Повелительница пустыни (СИ) - Рош Ярина - Страница 15

В голове отца роились мрачные думы, отражаясь в морщинах у переносицы, ставших глубже и резче.

Мать, напротив, пыталась сохранить подобие спокойствия, но даже ее игра в невозмутимость не могла скрыть страх, мерцающий в глубине глаз.

Оставалось лишь ждать. Ждать, пока воля Повелителя не определит нашу судьбу, пока не станет ясно, будем ли мы и дальше пленниками в своем доме, или же нас ждет иная, более страшная участь.

Придется ждать с замиранием сердца и надеяться на чудо.

Отец терзался виной, осознавая, что его решение обрушило на семью неминуемую беду.

Все же он лелеял слабую искру надежды на милость Повелителя и на его мудрость, но слова Ромхата, оброненные словно камни вечером, низвергли его в бездонную пропасть отчаяния.

Его Ахмед, — надежда в этом мире, смысл жизни, — угасла в пламени неудавшегося покушения на принца.

— Зачем я открыл ему правду? Зачем? — рыдал отец, обезумев от горя, словно зверь, загнанный в угол.

Он терзал волосы, шатаясь, как тростник на ветру.

— Зачем? Ахмед, сын мой, ты обрушил гнев Повелителя на наш дом. Это моя вина, я не уберег ни тебя, ни их…

Весть о гибели сына обрушилась на мать, словно удар грома. Она рухнула без чувств, а когда очнулась, в ее глазах плескалось лишь ледяное безмолвие.

Сорвав с головы платок, она обнажила черные, словно вороново крыло, волосы, рассыпавшиеся по плечам.

Слезы иссякли, оставив лишь тихий надрывный вой, подобный предсмертному стону раненой волчицы, вырывающийся из глубины ее истерзанной души.

Сестра захлебывалась в слезах, тонущих в пучине отчаяния:

— Зачем, зачем он это сделал? Мою честь не вернуть… зачем он мстил? Проклятый принц! Из-за него рухнула наша жизнь!

Ее крик, полный боли и клокочущей ненависти, змеей проскользнул по дому.

Я, дрожа от страха, зажала ей рот ладонью, боясь, как бы ее слова не достигли ушей джемат, застывших у ворот подобно зловещим теням.

Отчаяние и страх пропитали стены нашего дома. В самой глубине души ещё тлела искра надежды на милосердие Повелителя: неужели он казнит невинных, тех, кто ничего не ведал о замыслах Ахмеда?

Но тогда хотя бы допросили отца или нас… Но молчание Повелителя давило, словно погребальный саван, удушая своей непроницаемой тяжестью.

И надежда таяла с каждым восходом, словно призрачный утренний туман, растворяясь в безжалостном свете нового дня.

Каков будет его приговор? Обрушится ли карающий меч правосудия на наши головы? Или нас ждет участь горше самой смерти — ссылка в проклятый Худор, в каменоломни, где влачат жалкое существование души, запятнанные убийством и воровством?

Судьба наша, словно хрупкая бабочка, трепещет на тончайшей нити, завися лишь от ЕГО воли, от ОДНОГО лишь слова Повелителя.

И оно прозвучало. Ссылка.

Тихий, надрывный плач заполнил дом, некогда искрящийся радостью и надеждой.

Словно беспощадный вихрь, это слово разметало осколки былого счастья по углам, оставив лишь зияющую, леденящую душу пустоту.

Даже солнце, казалось, отвернулось от этого скорбного места, навеки окутанного тенью отчаяния.

В глазах родных, некогда лучистых и полных жизни, отражалась теперь лишь страх и безнадежная обреченность.

Отцовские руки, словно иссохшие ветви старого дерева, безвольно сжимались в бессильные кулаки, выдавая бездну терзающего душу отчаяния. Каждый вздох, сорвавшийся с наших губ, каждый тихий шепот эхом метался в осиротевших комнатах, разрывая сердце острыми осколками воспоминаний о невосполнимой утрате, о погребенных под пеплом надеждах, о будущем, сотканном из зыбкого тумана.

Что ждет нас впереди? Как распорядится судьба, безжалостно вырвавшая нас из привычного течения жизни и бросившая в свою ледяную купель?

С горсткой дозволенных вещей, со слезами, застилающими взор, мы стояли, сбившись в кучу во дворе, ожидая своей участи.

