Убийство с продолжением (СИ) - Юнак Виктор - Страница 51

– Дурак! – сказала она и вышла из ванной.

Через минуту он вошел в комнату. Анна уже лежала в постели, укрывшись одеялом по самый подбородок.

– Прости, пожалуйста! Случайно вышло. Ты так усердно и в то же время ласково дула, что мои губы не выдержали, решили тебя поблагодарить.

– Дурак! – снова сказала Анна и отвернулась к стене, уткнувшись в подушку и тихо смеясь.

Между тем комната выстудилась – выбитое окно сделало свое дело. Даже батареи не помогали. Достоевский поначалу пытался что-нибудь найти, чтобы закрыть дыру, но у него в доме ничего такого не было – ни фанерки, ни картонки. Он принес с кухни веник, молоток, гвозди, смел на пол оставшиеся осколки стекла, затем встал на кресло и начал прикладывать плед, выгадывая, как лучше его прикрепить. Заметив это, Анна поднялась, в одной ночной сорочке подошла к Достоевскому, начала помогать.

– Посмотри, как лучше, так или так?

– По-моему, вертикально будет правильней.

– Мне тоже так кажется. Ты можешь подвинуть кресло поближе и подержать плед, пока я его приконопачу гвоздями?

Она придвинула кресло вплотную, взобралась на него, он придерживал, чтобы оно не укатилось из-под нее. Когда она уже твердо встала ногами, смогла держать плед, Достоевский стал приколачивать его гвоздями к раме. Почти сразу снизу и сбоку заорали соседи:

– Эй, совсем охренел, что ли? По ночам стучать!

Достоевский не обращал на это никакого внимания, хотя, стараясь побыстрее закончить, несколько раз вместо шляпки гвоздя саданул себя молотком по пальцам, отчего только шипел, злясь на свой промах. Анна, видя это, лишь морщилась и закрывала глаза. Ей было жалко Достоевского.

– Кажется, все!

Он спрыгнул с подоконника, придержал одной рукой кресло, другой помог спуститься на пол Анне.

– Зато свежее спать будет. Прости за такую веселую ночевку, но я в этом не виноват. Ложись. Надеюсь, на сегодня приключения закончились.

– А ты как же?

– Дак у меня же кресло есть. И одеяло где-то в шкафу еще одно. Ничего, ничего, не волнуйся. Я же говорю, спать свежее будет.

Он нашел в самом низу шкафа небольшое байковое одеяло, погасил свет и стал устраиваться в кресле.

Но сон не шел к нему. Он уже забыл о боли, о холодном ветре, пробивавшемся сквозь плохо, наспех прибитый плед. Он стал размышлять на тему случившегося с ним вечернего происшествия. Сначала странный звонок с угрозами, затем, буквально через несколько минут, разбитое камнем окно. Он выстроил все в единую цепочку. Откуда ему было знать, что оба этих события просто случайно совпали. Он понял, что речь шла о рукописи Федора Достоевского, но не мог взять в толк, откуда кому-то стороннему стало о ней известно. Ведь, насколько он понял тетку Клаву, это была их семейная тайна и семейная реликвия. Подспудно он, конечно, понимал, что рукопись Достоевского имеет немалую ценность, но чтобы ради нее лишать кого-то жизни?..

Он вздрогнул, вспомнив о том, что незнакомец сказал, якобы тетка умерла. Да и то, что она не отвечала на его звонки, его немало встревожило. Надо будет завтра же с утра, если он до нее не дозвонится, взять отгулы в школе и рвануть в Семиреченск…

Стоп! Но звонивший сказал, что через два дня придет за рукописью. За два дня он не успеет вернуться. Значит… Значит, нужно либо спрятать рукопись, либо взять ее с собой. А может, оставить этой… москвичке? Нет! Ей доверять нельзя ни в коей мере.

И вдруг ему пришла в голову мысль – а не звенья ли это одной цепи: ее приезд в Болотное специально к нему, якобы по поручению журнала, потом звонок, наконец, разбитое окно?..

Он повернул голову в сторону дивана, на котором спала Сугробова… Или не спала?

