Убийство с продолжением (СИ) - Юнак Виктор - Страница 18

– Муж-то ейный, Александр Иваныч, стряпчий, сгорел то ли от пьяной горячки, то ли от чахотки, а Федор-то Михайлович давненько, еще при живом муже за Исаевой приударял. Я ить, мила моя, хорошо помню этого солдатишку. Молоко он у меня покупал частенько. Только какой-то чудной он был: то рядится и просит отпустить молоко подешевле, то вдвое дает дороже. Помню его, чудной он был, но хороший человек; недаром произвели его в офицеры. Дрянь-то ведь не пустили бы в офицеры.

Значит, такова моя судьба, сказала Желнина сама себе.

Попечитель пытался отговорить ее от переезда.

– Где же я, матушка, посреди учебного года учителя найду.

– Так ведь среди каторжных немало грамотных людей, – ответствовала женщина.

– Господь с вами, Клавдия Георгиевна, – перекрестился попечитель. – Как же я могу – с каторжных просить детишек учить. Чему они их научат? Да и кто мне позволит это?

– А вы прошение на имя его превосходительства губернатора Спиридонова подайте, авось губернатор и позволит.

Попечитель тяжело вздохнул, но подписал Желниной отпускную.

В октябре месяце собралась. Объявила дочерям, что они уезжают из Озёрок. Поедут поближе к ее родным местам.

– Житья мне здесь нету боле, доченьки. Остобрыдло. И память об отце вашем уже угасает. Так что ничего больше меня здесь не держит. Вот пойду к свекру со свекровью проститься, и в дорогу пойдем.

Родители мужа даже опешили от такого решения.

– Ай с ума сошла, Клавка, что ли? – всплеснула руками свекровь. – Живешь в отдельной хате, детишков, вона, учишь. Чего еще надобно?

– Сердце мое не лежит к Озёркам. Пока жила с мужем, терпела, опосля память о нем держала. А нонче, что ж? Свободная я в мыслях своих и в движениях.

– Говорила я Петьке-покойнику, жену надо было брать из нашего, казацкого роду, а не пришлую, – рассердилась свекровь.

– А коли свободная, чего к нам-то приперлась? – недовольно проворчал свекор.

– Просить хочу. Клячу какую у вас с телегою. Скарб да утварь перевезти да дочек на телеге.

– Ишь ты, клячу ей! С телегой! Они, небось, денег стоють!

– Так не задарма же прошу.

– А что у тебя есть-то, оборванка? – вспылила свекровь.

– Дом, ведь наш вам останется. Что хотите с ним, то и делайте. А не дадите коня, так я дом продам, и сама куплю коня с телегой, – решительно заявила Желнина.

– Ишь, расхорохорилась! – взвизгнул старик Желнин. – Ты, что ль, его строила?

– Муж мой его строил, а я евонная законная супруга.

– Вишь ты, законная, – уже примирительно, глядя на свою жену, хмыкнул Желнин. – Ладно, дам я тебе Звездочку. От нее уже все одно толку мало, старая да хромая, а забивать жалко – столь лет с нами живет.

Как ни погоняла Желнина Звездочку, быстрее она бежать не могла. А скоро и самой Клавдии Георгиевне стало дурно, она передала вожжи старшей дочери, а сама перелезла в телегу, оперлась спиной о сундук и стала глубоко дышать, чтобы не потерять сознание. Плод в ее нутре впервые зашевелился. Видимо, от тряской дороги. Младшая обняла мать, гладила ее по голове, по лицу, испуганно заглядывая ей в глаза.

– Дурно мне стало, Любушка, но это скоро пройдет, ты не волнуйся.

Старшая дочь несколько раз оглядывалась на мать с сестрой, но потом, войдя во вкус, стала подхлестывать Звездочку вожжами, чмокая губами и понукивая.

Три ночи им пришлось ночевать прямо в телеге под открытым небом. Накрывшись зипунами, прижавшись друг к другу, они, усталые, засыпали быстро, а на рассвете просыпались и продолжали свой путь.

Так они добрались до Семиреченска.

– Дальше не поедем, сил моих больше нету.

Она нашла на самом краю городка подходящую хату, где можно было снять две комнаты подешевле. Хозяева там почти не жили, построили себе дом едва ли не у главной площади, здесь же бывали лишь летом, когда невыносимая жара в центре не давала возможности дышать.