Вот-вот нас, словно преступников, посадят на телегу и повезут по улицам города, дабы стали мы живым предостережением всем, кто осмелится пойти против Повелителя.

Предстояло испить до дна чашу унижения, прочитать в глазах горожан и презрение, и осуждение, и мучительное непонимание.

Словно вихрь, во двор ворвался принц в сопровождении своих свирепых воинов.

Он спрыгнул с коня и, пощёлкивая хлыстом, окинул нас взглядом хищника, выбирающего рабов на невольничьем рынке.

Затем он надменно приблизился и застыл напротив Амии, которая съежилась под тяжестью его взгляда, словно под ударом плети.

Я чувствовала, как её пальцы превратились в ледышки, а дрожь пронзила всю руку.

Она судорожно прижала вторую руку к себе под плащом, словно пытаясь вернуть ускользающее тепло.

Заметив страх, отразившийся в её глазах, и потупленный взор, принц криво усмехнулся.

— Её ко мне в гарем, — приказ прозвучал резко, как удар клинка.

— Нет! — голос Амии, полный отчаяния и решимости, остановил джемат, уже бросившегося к ней. — Я никогда не оскверню себя с насильником! Никогда!

Взмахнув кинжалом, она вонзила его себе в самое сердце. Алая лента расползлась по ткани платья и, сорвав с лица покрывало, она прохрипела сквозь кровь, хлынувшую из горла:

— Будь ты проклят…

Её слова врезались в тишину набатным звоном, разорвав её отчаянным криком женщин.

Отец, обезумевший от горя, бросился на принца, словно лев на палача. Клинок, сверкнув в полуденном свете, оборвал его жизнь, а я застыла в беззвучном крике, погребенная под лавиной рыданий матери и угасающим взглядом отца.

Сквозь пелену отчаяния донесся гневный рык принца:

— Убить всех! Сжечь этот дом дотла, чтобы и следа от них не осталось! А эту — ко мне!

Я почувствовала, как чьи-то руки подхватили меня, укрыли грубой тканью и закинули на лошадь, но никто не видел, что душа Олики умирала, умирала вместе со своей семьей.

Её душа, покинув оболочку, парила над землей, наблюдая, как тела родных безвольно падают на окровавленную траву, а дом вздымается к небу огненным саваном.

Её больше ничего не держало в этом мире…

Вынырнула из вязкой темноты и услышала тихий голос:

— Выпей, эврам(деточка, дитё).

В рот полилась немного горьковатая жидкость, которая проскользнула в желудок, попутно распространяя тепло по всему телу.

И спасительный сон принял меня в свои объятия.

Принц Роул Ивэз в гневе являл собой зрелище, вселяющее леденящий ужас приближенным.

В такие моменты никто не осмеливался приблизиться к нему ни с мольбой, ни с пустяковой просьбой.

Даже в минуты кажущегося спокойствия в его присутствии ощущалось липкое, гнетущее беспокойство, словно благодушие принца лишь тонкая маска, скрывающая бушующий ураган внутри.

Именно этот ураган сейчас вырвался на свободу. Роул Ивэз стоял у огромного окна в своих покоях, выходящего в сад.

Буйство зелени, и красочные переливы цветов скользили мимо его невидящего взгляда — внутри бушевал огонь.

Пальцы, обычно с уверенной грацией сжимавшие эфес меча, теперь судорожно комкали воздух.

Красивое лицо с лёгким загаром сменилось землистым оттенком, и в глазах, словно в омуте, плескались отблески испепеляющей ярости.

— Ничтожество! Как он посмел восстать против меня? Против будущего Повелителя! Вы все — моя собственность! Вы рождены рабами и рабами умрёте. Я ваш будущий Повелитель! Я! Я взял лишь то, что принадлежит мне по праву. Вы заплатите за это! — процедил он сквозь стиснутые зубы, обращаясь к безмолвным стенам кабинета.

Ярость его была направлена на брата девушки, с которой он разделил ночь, ставшей его наваждением.

Впервые увидев ее в саду, он застыл, сраженный наповал. Ее походка, легкая и воздушная, казалось, соткана из лунного света.

Движение руки напоминало безмятежную рябь на глади озера, а красота затмевала собой даже самые дивные цветы в саду дворца.

Какой же испуганный, робкий взгляд метнула она в ответ. Беззащитный и застенчивый.