Размышляя сам с собою, он не замечал, что Анна тоже не могла заснуть, то и дело переворачиваясь с одного бока на другой. Правда, несколько по другой причине. Ей стало страшно. Страшно от того, что кто-то стал угрожать Достоевскому, а значит, опосредованно, эти угрозы могут перекинуться и на нее. Не хватало еще окочуриться в этой глуши! Кто ее труп до Москвы довезет? Да и кто вообще в Москву сообщит о ее смерти? Она стала нецензурно, хотя и мысленно, ругать своего научного руководителя, профессора Мышкина, втянувшего ее в эту авантюру. Да сто лет ей сдалась эта рукопись. Мышкин уже старый, а ей еще жить и жить, и если выбирать между славой и жизнью, то, разумеется, она выберет последнее.

Она почувствовала, что ей стало как-то неуютно. Отвлекшись от раздумий, она сообразила, что попросту стала подмерзать. Черт ее дернул прийти сегодня к этому… Достоевскому. Лучше бы оставалась грязной, но спокойно бы себе сейчас спала в своей комнате в общаге-гостинице. Да, но зато она узнала, что рукопись действительно существует. Значит, уже не зря приехала. Осталось дело за малым – каким-то образом заставить этого Достоевского отправиться в Москву вместе с рукописью того Достоевского.

Она в очередной раз перевернулась на другой бок, лицом в комнату, и почувствовала, что кто-то на нее смотрит. В испуге открыла глаза и тут же облегченно выдохнула – это был Илья.

– Ты не спишь? – спросила она.

– Думаю, – ответил он.

– О том, что произошло?

– Да! А ты почему не спишь?

– Тоже думаю.

– О чем?

– О том, что не хотелось бы окоченеть от холода в этом твоем Болотном, да еще в конце апреля.

Он, еще не полностью отключившийся от своих печальных мыслей, не сразу вник в смысл сказанного. Лишь через минуту, наконец, сообразил и тихонько засмеялся:

– Замерзла, что ли?

– Ну да! И что здесь смешного?

– Извини, но я живу один и больше ничего теплого у меня в квартире нет… Хотя, сейчас принесу свой тулуп. Он точно тебя согреет.

Достоевский встал, хотел было пойти за тулупом, но Анна его остановила:

– Илья, постой! Я где-то читала, что если два человека замерзают, то лучший способ согреться – прижаться друг к другу голыми телами. Тогда более теплое тело согреет замерзающего.

Ночной сумрак, царивший в квартире, скрыл от Анны то, что лицо Достоевского вытянулось от немалого удивления, а зрачки глаз невероятно расширились и, пожалуй, только пожелтевшие белки бледными фонариками мерцали несколько секунд в темноте.

Он стоял неподвижно, выжидая, что будет дальше. Она правильно поняла его нерешительность.

– Илья, иди ко мне. Тебе ведь в твоем кресле еще холоднее должно быть, чем мне.

Он, осторожно ступая, прошел мимо кресла, захватив оставшееся на нем одеяло, и подошел к дивану. Присел на край. Она чуть отодвинулась, давая ему больше места. Он прилег и хотел накрыться своим одеялом, но она присела на диване, взяла из его рук второе одеяло, решительным жестом положила его сверху на свое и, подняв рукой сразу оба одеяла, ждала, пока он ляжет рядом.

Достоевский с Сугробовой проснулись с легкой головной болью и заложенными носами. В комнате было слишком свежо, утренний морозец проникал сквозь щели в разбитом окне. Но они были счастливые и довольные проведенной ночью. Им вдвоем было хорошо, как не было еще хорошо каждому из них по отдельности. Они крепко, сладострастно поцеловались.

Впрочем, вместе с солнечным утром наступило и похмелье страха перед грядущим днем. Что делать, как быть?

– Что сейчас будем делать? – спросила Сугробова.

– Первым делом я хочу позвонить тетке, выяснить, что с ней. Вчера этот отморозок сказал мне, что тетка умерла. Вечером я не смог ей дозвониться; если она и сейчас не ответит, я поеду к ней.

– Это далеко?

– К сожалению! Но, понимаешь, она теперь единственная моя родня, пусть и через дядю. К тому же боюсь, что пострадала из-за рукописи, которой у нее уже нет.

– Что за рукопись?

Достоевский не ответил. Он встал, надел свой халат, подошел к столу, набрал теткин номер. Звонил долго, но и на сей раз ему никто не ответил. Сугробова в тревожном ожидании смотрела на него, укутавшись в одеяло.

– В общем, так, Анюта, – Достоевский выключил телефон, присел на край дивана. – Давай договоримся. Я бегу в школу, беру отпуск за свой счет и еду к тетке в Семиреченск…