Исчезновения - Мерфи Эмили Бейн - Страница 22

Сначала ищу маму. Она заслужила только один коротенький параграф в середине книги. Завесив лицо волосами, изучаю ее фотографию. Большие серые глаза, такие же, как у меня, но с проказливым блеском, который больше напоминает Майлза. Я рассматриваю ее чистую кожу, светящуюся молодостью, острый подбородок и высокие скулы. Ее снимок выделяется на странице, но текст рядом с ним небольшой.

Джульет Каммингс, осиротевшая при рождении и воспитанная Элеанор Каммингс, – единственная жительница города-побратима, – которая смогла вернуть себе чувства после того, как уехала. 20 марта 1925 года она приехала в Стерлинг, заявив, что ее чувства вернулись за границами города. За ней, словно за Крысоловом, последовала толпа, полная надежд, и Джульет привела их к озеру за границей Стерлинга и показала на воду.

На поверхности отразилось лишь ее лицо.

Джульет никак не могла это объяснить, и город разделился на тех, кто считал, что она искренне удивлена, и тех, кто считал, она задумала какой-то обман. Страсти накалялись. Вскоре она сбежала из города, и больше ее не видели.

После себя она оставила сплетни и самую великую нераскрытую тайну: как мисс Каммингс смогла побороть Исчезновения, чтобы потом исчезнуть самой.

Я впиваюсь зубами в мягкое дерево карандаша и поспешно переворачиваю указатель. Снова провожу пальцем по именам, пока не нахожу: «Пэттон, страницы 3, 9, 54–56».

На странице 54 вижу черно-белую фотографию женщины с гордым аристократическим взглядом. Подпись гласит: «Виктория Антуанетта Пэттон». Сжатыми губами и высокими скулами женщина напоминает Элизу, за исключением того, что ее жесткий взгляд смягчен тонкими гусиными лапками в уголках глаз. Вкус горячего металла снова заполняет мой рот. Я жую щеку и начинаю читать.

Я закатываю глаза. Пэттоны сами писали эту книгу?

Я выпрямляюсь. Сердце начинает отчаянно биться.

Интересное совпадение, надо отметить…

Доктор Дигби заходит в класс, когда я убираю книгу в сумку. Не могу сдержать улыбку. Теперь становится яснее, почему Элиза так легко возненавидела меня. Это связано с Уиллом, но не совсем. Ненавидеть меня – значит отводить обвинения от ее собственной семьи.

– Так, – говорю небрежно Беас. Звонок на урок звенит по коридорам, и доктор Дигби закрывает дверь. – Ты дружишь с Элизой Пэттон?

– Хм-м-м, – рассеянно отвечает Беас и сжимает карандаш между зубами, все еще глядя на свои ноты.

– Это интересно.

Она поднимает брови.

– Что ты имеешь в виду?

– Думаю, я просто немного удивлена.

Беас глубоко вздыхает и вынимает карандаш изо рта.

– Прости, Айла, не впутывай меня в это, – просто говорит она. – Мне не хочется оказаться между вами. Знаю, что Элиза порой может вести себя смехотворно, но мы друзья с детского сада. А ты знаешь, что если я что-то и ценю, так это верность.

Я сжимаю губы и чешу веснушки на руке.

– Конечно. – Моя шея слегка краснеет. – Ты знала ее всю жизнь. Я не пыталась заставить тебя выбирать сторону. – Поспешно добавляю я. – Просто почему-то кажется, что я уже оказалась в плохом списке Элизы.

Беас закрашивает пустой овал ноты.

– Да, – соглашается она, – быть в хорошем списке Элизы – самое безопасное место. И не думаю, что ты окажешься там в скором времени. – Она делает паузу. – Нет, в любом случае, пока спишь в комнате в том же коридоре, что и Уилл, это исключено.

Или пока мою маму можно использовать, чтобы отвести любые обвинения от семьи Элизы. Должно быть, Пэттоны сочли очень удобным, что их козел отпущения больше не мог себя защищать.

То есть пока не появились мы с Майлзом.

Я отклоняюсь к стене, подальше от Беас. Когда заканчиваю надпись, стучу по ноге Беас под столом, поднимая край своей юбки.

«Гость мой, если было сказано что-то некстати, – написала я на коленке, – забудь и выкинь это из головы».

Беас читает неровно выведенные слова цитаты из Стивенсона и опускает голову, чтобы доктор Дигби не увидел ее улыбку.

– Всегда знала, что ты мне нравишься, – говорит она и продолжает рисовать симфонию нот на странице.

Когда тем днем мы возвращаемся домой после школы, машина доктора Клиффтона припаркована на подъездной дорожке.

А его книга до сих пор в моей сумке. Внутри у меня все обрывается.

– Хочешь позаниматься вместе? – спрашивает Уилл, когда мы открываем дверь в библиотеку доктора Клиффтона. Он опускается в роскошное кожаное кресло. Я сажусь на пол, прислоняюсь спиной к двухместному дивану, обитому тканью с узором из огурцов, и наблюдаю, как солнце оставляет тени на ковре и моем колене. Отчаянно пытаюсь придумать, как заставить Уилла выйти.

– Тебе разве не нужно сегодня работать у Така? – спрашиваю.

– Он встречается с Клири по поводу сцены для Ярмарки урожая.

Ярмарка урожая. Вежливый эвфемизм Стерлинга для Дня Исчезновений.

Уилл открывает блокнот.

– Осталось двадцать дней, – говорит он, выглядывая из окна.

Обреченность в его голосе напоминает мне о времени, когда заболела мама и мы начали понимать, что, возможно, ей не станет лучше. Понимаю, что чувствуют жители Стерлинга, сражаясь с отсчетом времени, от которого они не могут сбежать, наблюдая за тем, как истекает время, а потом насильно их мир переворачивают, и все начинается сначала.