Охотник за разумом. Особый отдел ФБР по расследованию серийных убийств - Дуглас Джон - Страница 3

– Об этом не беспокойтесь, Джон, – ответил он. – Нам нужна ваша голова.

Я не сказал ему, что и от головы, кажется, тоже ничего не осталось.

Наконец я выписался из Шведского госпиталя и приехал домой – за два дня до Рождества. Прежде чем уйти, я подарил персоналу отделения интенсивной терапии благодарственные таблички за все, что они сделали для спасения моей жизни.

Роджер Депью встретил нас в аэропорту Далласа и довез до дома во Фредериксберге, где меня ждали с американским флагом и гигантским транспарантом «Добро пожаловать домой, Джон». Я похудел килограммов на пятнадцать; дочери Эрика и Лорен были так расстроены моим видом и тем, что я сижу в инвалидном кресле, что с тех пор боялись любых моих командировок.

Рождество выдалось невеселым. К нам пришло несколько друзей: Рон Уокер, Блейн Макилвейн, Билл Хэгмайер и еще один агент из Куантико, Джим Хорн. Я начал вставать из инвалидного кресла, но ходить мне было трудно, и разговаривать тоже. Я постоянно плакал и не мог полагаться на свою память. Когда Пэм или отец возили меня по Фредериксбергу, я не мог понять, какие здания новые, а какие были там давно. Я чувствовал себя так, будто перенес инсульт, и гадал, смогу ли когда-нибудь вернуться на работу.

Я очень сердился на Бюро за то, через что был вынужден пройти. В предыдущем феврале я обращался к заместителю директора Джиму Маккензи. Я сказал, что не могу работать в таком темпе, и попросил людей себе в помощь.

Он отнесся ко мне с сочувствием, но ответил как обычно:

– Ты же знаешь, как у нас все устроено. Надо уработаться вусмерть, чтобы на тебя обратили внимание.

Мало того что я не получал поддержки, благодарности от Бюро тоже было не дождаться. Даже наоборот. Хотя в предыдущем году я рвал задницу, чтобы поймать убийцу детей из Атланты, мне вкатили выговор за статью в газете «Ньюпорт ньюс», Вирджиния, сразу после ареста Уэйна Уильямса. Репортер спросил меня, что я думаю об Уильямсе как о подозреваемом; я ответил, что он «подходит» и, если полиция постарается, он «подойдет» и к другим убийствам из серии.

Хотя фэбээровское начальство само попросило меня дать интервью, мне сказали, что я не имел права так высказываться о текущем деле. Они заявили, что меня предупреждали перед интервью журналу «Пипл» несколькими месяцами ранее. Как типично для этих бюрократов! Меня вызывали в отдел профессиональной ответственности в штаб-квартире в Вашингтоне, и через полгода бюрократических разбирательств я получил письменный выговор. Позднее я получил благодарность – тоже письменную – за то дело. Такое вот признание за помощь в раскрытии серии убийств, которую пресса уже окрестила «преступлением века».

Тем, чем мы занимаемся на работе, затруднительно делиться с кем бы то ни было, даже с женой. Когда целыми днями смотришь на мертвые изуродованные тела, особенно детские, это не хочется тащить домой. Ты не можешь воскликнуть за обеденным столом: «У нас сегодня было классное убийство на почве секса. Давай-ка я тебе о нем расскажу!» Вот почему полицейские часто женятся на медсестрах – они хотя бы отчасти понимают характер нашей работы.

Тем не менее, отправляясь с девочками в парк или в лес, я частенько ловил себя на мысли: Тут все выглядит так, как при том-то убийстве, где мы нашли восьмилетку. Как бы я ни дрожал за их безопасность с учетом всего, что успел повидать, я не мог себя заставить эмоционально вовлекаться в мелкие – хотя и важные – детские проблемы. Когда я возвращался домой и Пэм говорила, что одна из девочек упала с велосипеда и пришлось накладывать швы, у меня перед глазами вставал протокол вскрытия ребенка ее возраста, и я думал о швах, которые пришлось наложить патологоанатому, чтобы подготовить тело для похорон.

У Пэм был свой круг знакомых, интересовавшихся местной политикой, которая нисколько меня не трогала. С моими командировками на нее ложилась львиная доля ответственности за воспитание детей, оплату счетов и ведение хозяйства. Это была одна из многих проблем в нашем браке, и я понимал, что, по крайней мере, старшая дочь, Эрика, ощущает царившее в доме напряжение.

