Бард - Галина Мария Семеновна - Страница 1

Кэлпи редко нападали большими группами, а если и нападали, то все больше скрытно. Иногда даже и непонятно: то ли они руку приложили, то ли просто так совпало. Когда какая-то дрянь завелась в фильтрах на станции водоочистки, многие грешили на кэлпи. Тем более, что были смертные случаи. И когда на птицефабрике сдохла вся птица. Старики, которым и впрямь доводилось воевать с кэлпи, говорили, что на них это не похоже. «Кэлпи никогда не вредят исподтишка, - говорили ветераны, многозначительно кивая головами, точно механические игрушки, - кэлпи выходят на бой открыто, так уж у них заведено, у кэлпи». Стариков, понятное дело, никто не слушал. Ведь противник давно уже не выходил на бой открыто. Вообще не выходил.

Против тех, кто скрывается во мраке, есть кордоны и патрули. И часовые на вышках. И ограда под током. Поэтому открытое нападение кэлпи явилось для всех полной неожиданностью. Тем более, что напали на школьный автобус…

Фома как раз погрузился в свое любимое занятие - он думал. Не то чтобы о чем-то конкретном, а так, вообще… Например, что отца переведут на другую работу и они поедут в настоящий город, где дома в несколько этажей, а некоторые такие высокие, что почти достают до туч. В городе много всего интересного, там, например, продается всякая техника, а также самокаты и скутеры, и если он уговорит отца…

Автобус почему-то остановился, а водитель выругался так, как вообще-то при детях не полагается. Затем вдруг стало очень тихо. Потом Доска завизжала. Он никогда не думал, что Доска может так визжать.

Когда завизжала Доска - все поняли, что можно. Теперь уже все визжали и кричали; Фома, не успевший сообразить, что к чему, растерянно хлопал глазами, а в проходе между сиденьями стоял кто-то высокий страшный, и Доска билась у него в руках, точно большая белая рыба.

– Е-оааих-ах, - сказала Доска и всхлипнула.

Высокий страшный чуть отпустил ее, и она сказала уже четче, но все равно всхлипывая:

– Все оставайтесь на своих местах! - И добавила: - Бога ради! Тут кто-то сзади взвизгнул:

– Кэлпи!

И Фома понял, что высокий страшный и вправду кэлпи. Просто сначала, против света, он показался Фоме черным, но на самом деле он был зеленый, и рука его, лежащая на горле у Доски, тоже была зеленая.

«Вот это да, - флегматично подумал Фома, - кэлпи!» Больше он ничего не подумал, потому что кэлпи сказал:

– Тихо сидеть. Тихо сидеть, и все будет хорошо.

Но тут все опять завизжали и закричали, даже Доска снова тихонько взвизгнула, и кэлпи из-под мышки Доски выстрелил поверх голов. Пули гулко ударили в пластиковую обшивку салона. Осколки пластика полетели в разные стороны, и кто-то закричал уже не от страха, а от боли. Фоме горячий кусок пластика чиркнул по уху - он провел ладонью по саднящему месту и обнаружил, что ладонь вся в крови. Оказывается, в ухе полно кровищи.

«Наверное, кэлпи все-таки очень плохо разбирается в людях, если думает, что так можно всех утихомирить», - подумал Фома.

Но на самом деле кэлпи разбирался в людях не так уж плохо: постепенно крики смолкли, перешли во всхлипывания и жалобное поскуливание тех, кого задело осколками.

– Быстро уходить, - сказал кэлпи, и Фома сначала его не понял, но потом сообразил: кэлпи имеет в виду, что он, кэлпи, скоро уйдет.

Он сказал еще что-то, но тут на крыше автобуса врубилась автоматическая сирена. Вой стоял такой, что Фома потерял способность соображать, однако сирена резко смолкла - должно быть, кто-то снаружи снес ее очередью. В наступившей ватной тишине кэлпи торопливо сказал:

– Один из вас, один, - он высвободил зеленую руку и для верности поднял один длинный палец, - один идти с нами.

– Это же дети, - сказала Доска, всхлипывая, - как вы можете? Нелюди!

– Один… - продолжал кэлпи, и по его лицу стало видно, что он потихоньку раздражается, - который… какой есть…

– Я пойду с вами, - сказала Доска поспешно, - я… вот. Вам заложник нужен, да?

– Не ты, - кэлпи досадливо затряс головой, - который… - Он помолчал и беспощадно заключил: - Кого не жалко.

И Фома понял, что все смотрят на него… …Оцарапанное ухо горело, и второе тоже начало гореть, он сидел, не в силах поднять глаза, а когда поднял, то понял - ему показалось. Никто не смотрел на него. Все смотрели на страшного кэлпи, который вдруг встряхнул Доску, словно куклу, и отбросил ее на переднее сиденье так, что она упала, и юбка у нее некрасиво задралась, обнажив белые ляжки. Фоме стало неловко, но он почему-то продолжал смотреть, и тогда страшный кэлпи подошел к мальчишке, схватил его за плечо и дернул вверх.

Фома вылетел в проход, запнулся о ноги Доски, а кэлпи еще наподдал ему ладонью, и он вывалился наружу и увидел, что водитель лежит рядом с колесом автобуса, раскинув руки, и что над ним стоит еще один кэлпи с оружием наперевес, и услышал, как где-то далеко на умолкшую сирену их автобуса откликнулась другая сирена… Кэлпи начали торопиться, но даже в этой своей торопливости они были деловиты, как очень большие муравьи. Фому схватили, закинули в кузов грузовичка, туда же попрыгали все кэлпи. Грузовичок сразу же рванул с места, и автобус остался позади, а Фома трясся в грузовике и ничего не понимал, но тоска снедала его, и он плакал от этой тоски, которая не имела к кэлпи почти никакого отношения.

Однажды, когда Фома был маленьким, он забрел в лес.

Нет, не так.

У Фомы была одна дурная привычка: он мог часами идти, не думая, куда идет, и что-то бормоча себе под нос. На самом деле он рассказывал сам себе всякие истории, но это не так важно. Тем более свои выдумки он предпочитал держать при себе.

Так вот, он как-то сбежал с урока в подготовительном и, протиснувшись в дырку в заборе (была там такая дырка, все про нее знали, но не каждый мог пролезть), отправился гулять. Урок был по физкультуре, и его опять не взяли ни в одну из команд, гонявших там мяч, а оставили стеречь вещи, хотя совершенно не понятно было, зачем их вообще стеречь. А учитель, бегавший по площадке со свистком во рту, и не заметил, как он ушел.

«Ну и ладно…» - бормотал Фома, переваливаясь на коротких ножках. Он сначала представлял себе, как потеряется и все будут его искать, но эта история слишком хорошо кончалась (на самом деле она совершенно очевидно кончалась хорошей трепкой), тогда он стал думать, что умрет и все будут плакать и говорить друг другу: «Какой хороший мальчик был! А мы его так обижали!» Но ему будет уже все равно.