Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Пятая (СИ) - Хренов Алексей - Страница 1

Annotation

Когда небо стонет от гудящих моторов, а каждый полёт — это вызов судьбе!

Испания, 1937 год! Бушует гражданская война — и она не знает пощады.

Лёха Хренов, морской лётчик с жизнерадостным характером и чертовским везением, внезапно оказывается в самом пекле конфликта. Вместо привычной рутины — боевые вылеты на «ишаке», прыжки в незнакомую ночь с парашютом, шпионские игры и смертельно опасные операции в тылу врага.

Здесь нет права на ошибку. Здесь каждый день — это битва: с врагами, с погодой, с командованием, с самим собой.

Здесь друзья становятся братьями, а за улыбкой может скрываться выстрел.

Добро пожаловать в историю, в войну глазами Лёхи Хренова, где пули свистят, а юмор спасает не хуже бронежилета!

Он не герой. Просто у него не нет выбора.

Хочешь — живи. Хочешь — лети. Но обратно вернутся не все.

Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Пятая.

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Пятая.

Глава 1

Бонжур, Козлы!

Вечер долгого дня 25 августа 1937 года. Аэродром Биарритца.

У входа в деревянное здание управления аэродромом стоял человек в военной форме. Чисто выглаженный китель с тёмно-синим кантом, дурацкая круглая фуражка с кокардой, аккуратная папка под мышкой и усы — тонкие, загнутые на французский манер, как будто он только что сошёл со страниц иллюстрированного романа о мушкетёрах.

Лёха сбавил шаг, перешёл на походку просящего человека, чуть прихрамывая, вытащил руки из карманов и негромко, но вежливо поздоровался:

— Бон жур, мон лейтенант. У нас вынужденная посадка. Французский борт, пассажиры — гражданские лица.

Офицер таможни — лейтенант Грабьебо́н, так гласил штамп на клапане папки, — не спешил отвечать. Он посмотрел на «Энвой», ещё дышащий жаром моторов, потом на лица, торчащие в иллюминаторах, и, наконец, вернул взгляд на Лёху.

— Vous êtes bien le pilote?

— Уи, монсеньор. К моему сожалению. Лечу из Валенсии, сопровождаю группу испанских санитаров в Бордо. Гуманитарная миссия.

— Санитары? — переспросил Грабьебон, чуть приподняв бровь. — А откуда тогда следы обстрела на фюзеляже? У вас же вон крыло как дуршлаг.

Лёха развёл руками — мол, так вышло — и утвердительно повторил:

— Уи! Санитары… леса, — добавил он тише. — Невоспитанные итальянцы прицепились ещё в нейтральной зоне. Нам, честно говоря, повезло, что доблестные французские лётчики вмешались и защитили наш борт.

Грабьебон крякнул, не вполне удовлетворённый, но сцен устраивать не стал. Он был из породы французских таможенников, что предпочитают порядок — и, конечно, красивые денежные знаки.

— Паспорта? — коротко бросил он.

Грабьебон взял в руки тёмно-красный паспорт с гербом Испанской Республики. Перелистал. Потом поднял взгляд на Лёху, стоявшего перед ним с видом уставшего и слегка заискивающего пилота.

— Дон Жуан Херенó?

— Уи, — Лёха подобострастно улыбнулся. — Гражданин Испанской Республики.

« Временно. Чисто в туристических целях.» — добавил он уже про себя.

Он аккуратно подложил ещё одиннадцать таких же «испанских» паспортов под низ своего. Те легли ровной стопкой.

— Brevet de pilote? Свидетельство пилота?

Лёха полез в карман, вытащил сложенную втрое бумагу со здоровенной печатью. Испанский Certificado de piloto civil, якобы выданный в Валенсии аж в 1935 году, с его фотографией. В момент съёмки Лёху ослепила вспышка, он моргнул и скривился. Собственно, на фото он так и выглядел — как беглый больной из психиатрической клиники.

Грабьебон повертел бумагу в руках.

— Любопытно. Документы на самолёт?