Я не мог избавиться от неприятного чувства, что Бюро сделало все это со мной. Примерно через месяц после возвращения домой я жег во дворе сухие листья. Повинуясь внезапному импульсу, я сгреб все копии профилей, которые были у меня дома, все статьи, которые написал, выволок их на улицу и швырнул в огонь. Я испытал чуть ли не катарсис, избавившись от этой макулатуры.

Несколько недель спустя, когда я смог опять сесть за руль, я поехал на Национальное кладбище Куантико посмотреть, где меня собирались хоронить. Могилы там располагались по датам смерти, и если бы я умер первого или второго декабря, то получил бы самое невыгодное место – рядом с девушкой, которую зарезали на дороге неподалеку от нашего дома. Я работал над ее делом, и убийство до сих пор оставалось нераскрытым. Стоя там и размышляя, я вспомнил, сколько раз советовал полиции установить наблюдение на кладбище, потому что убийца может туда прийти. Какой иронией было бы, установи они наблюдение сейчас и прими меня за подозреваемого!

Четыре месяца после того приступа в Сиэтле я пробыл на больничном. У меня образовались тромбы в ногах и в легких – осложнение после болезни и долгого лежания в постели, – и я до сих пор с трудом ходил. Я не знал, смогу ли продолжать работать и хватит ли у меня уверенности, если даже смогу. Тем временем Рой Хейзелвуд взял на себя мои текущие расследования, кое-как совмещая это с преподаванием.

Впервые я вернулся в Куантико в апреле 1984-го, чтобы выступить перед собранием из пятидесяти профайлеров, сотрудников полевых офисов ФБР. Я вошел в аудиторию в тапочках – мои ноги до сих пор сильно отекали от тромбов, – и агенты со всей страны встретили меня стоячей овацией. Их реакция была спонтанной и искренней, ведь эти люди лучше, чем кто бы то ни было, понимали, чем я занимаюсь и чего пытаюсь достичь в Бюро. Впервые за много месяцев я чувствовал, что оценен по достоинству. А еще чувствовал, что вернулся домой.

Месяц спустя я снова приступил к работе.

Поставить себя на место охотника.

Вот что мне надо было сделать. Вспомните фильмы о живой природе, например льва на равнинах Серенгети. Он смотрит на гигантскую стаю антилоп возле водопоя. И каким-то образом – мы видим все его глазами – выделяет из тысячи животных одно. Лев приучил себя чуять слабость, уязвимость – нечто, отличающее эту антилопу от остальных и делающее ее идеальной жертвой.

То же самое касается и людей. Если ты один из них, каждый твой день превращается в охоту. Ты ищешь жертву и возможность напасть. Например, ты оказался в торговом центре, где бродят тысячи посетителей. Ты идешь в салон видеоигр; там человек пятьдесят ребятишек. Тебе надо быть охотником, быть профайлером, чтобы присмотреть подходящую добычу. Надо прикинуть, кто из этих пятидесяти детей наиболее уязвим, кто больше годится на роль жертвы. Ты оцениваешь, как эти дети одеты. Ты должен уметь считывать их невербальные сигналы. У тебя всего несколько секунд, поэтому ты должен быть в этом очень, очень хорош. Принимая решение, ты должен знать, как по-тихому вывести ребенка из торгового центра, не вызвав ни малейших подозрений, – притом что его родители тут же, на пару этажей ниже. У тебя нет права на ошибку.

Такими преступниками движет охотничий инстинкт. Если замерить у одного из них гальваническую реакцию кожи в момент, когда он сосредоточен на потенциальной жертве, думаю, эта реакция будет ровно такой, как у льва в саванне. И неважно, говорим мы о маньяке, охотящемся за детьми, юными девушками, стариками, проститутками или любой другой конкретной группой, или о тех, у кого нет предпочитаемого типа жертв. В каком-то смысле все они одинаковые.

Но между ними есть и различия, которые как раз и дают ключ к их индивидуальности. Эти различия подарили нам новое оружие для раскрытия определенных типов насильственных преступлений, а также для выявления, поимки и судебного преследования виновных. Большую часть своей профессиональной карьеры спецагента ФБР я потратил на разработку этого оружия и именно о нем рассказываю в книге. Любое тяжкое преступление, совершенное с начала времен, ставит нас перед принципиальным, фундаментальным вопросом: какой человек мог сотворить такое? Профилирование и криминалистический анализ, которыми мы занимаемся в отделе содействия расследованиям ФБР, направлены на решение этого вопроса.