Магнат (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 32

— «…видя мудрое правление Государя Императора Александра Николаевича, принесшее свободу миллионам его подданных…» — диктовал я.

— О, это обязательно! — потер руки Изя. — Про волю — это вот прям надо! Это сейчас самая модная тема. Они это любят, как я люблю гешефт. Пишем-пишем!

В общем, нервов он помотал мне изрядно. И ведь не пристрелишь его — свой же! Так или иначе, прошение было готово. Изя перечитал его вслух, и я не мог не признать — получилось сильно: документ сочетал в себе видимое благородство мотивов с тонко вплетенными намеками на мою финансовую состоятельность и полезность для казны. Впрочем, главная надежда была на великокняжескую протекцию.

— Ну что, господин секретарь, — усмехнулся я, — не так уж и плохо для писца?

Изя смахнул со лба воображаемый пот.

— Ой, не говорите! У меня от этих высоких слов сейчас голова закружится. Я лучше пошел бы и продал партию бракованных рельсов под видом первосортной крупповской стали. Это, я вам скажу, куда честнее и понятнее.

Я взял у него исписанный лист. Буквы лежали на бумаге ровно, как батальон гвардейцев на параде.

— Теперь самое главное, — сказал я, сворачивая документ. — Нужно, чтобы эта бумага не пошла по общему пути. Надо, чтобы она полетела как на крыльях!

Сначала я хотел просто отправить ходатайство с сопроводительной запиской к графу Неклюдову. Но затем передумал и решил сам завести его к графу. Во-первых, так было бы вежливее, а во-вторых, мне все равно еще предстояли разъезды по городу. Ясно было одно — без протекции, без этого первого толчка и особенно без высочайшей резолюции даже этот шедевр эпистолярного жанра запросто бы утонул в бездонном болоте петербургской бюрократии.

Глава 16

Итак, свежеиспеченное прошение лежало во внутреннем кармане моего сюртука. Я велел извозчику гнать на Фонтанку, в особняк графа Неклюдова, а Изя с чувством выполненного долга отправился по своим делам — последнее время он увлекся организацией слежки за французскими директорами ГОРЖД.

Неклюдов принял меня в уже знакомом кабинете, отделанном штофными обоями, пропитанными ароматом хорошего дорогого табака. Несмотря на домашний сюртук, выглядел он, как всегда, безупречно.

Я молча протянул ему сложенный вчетверо лист.

— Прошение, граф? — Он взял бумагу, пробежал ее глазами, и уголки его губ тронула легкая улыбка. — Недурно, господин Тарановский, весьма недурно. «Силы и капиталы», «счастливая возможность служить интересам империи»… Вы быстро учитесь языку нашей бюрократии.

— Мне помогал хороший переводчик, — сдержанно ответил я. — Граф, я очень надеюсь, что вы в самом скором времени доставите эту бумагу прямо в руки адъютанту великого князя Константина Николаевича!

— Разумеется, — кивнул Неклюдов, отставляя чашку.

— И, если вы будете столь любезны, опишите, что ждет меня дальше на этом пути?

Граф слегка усмехнулся.

— Охотно. Позвольте, я обрисую вам карту местности, чтобы вы понимали, куда мы отправляем вашего гонца. Стандартный путь такого рода прошения — это смерть в трясине. Оно ляжет на стол в канцелярии Суворова, оттуда пойдет в полицию, оттуда — в Третье отделение. В каждой инстанции его будут мурыжить месяцами! Жандармы будут опрашивать швейцара в вашей гостинице, искать порочащие вас сведения, пошлют запрос в Вену. — При последних словах по спине моей невольно пробежал холодок. — Если при этом возникнет хоть какое-то сомнение — вы получите вежливый отказ без объяснения причин. В лучшем случае это займет год. В худшем — вечность!

Он сделал паузу, давая мне осознать всю глубину пропасти, на краю которой я стоял.