Лёха достал документ с пометкой Certificat d’immatriculation, где значилась французская регистрация — F-LEXA, и имя законного владельца: Juan Jereno. Снабжённый бумагами незабвенного Хорькова, Лёхе стоило небольшого количества инвестированных франков получить в парижском Ле Бурже запись о покупке борта. Чтобы было, так сказать.

Грабьебон удивлённо приподнял брови и уставился на Лёху:

— Это ваш самолёт?

— Ну… да, — Лёха снова извиняюще развёл руками. — Вот смог купить. Дедушка под конец жизни ослеп и завещал мне стать пилотом. Я, так сказать, выполняю волю предков…

— Решили подарить самолёт республиканцам? — усмехнулся Грабьебон.

— Мой дедушка ослеп, а не офигел! — не задумываясь, выпалил Лёха по-французски, с ярко выраженным советским акцентом.

Грабьебон застыл. Посмотрел на него. Потом что-то клацнуло в его французской голове, и офицер заржал. Смех был самый искренний — с хрипотцой, наклоном вперёд и каплями слёз в уголках глаз.

— Sacrebleu! Bon sang!… — вытер глаза он. — Вы, месье дон Жуан, очень… очень своеобразный пилот.

Грабьебон с лёгкой театральностью приоткрыл Лёхин испанский паспорт, где между страниц лежало пять аккуратных купюр по сто франков.

Он слегка приподнял бровь, заглянул под обложку, перевёл взгляд на документы.

— Ah, tiens… — тихо пробормотал он, поцокал языком. — Этот паспорт, я вижу, в порядке! Хорошо… а где у вас справка санитарного контроля при международных перелётах?

Лёха улыбнулся, даже чуть склонился вперёд и с ловкостью, достойной сотрудника Черкизона, вложил между страниц ещё одну купюру в сто франков.

— Вот она, смотрите. Завалялась. Вроде бы печать не смазалась.

Грабьебон даже не моргнул.

— О! Да тут у вас целая группа испанских оборванцев… — Продолжил пантомиму чиновник в круглой фуражке. — А я ведь должен, знаете ли, отправить их всех в лагерь… Да, в лагерь… На карантин. У нас культурная страна. Вдруг завезут какую-нибудь республиканскую заразу. Пролетарскую лихорадку или идеологический понос.

Лёха, не прерываясь, достал ещё две сотни.

— Ну зачем вы так, месье лейтенант! Они же добропорядочные туристы. Молчаливые и очень покладистые. Обещают молчать в общественных местах.

— Что вы, мсье Жуан! — оживился Грабьебон. — Минимально по сто франков с головы. Это даже не штраф — это на гигиеническую обработку местности.

— Давайте по тридцать. И они даже не будут заходить в здание, чтобы не испачкать воздух свободы своим дыханием.

— Пять сотен за всех, и то только из уважения к вашему выдающемуся дедушке! Меньше — просто оскорбительно для такого коллектива санитаров леса!

Ещё пятьсот франков ловко пролезли в папочку чиновника. Она постепенно становилась пухлой, как мясной пирог.

Грабьебон вздохнул явной с ноткой удовольствия.

— Carnet et Plan de vol? В порядке? Такие документы очень высоко котируются. Очень!

— Не сомневайтесь! Вот, смотрите. — Ещё две сотни устроились в папке француза.

Пачка франков стремительно переходила в надёжные руки французской бюрократии.

Наконец Грабьебон перелистал документы, закрыл папку и, глядя поверх очков, сказал почти ласково:

— Ну, осталось ещё кое-что… Рядовым труженикам французской таможни надо будет помочь проверить зрение… Они должны на расстоянии разглядеть, что у вас нет оружия, наркотиков, политической пропаганды и прочих этих ваших динамитных шашек. Всего триста франков на проверку зрения.

Лёха невозмутимо кивнул, сунул руку в другой карман и добавил ещё три купюры по сотне.

— Гарантирую, — честно глядя в глаза французу, произнёс Лёха, — никаких динамитных шашек!