни. Меня всегда пугало это слово. А еще пугало большое количество свободного времени. Но я зря боялась. Несмотря на полную свободу действий, я стараюсь не тратить время зря. К тому же это так здорово – жить без инструкций и ограничений. Но иногда я впадаю в ступор и тогда вспоминаю свою первую должность и первую работу. Помню хмурую осень в провинции и грустный шелест опавших листьев по дороге на службу. Тогда день выхода на заслуженный отдых, от которого меня отделял промежуток времени вдвое дольше, чем вся предыдущая жизнь, казался мне нереальным, как смерть. И вот я на пенсии. В моей жизни были и другие важные периоды, но их границы представляются мне смутными и размытыми. А день выхода на пенсию я не забуду никогда.

Я вернулась домой, села за свой стол, но не работала, даже это радостное утро показалось мне скучным. Около часа дня я решила накрыть на стол. До этого есть совсем не хотелось. Наша кухня была точь-в-точь похожа на бабушкину. Мне резко захотелось снова увидеть Мийи. Сразу вспомнилась бабушкина кухня с большим обеденным столом и лавками, медной посудой, балочным потолком. Только у нас вместо чугунной плиты стояла газовая, а еще – холодильник «Фриджидер». (Интересно, когда холодильники этой марки впервые появились во Франции? Я купила его десять лет назад, но тогда они уже были широко распространены. Когда же их впервые завезли сюда? До войны? Или сразу после нее? Это одна из тех вещей, которые я не могу вспомнить.)

Андре вернулся поздно. Выходя из лаборатории, он предупредил меня, что сегодня участвует в совещании по поводу забастовок. Я спросила:

– Как все прошло?

– Мы разработали новый манифест. Но я не питаю иллюзий по поводу него. Он не будет иметь большего влияния, чем предыдущие. Французам на все плевать. На угрозу войны, на ядерную бомбу, в целом – на все. Порой мне хочется все бросить и уехать куда-нибудь подальше – на Кубу или в Мали, например. В самом деле, это моя мечта. Возможно, там я наконец принесу пользу обществу.

– Ты больше не сможешь работать.

– Но я не сильно расстроюсь от этого.

Я поставила на стол салат, ветчину, сыр и фрукты.

– Ты и правда не знаешь, что делать? Это какой-то замкнутый круг.

– Да, бесконечный бег по кругу.

– Хочешь сдаться?

– Ты просто не понимаешь.

Он часто говорит мне, что его коллеги фонтанируют новыми идеями, а он сам уже слишком стар, чтобы что-либо изобретать. Но я не верю ему.

– Понятно! Вот о чем ты думаешь, – сказала я. – Нет, ни за что не поверю.

– И напрасно. Последний раз мне приходили в голову интересные мысли пятнадцать лет назад.

Пятнадцать лет назад. Самый длительный творческий кризис. Но на данном этапе ему, вероятно, нужно сделать паузу, чтобы найти новый источник вдохновения. Мне вспоминаются стихи Валери:

И это медленное созревание порой приносит неожиданные плоды. Это еще не конец, это всего лишь захватывающее приключение, в котором я главная героиня: сомнения, неудачи, томительное ожидание, а потом – проблеск света, надежда и обретение истины; после недель и месяцев тревоги – успех и ликование. Я мало что понимала в работе Андре, но моя упрямая уверенность была большой поддержкой для него. Я по-прежнему в него верю. Почему же я больше не говорю ему об этом? Я боюсь самой мысли о том, что больше никогда не увижу в его глазах бурную радость от нового открытия. Я сказала ему:

– Возможно, у тебя скоро откроется второе дыхание.

– Но мне это уже не нужно. В моем возрасте человек мыслит стереотипами и не может придумать ничего нового. Возможно, ты сама сделаешь великое открытие, отпраздновав семидесятилетний юбилей.

– Обязательно! А ты, оказывается, оптимист.

– Зато ты пессимистка!