— Но, — продолжил он, и в его голосе появились ободряющие нотки, — вы вовремя сделали ход конем: добились внимания великого князя. Как только эта бумага попадет в Мраморный дворец, произойдет чудо. На ней появится маленькая, едва заметная пометка, сделанная карандашом рукой адъютанта. Нечто вроде: «Его Высочество просит обратить внимание». И с этой пометкой ваше прошение превратится из проходного дела в приказ, не терпящий отлагательств.

Он снова взял мой лист, словно взвешивая его на ладони.

— Понимаете, что произойдет дальше? Суворов, увидев вензель Константина Николаевича, немедленно даст делу ход. Запрос в Третье отделение полетит не с почтой, а с фельдъегерем. И что сделает князь Долгоруков, глава жандармов? Как вы полагаете, станет ли он рисковать карьерой, пытаясь найти компромат на человека, которому благоволит брат царя? Никогда! Все эти министры прежде всего царедворцы, а уж потом государственные чиновники! Так что проверка вашей благонадежности превратится в чистую формальность! Они просто отпишут, что вы — образец добродетели, и отправят бумагу дальше, в Министерство внутренних дел. А там, как вы понимаете, министр Валуев, которого великий князь постоянно видит на заседании Госсовета, тоже не рискнет чинить препятствия!

Произнеся все это с важным видом, будто выдавал мне не весть какие тайны империи, граф подошел к своему столу и запечатал мое прошение в большой конверт из плотной бумаги, поставив на сургуче оттиск своего графского герба.

— Я лично прослежу, чтобы этот конверт сегодня же оказался в нужных руках. И могу вас заверить, господин Тарановский: то, на что у других уходят годы, у вас займет от силы месяц, может, полтора. Бюрократическая машина в России работает чудовищно медленно. Но, если ее как следует смазать высочайшим вниманием, она способна творить чудеса скорости!

Неклюдов протянул мне руку.

— Так что будьте покойны. Считайте, что вы уже почти русский подданный. Готовьтесь приносить присягу.

Я покинул его особняк с чувством глубокого, почти забытого спокойствия. Я сделал все, что мог — запустил механизм принятия меня в русское подданство. И теперь, пока бюрократические шестерни, подгоняемые волей великого князя, будут проворачиваться в мою пользу, я мог сосредоточиться на главном — биржевой войне, что должна была сделать меня и Кокорева хозяевами не только сибирского золота, но и железных дорог империи.

Увы, но не везде у меня получалось открыть прямую дорогу: в основном приходилось действовать шаг за шагом. И вот один из таких шагов я и намеревался сейчас предпринять. Заметив ближайшего извозчика, я подозвал его взмахом руки с тростью.

— На Васильевский остров, к Горному институту, — бросил я, и копыта загремели по мостовой.

Пока пролетка громыхала по Николаевскому мосту, я смотрел на холодные воды Невы. Петербург — город контрастов. Здесь, на гранитных набережных, решались судьбы империи, а в двух шагах, в грязных переулках, наемники резали друг друга за горсть медяков. И надо сказать, я чувствовал себя вполне своим в обоих этих мирах!

Горный институт встретил меня величественным и суровым спокойствием. Его монументальный фасад, смотрящий на Неву, с массивным портиком и двенадцатью колоннами, был похож на античный храм, посвященный могучим подземным силам земли. По бокам от лестницы застыли в вечной борьбе две скульптурные группы — Геракл, удушающий Антея, и Плутон, похищающий Прозерпину. Лучшей аллегории для моей деятельности и придумать было нельзя: грубая сила, извлекающая ускользающие богатства из неподатливых недр.

Внутри царили холод камня и гул эха шагов. Гуляли сквозняки, пахло химическими реактивами, пылью веков, осевшей на минералогических образцах, и чем-то еще — особым духом знания, твердого, как гранит, и острого, как кристалл.

По коридорам сновали студенты в грубых форменных сюртуках из темно-синего сукна. Это были не изнеженные барчуки из Пажеского корпуса. Их лица были обветрены не только петербургскими ветрами, но и, казалось, зноем степей и холодом уральских копий. В их руках я видел не томики французских стихов, но и логарифмические линейки и полевые дневники. Это была будущая армия империи — армия инженеров, маркшейдеров, геологов.

Мне нужен был их генерал.