Учитель. Назад в СССР 5 (СИ) - Буров Дмитрий - Страница 17

Как не хотелось Лизавете ответить «жена», но не стала Баринова так нагло врать, промолчала.

— Ага, ну и то ладно, может, еще и сладится, назовет невестой и предложение сделает, — сочувственно забормотал Звениконь, грохоча на кухне посудой. — А мы вам свадебку организуем, как положено.

— Я и так его невеста, — громко отчеканила Лизавета. — И не надо нам никакой «свадебки», — передразнила Баринова председателя. И вообще, вы можете хоть немного помолчать, у меня от вас голова разболелась!

— Помолчать? А что же, и помолчать могу, кхе-кхе, — покладисто согласился Иван Лукич.

Смешок председателя взбесил Лизавету до неимоверности, Баринова стиснула зубы, чтобы не сорваться в жуткий некрасивый скандал.

«Как он может здесь жить среди ЭТИХ людей? КАК он мог променять Москву с театрами, с ее проспектами, с интеллигентной публикой на вот это все? Не понимаю! — злилась про себя Лизавета, застилая кровать хрусткой простыней. — Еще и докторша эта самозваная… — фыркнула Баринова, вспомнив про Оксану. — Глаз на моего Егора положила, тут даже и думать нечего. А вот перебьешься! Мой он! Был моим, и снова моим станет!» — мысленно, но очень самоуверенно заявила Лиза.

— Так это, подживем, увидим, — раздалось от двери. — Чайку-то будешь, девонька? — лучась улыбкой, предложил Иван Лукич.

'Я что это вслух сказала⁈ — ужаснулась Баринова, бессильно опустилась на табуретку, заливаясь краской стыда и гнева,

— Конечно, чайку! Вона ты бледненькая какая! Ножка-то болит? Ну, не переживай, Оксана Игоревна таблеточку даст, боль-то и успокоится. Эх, не догадались бабоньки наши Егору-то Александровичу мятки сушеной положить. Мятка она для нервов больно полезная. Нервы успокаивает. Я вот как на работе-то разпереживаюсь, разволнуюсь, домой-то прихожу, а моя Наташенька свет Юрьевна мятки-то мне и заварит с медком. Посижу, выпью чашечку-другую, так и мысли светлеют, и на душе хорошо. Я вот сейчас обустрою тебя, да и сгоняю домой за мяткой.

— Не надо мне вашей мяты! — заголосила Лизавета, совершенно вымотанная простодушной заботой Ивана Лукича. — Не люблю я мяту. У меня… у меня на нее аллергия! Вот!

Если Баринова решила, что после такого заявления Звениконь отстанет и даже замолчит, то ее надежды не оправдались.

— Ох, ты ж, беда-то какая, гляди-ка… — покачал головой Иван Лукич, постелил на стол возле окна чистое полотенце, выставил на него чашку, блюдце, вернулся на кухню, загремел чем-то. — Ты не переживай, девонька, Наташенька тебе хороший сбор из травок сообразит, — через несколько секунд раздался печальный голос председателя. — Зверобой и душица с ромашкой оно первое дело для успокоения, самое то. Вернусь, бывало, с района с совещания-то, начальство-то, бывает, хорошо за загривок потянет, а Наташенька мне чайку-то на травках заварит и все как рукой.

Довольный Звениконь появился в комнате с чайником. Хотел продолжить свои речи, но тут стукнула дверь в коридоре, через некоторое время на пороге появилась Оксана Игоревна с небольшой сковородой в одной руке, с коробкой сахара и пачкой чая в другой. Под мышкой у фельдшерицы торчала тетрадка. Из кармана выглядывал краешек газетного свертка.

— А вот и Оксаночка Игоревна, — обрадовался Иван Лукич. — Сейчас чайку попьем, записочку напишем и по домам. Я-то еще забегу на огонек, травок занесу. А так-то вы сами, красавицы. Оксана Игоревна, уж помогите гостье-то нашей, организуйте быт по-женски, так сказать.

Звениконь чуть смущенно улыбнулся и подмигнул Гриневой. Фельдшерица на секунду растерялась, пытаясь понять намек председателя, потом сообразила, что имел ввиду Иван Лукич.

— Все сделаю, Иван Лукич, не переживайте. Ну что, чаю? Или сначала записка? — расставив на столе еду, поинтересовалась у Лизаветы.