Мы рассмеялись. Но ничего смешного здесь нет. Андре напрасно настроен так пессимистично. Ему просто нужно взять себя в руки. Да, в трудах Фрейда действительно говорится о том, что в определенном возрасте человек теряет творческое мышление, и это очень обидно. Но когда Фрейд это писал, он был намного старше, чем Андре сейчас. И все-таки я расстроена его беспричинной хандрой. Возможно, дело в том, что сейчас Андре переживает кризис. Удивительно, но он до сих пор не смирился с тем, что разменял седьмой десяток. Мне по-прежнему все на свете интересно, а ему – нет. Раньше он был легок на подъем, а теперь мне очень сложно вытащить его в кино, на выставку или в гости к друзьям.

– Жаль, что ты перестал ходить на прогулки, – сказала я. – Сейчас такая хорошая погода! Вот я бы, например, очень хотела вернуться к Мийи и снова посетить лес Фонтенбло.

– Ты удивительная женщина, – улыбнулся он. – Объездила всю Европу и хочешь вернуться в пригород Парижа!

– Почему бы и нет? Коллегиальная церковь в Шампо очень красива, хоть это и не Акрополь.

– Хорошо. Через четыре-пять дней, как только лаборатория закроется, я обещаю тебе отличное путешествие на машине.

Времени у нас предостаточно, ведь мы остаемся в Париже до начала августа. «Но вдруг он передумает?» Я спросила:

– Завтра воскресенье. Ты свободен?

– Вечером будет пресс-конференция, посвященная апартеиду. Мне принесли массу документов, нужно будет их просмотреть.

Испанские политзаключенные, португальские узники, гонимые иранцы, повстанцы из Конго, Анголы и Камеруна, венесуэльские, перуанские, колумбийские партизаны – он был готов помогать кому угодно и чем угодно. Собрания, манифесты, митинги, листовки, делегации – все это было в его ведении.

– Ты слишком много на себя берешь.

– Почему? Разве это слишком много?

Что можно сделать, когда мир утратил былые краски? Можно только убивать время. Сама переживала нечто подобное десять лет назад. В то время я ненавидела собственное тело. Филипп уже вырос, и после успеха моей книги о Руссо я чувствовала себя опустошенной. Мне было страшно стареть. Тогда я начала изучать Монтескьё, сумела вдохновить Филиппа на работу над диссертацией. В Сорбонне мне дали очень интересный курс, и хандра быстро развеялась. Я приняла собственное тело. Я как будто заново родилась. А сейчас, если бы Андре так остро не переживал свой возраст, я бы легко забыла о своем.

Он снова ушел, а я еще долго стояла на балконе и смотрела, как темно-сизый строительный кран взмывает ввысь, в голубое небо. Он был похож на черного жука, летящего по небу и оставляющего за собой широкую дорожку ледяной белоснежной пены. Вечная молодость мира тревожит меня. Вещи, которые я любила, исчезли.

Но мне было дано многое другое. Вчера вечером, когда я гуляла по бульвару Распай, небо было почти малиновым; мне казалось, что я вдруг очутилась на другой планете – там, где трава пурпурная, земля голубая, а деревья сияют, словно огни неоновой рекламы. Когда Андерсену было шестьдесят лет, он очень удивился тому, что проехал через всю Швецию, потратив менее суток, тогда как в молодости он преодолевал этот путь за неделю. Нечто подобное мне довелось испытать, когда я за три с половиной часа долетела на самолете из Парижа в Москву!

Такси доставило меня в парк Монсури, где мы договорились встретиться с Мартиной. На входе меня оглушило запахом свежескошенной травы. Сразу вспомнился аромат альпийских лугов, по которым я гуляла в компании Андре с рюкзаком за плечами. А еще мне вспомнились луга моего детства. Фрагменты воспоминаний, перекликаясь друг с другом, эхом отзывались в моей душе. И неожиданно я обрадовалась тому, что далекое прошлое уже позади. У меня не так много времени на ностальгию, но я часто замечаю следы прошлого в настоящем, и тогда черно-белые снимки наполняются цветом – так же, как скалы и пески начинают блестеть, отражаясь в морских водах в солнечную погоду. Раньше меня успокаивали планы и обещания, а теперь я искренне радуюсь, пребывая в блаженной тени давно минувших дней.