Оруэлл. Пророчества, которые сбылись - Оруэлл Джордж - Страница 2

Не детский ли это страх, не самоистязание ли – мучить себя видениями тоталитарного будущего? Однако прежде чем объявить тоталитарный мир утопическим кошмаром, давайте задумаемся о том, что в 1925 году сегодняшний мир показался бы нам наваждением, не способным стать реальностью. Есть два непременных условия, при которых есть шанс предотвратить фантасмагорию, когда «черное» вдруг становится «белым», а вчерашнюю погоду изменяют соответствующим распоряжением. Первое – это признать существование истины: как бы ее ни отрицали, она незримо стоит за вашей спиной и ее не низвергнуть ничем, включая методы, к которым прибегают в военное время. Второе – либеральные традиции продолжат существовать, пока в мире остаются непокоренные страны. Если только позволить фашизму или его гибриду воцариться на планете, оба эти условия исчезнут. Мы в Англии недооцениваем такую опасность, поскольку наши традиции и прежняя защищенность вселили в нас сентиментальную веру в то, что в конечном итоге все устроится наилучшим образом и самого страшного не случится. Мы веками воспитывались на книгах, где в финале торжествует Добро, поэтому почти инстинктивно верим в то, что Зло неизбежно само себя уничтожит. Пацифизм основывается, в частности, именно на этой вере и исходит из принципа: не противься Злу, оно тем или иным образом себя покарает. Однако с какой стати это произойдет? Где доказательства, что так и будет? Известны ли случаи, когда современное промышленно развитое государство не терпело бы крах после сокрушительного военного удара, нанесенного противником?

Возьмем, к примеру, возрождение рабства. Кто бы мог представить себе еще 20 лет назад, что оно вернется в Европу? А ведь это произошло прямо у нас на глазах. Разбросанные по всей Европе и Северной Африке трудовые лагеря, где поляки, русские, евреи и политзаключенные других национальностей за корку хлеба строят дороги или осушают болота, – это самое настоящее рабство. Единственное отличие заключается в том, что частным лицам пока еще не выдают разрешение на торговлю людьми. Во всем остальном – например, в том, что касается разделения семей, – условия, вероятно, еще хуже, чем были на американских хлопковых плантациях. Нет оснований полагать, что такое положение вещей изменится, пока сохраняется тоталитарный гнет. Мы не в состоянии понять всего, что он нам несет, поскольку каким-то мистическим образом склонны верить: режим, опирающийся на рабство, непременно должен рухнуть. Однако давайте сравним продолжительность существования древних рабовладельческих империй и любого современного государства. Цивилизации, построенные на рабстве, насчитывают по четыре тысячи лет.

Размышляя об античных временах, я с ужасом думаю о том, что сотни миллионов рабов, из поколения в поколение непосильным трудом поддерживавших благоденствие древних цивилизаций, не оставили о себе никакой памяти. Мы даже не знаем их имен. Скольких невольников можно вспомнить, перебирая события греческой и римской истории? Я сумел бы привести два, возможно, три имени: Спартак и Эпиктет[4]. В римском зале Британского музея хранится стеклянный сосуд, на дне которого выгравировано имя мастера: Felix fecit («Сделал Феликс» (лат.) – Прим. пер.). Я живо представляю себе этого бедного Феликса – какого-нибудь рыжеволосого галла с металлическим обручем на шее. Хотя на самом деле он, возможно, был свободным гражданином, так что, получается, мне достоверно известно только о двух рабах, и вряд ли кто-нибудь назовет больше. Все остальные канули в Лету.

New Road, 1943

Согласно многочисленным заявлениям, недавно появившимся в прессе, мы почти – если не полностью – не способны добывать столько угля, сколько требуется для наших собственных нужд и для экспорта, так как не можем привлечь в шахты достаточное число рабочих. Если верить статистическим данным, которые я видел на прошлой неделе, то получается, что ежегодно из отрасли уходит 60 тысяч человек, а приходит только 10 тысяч. Одновременно с этим – иногда на той же полосе газеты – сообщается, что привлекать для этих целей поляков или немцев нежелательно, ибо такой шаг может привести к безработице в угольной промышленности. Эти заявления не всегда исходят из одного и того же источника, однако, без сомнения, у многих людей эти противоречивые идеи могут перевариваться в головах параллельно.

Это всего лишь один из примеров образа мышления, который сегодня чрезвычайно распространен. А может, он и всегда был таковым. Бернард Шоу в предисловии к своей пьесе-притче «Андрокл и лев» цитирует первую главу Евангелия от Матфея, которая начинается с утверждения о происхождении Иосифа, отца Иисуса, от Авраама. В первом стихе Иисус описывается как «Сын Давидов, Сын Авраамов», и на протяжении последующих пятнадцати стихов прослеживается полная генеалогия рода. Затем, через один стих, объясняется, что на самом деле Иисус не являлся потомком Авраама, поскольку не был сыном Иосифа. По словам Бернарда Шоу, для верующего в этом нет никакого противоречия. В качестве аналогии он приводит беспорядки, устроенные в лондонском Ист-Энде сторонниками человека, назвавшегося Тичборном[5]. Протестующие были возмущены тем, что британского рабочего ущемляют в правах.

Если я не ошибаюсь, в медицине подобный образ мышления называется шизофренией. В любом случае это способность одновременно придерживаться двух убеждений, противоречащих друг другу. Весьма тесно с этим связано умение игнорировать очевидные и непреложные факты, с которыми рано или поздно придется столкнуться. Эти пороки особенно пышно процветают в нашем политическом мышлении. Приведу несколько примеров. Они никак между собой не связаны, взяты практически наугад и призваны продемонстрировать простые, безошибочно узнаваемые факты, которые игнорируются теми, кто в какой-то другой части своего сознания признает их существование.

Гонконг. В течение многих лет до войны все, кто знал о положении дел на Дальнем Востоке, понимали, что наши позиции в Гонконге весьма слабы и мы лишимся его, едва начнется большая война. Однако осознание этого было настолько непереносимым, что одно правительство за другим продолжало цепляться за Гонконг вместо того, чтобы вернуть его китайцам. За несколько недель до нападения Японии туда даже перебросили свежие войска, которым была отведена бессмысленная миссия – оказаться в плену. Затем грянула война, и Гонконг быстро пал – как все и предвидели.

Воинская обязанность. В течение нескольких довоенных лет почти все просвещенные граждане выступали за борьбу с Германией. Одновременно большинство осуждали наращивание вооружений, необходимое чтобы это противостояние было эффективным. Мне хорошо известны аргументы, приводившиеся в защиту этого парадокса. Некоторые из них достаточно серьезно обоснованы, однако главным образом это просто юридические отговорки. Еще в 1939 году Лейбористская партия проголосовала против обязательной воинской повинности, что, вероятно, сыграло свою роль в заключении русско-германского пакта и, безусловно, оказало катастрофическое воздействие на моральный дух французского общества. Затем настал 1940 год, и мы чуть не погибли из-за отсутствия сильной, боеспособной армии, которой мы могли бы располагать, если бы ввели воинскую повинность, по крайней мере, тремя годами раньше.