Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Пятая (СИ) - Хренов Алексей - Страница 5

Сейчас, летом, его эскадрилья одной из первых пересела на новые Bf 109B — тонкие, резкие, как нож, с новой рацией, а главное — скоростные и с высокой скороподъёмностью. Таких машин было мало, но Хардер сумел превратить нехватку в тактическое преимущество. Из двух уставных летающих «клином» троек самолётов он сделал три подвижные, живые пары, которые могли действовать автономно или поддерживать друг друга, получив вызов по радио.

На стоянке его уже ждал техник, старательно проверяющий машину.

— Как состояние? — спросил Хардер, бросив короткий взгляд на истребитель.

— Всё в порядке, господин обер-лейтенант. Боекомплект полный, топливо заправлено. Приходил приборист — настроил рацию, всё работает.

Хардер кивнул. Он знал цену словам техников и всегда перепроверял, но с этим парнем, мрачным в своей механической точности, мог позволить себе поверить на слово.

Он поднялся по ступенькам приставленной лестницы, устроился в кабине, застегнул ремни. Зафиксировал кислородную маску и щёлкнул переключатель рации.

— Второй, готов к выруливанию, — сказал он в микрофон.

В наушниках зашипело, и раздался знакомый голос ведомого:

— Я второй. Готов к взлёту, господин обер-лейтенант.

— Второй, принято. Взлетаем парой.

Двигатель «мессера» взревел, и самолёт начал разбег по взлётной полосе. Через несколько секунд он оторвался от земли и устремился в небо, набирая высоту.

Хардер взглянул на приборы — всё работало исправно. Он чувствовал, как адреналин разливается по телу, предвкушая полёт.

Патрулирование только начиналось. В небе было пусто, но Хардер не обманывался — тишина над Испанией никогда не длилась долго.

Самый конец августа 1937 года. Небо над побережьем Бискайского залива между Биарритцем и Сан-Себастьяном.

«Энвой» шёл на высоте трёх с небольшим километров над побережьем. Слева, у горизонта, тянулась всё ещё французская земля, выцветшая от солнца и пыли, но уже обещающая вскоре перейти в еще более гористую испанскую. А справа же, насколько хватало взгляда, в лучах солнца сверкал Бискайский залив — холодный, безмятежный, равнодушный ко всему, что происходило в кабине.

Лёха сбросил газ до самого минимума, лишь бы только самолет оставался управляемым. Самолёт шёл ровно, чуть подрагивая в потоках воздуха. Он, не отрывая взгляда от обстановки, в очередной раз прокручивал в голове, как бы вышвырнуть этих франкистских ублюдков из своей машины.

И тут сзади донёсся странный звук — что-то сбилось в монотонном ритме, в привычной какофонии двигателя появился фальшивый, живой аккорд. Как будто кто-то резко вдохнул, задышал в захлёб, потом заскребло, зашуршало, заворочалось, глухо хрипя. Что-то живое, сдавленное, неуместное в механическом ритме полёта. Звук борьбы.

Лёха метнул взгляд в зеркало заднего обзора — и остолбенел.

На полу, словно выскочив из ада, Васюк душил толстого испанского придурка. Причём душил, чёрт возьми, развязанными руками. Видимо, Борис Смирнов, превозмогая боль, сумел частично освободить путы на ногах и ослабить верёвки на руках Васюка. А уж тот не раздумывал долго.

Теперь Васюк, казавшийся в мирной жизни неповоротливым здоровяком, выглядел, как бешеный клоп, вцепившийся в спину жирной туши. Испанец с вытаращенными глазами выронил нож, хрипел и лихорадочно пытался отцепить руки со своей шеи. Но его силы уходили, голова дёргалась из стороны в сторону, а Васюк с безумным лицом только давил сильнее.

Серанно Гадео, обернулся, резко дёрнулся — и в тот же миг вскочил, с перекошенным злобой белым лицом, уперевшись головой в потолок. Насколько позволяла тесная кабина, он рванулся вперёд, вытянув вперед руку с пистолетом. Дуло зажатого в руке пистолета дрожало, нацеленное в клубок дерущихся тел.

Леха показалось, он видит, как палец мерзавца начал выбирать короткий ход спускового курка…

Глава 3

Чебурек Судного дня

Самый конец августа 1937 года. Небо над побережьем Бискайского залива между Биарритцем и Сан-Себастьяном.