Полностью деморализованная Баринова сидела на стуле, совершенно не понимая, как она умудрилась оказаться в такой нелепой ситуации. А ведь все так хорошо начиналось. И газета эта с интервью, в котором про Егора упоминала инспекторша. Хорошо так упомянула. И разговор с отцом, в котором тот открытым текстом обозвал дочь родную дурой: упустила перспективного жениха, о котором нынче на совещании «сам» говорил.

При этом отец отчего-то совершенно запамятовал, как ругался на Зверева, когда тот принял решение уехать на отработку в глухое село. Как категорично потребовал у дочери «вычеркнуть из памяти и забыть неудачника», обозвал в первый раз «дурой», которая неспособна «ни хорошие нужные идеи самостоятельно реализовать, ни полезного для карьеры жениха удержать на привязи».

И вот на тебе: «Времена меняются, нужно держать нос по ветру и успевать предугадывать решения партии и новые веяния политики», — объявил дорогой папочка на срочном семейном совете. — Давай, Лизавете Юрьевна, приложи усилия, верни заблудшую овцу в идеологически правильное стойло, помоги прогрессу'. Организовал папенька Лизавете больничный, и отправил возвращать Егора.

Собственно, Баринова была даже не против. Егор всегда был талантлив, где-то даже гениален, ему прочили блестящее будущее. Если бы не ее случайный прокол, они бы уже поженились. Оба родителя помогли бы молодому дарованию с карьерным ростом, и случилась бы у Лизы жизнь, от которой она всегда мечтала. А теперь придется все начинать сначала. Неожиданным и неприятным открытием для Бариновой стала внезапная непокладистость Егора. Как-то чересчур быстро Зверев вышел из-под контроля. В представлениях Лизаветы, Егор должен страдать, а внезапный ее приезд, искреннее раскаяние и желание вернуться воспринять как подарок судьбы. А тут такая непонятная ситуация. Не иначе фельдшерица постаралась.

Лиза кинула злобный взгляд на Гриневу, которая разливала чай, нарезала пирог, но едва Иван Лукич глянул на Баринову, тут же мило улыбнулась и чуточку уставшим голосом, но вполне ласково произнесла:

— Чаю, пожалуй, можно выпить. Верно вы говорите, Иван Лукич, чай всегда нервы успокаивает. Особенно чай на травках, моя бабушка тоже травки всякие заваривает.

— Вот и ладно, вот и хорошо! — обрадовался Иван Лукич. — Ну, вы тут располагайтесь, хозяйничайте, а я тогда домой подскочу, у Наташеньку чайку возьму и обратно. Оксаночка Игоревна, уж вы не оставьте гостью дорогую, помогите по-свойски, — попросил Звениконь.

— Чем смогу помогу, не волнуйтесь, Иван Лукич, поезжайте спокойно, а мы пока записку напишем.

— И то верно, записка, — всплеснул руками председатель. — Справитесь? Или обождать?

— Справимся, — заверила фельдшерица, помогая Бариновой пересесть к столу. — Езжайте уже. Может, и за Егора что узнаете, а мы вас подождем с новостями.

— Верно, за Егора-то я едва не забыл, вот ведь голова садовая, — охнул Звениконь. — Не скучайте, девоньки. Мигом обернусь, — махнул рукой председатель и шустро исчез.

Хлопнула дверь, наступила долгожданная тишина. Баринова сдержано выдохнула. Придвинула к себе тетрадку, взяла ручку и принялась писать записку Егору, совершенно не обращая внимания на Гриневу.

Фельдшерица оплела пальцами чашку чая, утопила в горячем напитке улыбку и принялась размышлять, куда мог подеваться Егор. В то, что Зверев забыл про свою гостью и бросил ее на произвол судьбы, Оксана не верила. Значит, произошло что-то неправильное, может даже неприятное, что помешало Егору вовремя вернуться.

«Пусть только живым вернется, с остальным справимся», — мысленно попросила Оксана и принялась пить чая, время от времени поглядывая на Лизавету, которая строчила и строчила превращая коротенькую записку в полноценное письмо.

«За каким лешим я вчера так нажрался? Черт… хоть убей, не помню с кем… Пашка приезжал? Да вроде не сезон, он обычно по осени в гости заруливает… неужто с соседом? И как умудрились? Куда смотрело бдительное око бабы Дуни? Черт… как же хреново-то… тошнит-то с какой радости?»

Голова раскалывалась, чугунные веки не желали подниматься, в глазах песок, хотелось пить. Не открывая глаз, я протянул руку к тумбочке, попытался нашарить стакан с водой.