Работу долго не могла найти – в начальном училище все ставки были заняты, в церковно-приходской четырехклассной школе тоже. Но кто-то ей подсказал, что местный почтальон ищет репетитора для сына-балбеса, который никак не желает постигать науки в училище. Платил почтальон мало, но это хотя бы было подспорьем для семьи. Сначала хватало денег, которые Желнина скопила в Озёрках, но через пару месяцев пришлось продать (правда, тоже задешево) Звездочку местному попу.

К началу весны Желнина поняла, что пришла пора рожать. И только теперь ей пришлось рассказать дочерям правду. И предупредила:

– Дети мои, я вам строго-настрого запрещаю говорить об этом кому бы то ни было. Пусть это будет наша самая строгая семейная тайна. И детям своим о том накажите. Побожитесь мне в том.

– Вот вам крест, матушка, никому никогда ничего не скажем, – обе дочери перекрестились, поцеловали крестик на груди у матери. Та погладила обеих дочерей и заплакала.

– Беги, родная к повитухе, скажи, мать рожать собралась, – немного погодя попросила она старшую дочь.

Роды прошли успешно. Родился мальчик. Крестила она его в местной церкви и, когда дьячок спросил, как записать мальчика в церковно-приходской книге, Желнина, не задумываясь, произнесла:

– Федором запишите. Федор Федорович Достоевский.

В доме Ихменевых в хмурый субботний день случился маленький переполох. Неожиданно, как первый снег на голову, неизвестно откуда появилась бывшая жена Дениса Арнольдовича Ихменева и мать Светланы и Вали. Открывший дверь Валя долго не мог понять, что это за женщина стоит у порога: мальчику ведь еще и шести лет не было, когда он, по сути, лишился матери и материнского тепла. А женщина, увидев повзрослевшего сына, едва не разрыдалась.

– Валюша, родной мой! – бросилась она его обнимать, чем и вовсе испугала мальчугана.

– Папа! – закричал он, отступая на пару шагов. – Это, наверное, к тебе.

Отец тут же вышел на зов. Он готовил на кухне обед и потому выглядел, как заправская домохозяйка, – в переднике и с ножом в руке.

– Кто это, Валя? – он сначала взглянул на испуганное лицо сына, затем перевел взгляд на женщину, переступившую порог его квартиры. Это была ухоженная дама, с блестящим макияжем на лице, хорошо уложенными волосами, в модном темно-синем манто, такого же цвета шляпке и в высоких кожаных сапогах черного цвета на маленьких каблуках. В руках она держала большую картонную коробку, а на полу рядом с ней стоял светло-коричневый кожаный чемодан на колесиках.

– Ты-ы? – опешил Ихменев.

– Здравствуй, Денис! – виновато улыбнулась она, кончиком белоснежного носового платка утирая навернувшиеся слезы от встречи с собственным сыном. – Мне можно войти?

– Вошла уже! – жестко ответил Ихменев. – Дверь прикрой.

Валя в это время вернулся в комнату, которую он делил с сестрой. Та лежала на втором ярусе кровати и, вставив в уши наушники и прикрыв глаза, слушала какую-то музыку через плееер. В такт ей она покачивала головой и иногда размахивала свободной рукой. Она была в тенниске и джинсах с порванными по последней молодежной моде коленками.

– Свет! – Валя позвал сестру, но та, увлеченная музыкой, его не услышала.

Тогда он забрался по лестнице наверх, присел рядом, спустив ноги, и рукой тронул ее за плечо. Светлана открыла глаза, сняла наушники и довольно громко, не отошедшая еще от гремевшей в ушах музыки, спросила:

– Что? Тебе чего?

Но Валя тут же приложил к ее губам указательный палец и, кивая на дверь, зашептал ей на ухо:

– Свет, там какая-то фуфа пришла, бросилась со мной обниматься, но я убежал и позвал папу. Он ее, оказывается, знает.

– Что за фуфа? – Светлана отложила в сторону плееер и приподнялась.

– Говорю же, не знаю, – спрыгивая на пол, уже не шепотом, но не очень громко сказал Валя.

Светлана подошла к двери своей комнаты, приоткрыла ее и прислушалась, о чем говорил отец с гостьей. Они были в другой комнате, и за закрытой дверью их голоса приглушались. Тогда девушка вышла в коридор и подошла к двери отцовской комнаты, прислушалась. И ей показался знакомым женский голос.