Серрано Гадео вздрогнул, как ужаленный, обернулся на шум и резко вскочил — насколько позволяла теснота салона. Его плечо врезалось в стенку, пистолет дёрнулся в руке, но он тут же выровнялся и, полусогнувшись, качнулся вперёд к клубку дерущихся.

Он целился прямо в эту бешеную груду тел, где Васюк, похожий на разъярённого зверя, вгрызался в тушу арабского мясника. Гадео заорал — сипло, судорожно, на испанском, бессвязными обрывками слов. Лицо у него побелело, как мел, пистолет затрясся в руке, палец лёг на спусковой крючок…

Лёха рванул штурвал влево, загоняя «Энвой» в вираж, пытаясь хоть немного сбить дерганому испанцу линию прицеливания. В этот момент Гадео, кажется, окончательно слетел с катушек. Он вскинул пистолет в сторону кабины, пытаясь поймать в прицел сидящего за штурвалом Лёху.

В крошечной кабине «Энвоя» оглушительно грохнул выстрел.

Лёха вскрикнул — боль обожгла раненное ещё под Барселоной предплечье левой руки. Пуля прошла по касательной, впилась в деревянную обшивку кабины и, преодолев сосновое препятствие, унеслась в голубую бездну за бортом, сделав аккуратную дырку, откуда немедленно потянуло холодным воздухом.

На одних рефлексах Лёха выкрутил штурвал вправо, буквально насилуя удивлённый лайнер, упрямо заставляя инертную тушу самолёта менять курс. «Энвой» резко завалился теперь на другое крыло. Гадео взмахнул руками, ловя равновесие, и сделал шаг вперёд, пытаясь удержаться на ногах.

И тут на сцену вышел Он.

Позабытый в вихре событий, преданный и брошенный Лёхой, но не сломленный и блистающий масляной аурой — Чебурек.

Когда-то он был с мясом. Или, возможно, с «мьсяо». История гавкающего ли, мяукавшего ли мьсяо внутри осталась нераскрытой. Сейчас же его трудно было идентифицировать. Но одно было точно — он был коварен. И лежал он себе в углу на полу, приплюснутый, ещё горячий, вонючий, ждавший звёздного часа. И этот миг настал. Воспользовавшись резким виражом «Энвоя», Чебурек двинулся в атаку!

Нога Гадео чётко наступила прямо в центр его жареной души. Скользкий жир сделал своё дело — подошва захватчика резко поехала вперёд и вбок. Испанец судорожно взмахнул руками, как испуганный гусь крыльями на льду, взвизгнул — и с коротким, глухим ударом рухнул навзничь, влетев головой в переборку.

Пистолет вылетел из его руки, описал грациозную дугу по салону, ударился о подшивку потолка, звякнул и исчез в хвосте самолёта, будто в цирковом номере.

Лёха застыл, глядя в зеркало. Потом его губы дёрнулись в усмешке, и он проорал:

— Что, суки⁈ Отведали жирного воина фронтового питания!

А в салоне Васюк всё так же яростно душил врага испанского народа, катаясь из стороны в сторону. Боролся с франкистским придурком, не отвлекаясь ни на чебуреки, ни на виражи.

Самый конец августа 1937 года. Небо над Уэской.

Харро Хардер привычно устроился в кабине своего «мессершмитта». Его самолет легко резал воздух и он просто наслаждался полётом. Небо чистое, видимость отличная, воздух ровный, как стекло. Они медленно набирали высоту, удерживая курс юго-восточнее Хуески, к привычной зоне боевого дежурства. Мотор урчал почти ласково, не надрываясь. Сзади и правее, метрах в семидесяти — ста, держался его ведомый.

Всё было спокойно. До этого момента.

Сегодня они прикрывали возвращение своего разведчика — тонкого, как карандаш, «Дорнье-17», шедшего по привычному маршруту из района Барселоны. Харро надеялся, что Йопп Бухвален, пилот «карандаша», не успел залить свои глаза в полёте и встреча пройдёт без приключений. По расчётам, его «юнкерс» должен был скоро показаться с юго-востока.

И вот — есть! В шлемофоне захрипел голос ведомого, всегда хваставшегося своим зрением:

— Первый! Первый! Справа тридцать, самолёт.

Хардер мысленно сплюнул — его ведомый опять первым заметил чёрную точку у горизонта. Маленькая, пока крошечная, она приближалась, с каждой секундой вырастая в далёком небе.