О клинках и крыльях (ЛП) - Рейн Элиза - Страница 4

Поднявшаяся волна недовольства во мне сходит на нет, стоит только заговорить моей сестре.

— Благодарю всех, кто пришел пожелать мне удачи. Я с гордостью буду представлять наш народ и храбро сражаться за Иггдрасиль, — она поднимает над головой руку с открытой ладонью. — Во славу Одина! — кричит она, и ее слова звенящим эхом отдаются от стен.

Мне становится стыдно за свои мысли. Конечно, моя мать права, когда гордится Фрейдис. Я тоже горжусь.

Но я также боюсь. Боюсь бесконечных часов, которые проведу в одиночестве, когда она уедет. От панических мыслей на меня накатывает головокружение, и легче становится только когда Фрейдис поворачивается обратно к родителям, и музыка снова начинает звучать.

— Вы уже знаете, когда меня заберут?

— На рассвете, — отвечает мать, и моя паника возвращается.

— Кого они пришлют? — спрашивает Фрейдис.

— Не знаю. Сейчас осталось шестеро живых Валькирий, верно? — мать поворачивается к отцу, чтобы тот подтвердил ее слова. Он пожимает плечами, но его взгляд останавливается на мне.

Я поднимаю брови, молясь, чтобы это было разрешением ответить на вопрос матери.

В моей голове звучит отцовский голос: «Давай».

И я с удовольствием покидаю реальность.

ГЛАВА 4

МАДДИ

Через секунду я оказываюсь в галерее. Это место в моей голове, но я годами не догадывалась, что у других в разуме такого нет. Я думала, что мысли остальных устроены так же.

Очевидно, это не так.

Я называю это место галереей, потому что это бесконечный коридор, до отказа набитый ледяными статуями.

Почти все они ростом с меня, некоторые из них тонко вырезаны, некоторые совсем грубо, но все это создала я.

Ну, за исключением трех статуй, что были здесь изначально — медведя, волка и орла.

Но все остальные созданы мной и сейчас я должна найти нужную.

Я сосредотачиваюсь на вопросе матери. Сколько сейчас существует живых Валькирий?

Пол коридора под моими ногами приходит в движение. Я стою очень тихо, пока он не останавливается, а передо мной не оказывается вырезанное изо льда тисовое дерево. Форма статуи никак не связана с хранящимся внутри воспоминанием, но я на секунду задерживаюсь, разглядывая узоры на листьях и текстуру коры.

Потом я протягиваю руку и касаюсь льда, который тут же превращается в воду, а заключенное в нем воспоминание растекается по моей коже, вызывая холод и покалывание на кончиках моих пальцев. Это приятный, пробирающий до костей мороз, который я знаю так хорошо, будто он часть меня, как цвет волос или шрамы на моих коленях от частых падений в детстве.

Реальность возвращается ко мне, а статуя снова обретает форму, и на секунду я одновременно смотрю на ожидающих сестру и родителей, и вижу, как лед восстанавливается кусочек за кусочком, принимая вид тисового дерева. Когда я окончательно возвращаюсь в бальный зал, я держу в руках кусок бумаги.

Большинство воспоминаний, переданных мне родителями, были записаны на листах бумаги. Некоторые из них получены в разговорах, ничего не подозревающие участники, которые не могли знать, что фейри с магической памятью прячется за одной из штор, запоминает все, что они сказали. Но большинство статуй в галерее содержат воспоминания из свитков пергамента, похищенных в ходе рейдов по всему Иггдрасилю, или выторгованных у недобросовестных личностей, знакомство с которыми мои родители будут отрицать, но которым в тайне отлично платят.

Некоторые воспоминания о вещах, которые я видела, важных датах и событиях, но их совсем немного. Мало тех воспоминаний, которые принадлежат лично мне.

Что не отменяет постоянного желания искать их.

Все, что я вижу, слышу, узнаю, может вызвать эту потребность. Мне сразу хочется выяснить, что я знаю об этом, что хранится в бесконечном ледяном коридоре.

Когда родители поняли, что я могу сохранить и вспомнить каждую мелочь, которую видела, слышала или читала, они нагрузили меня сверх меры. Я потратила много времени на то, чтобы понять, как лучше хранить воспоминания, как определить, что должно остаться в галерее, а что — нет. Сейчас они гораздо реже нагружают меня информацией, но куда чаще заставляют что-то искать в памяти.

Я не знаю, осознают ли они так же хорошо, как я, что растущая коллекция ледяных статуй и постоянное посещение галереи в моей голове неразрывно связаны с моими обмороками. Теперь, когда обмороки стали частью моей жизни, нет смысла прекращать пользоваться моими способностями и нет никакой взаимосвязи между количеством моих посещений галереи и числом моих падений. Но я не могу не думать о том, стали бы родители так много использовать мои ментальные способности, если бы сразу знали, что это убивает меня.

Иногда мне кажется, что я не хочу знать ответ.

В чем я точно уверена, так это в том, что из-за способностей они никогда не позволят мне покинуть Двор Льда.

— Итак? — голос матери заставляет меня моргнуть и посмотреть на кусок бумаги у меня в руках.

Он не совсем состоит из плотного вещества, и скорее похож на блестящий, подрагивающий призрак бумаги, чем на настоящий свиток пергамента.

Сестра демонстрирует нашу связь, тоже глядя на него. Еще в юности мы выяснили, что только мы двое видим то, что я приношу с собой из галереи. Она не знает, что именно я расплавляю и возвращаю обратно, только может разглядеть поблескивающую магию памяти, в то время как все остальные не могут увидеть вообще ничего.

Это воспоминание состоит из страниц какой-то книги. Или может, отчета? Кто-то неразборчиво писал от руки, разными оттенками чернил и почерками. Я пробегаю глазами до списка имен Валькирий, рядом с большинством из которых аккуратно подписано красным цветом: погиб.

Я продолжаю читать список, пропуская имена с такой отметкой, пока не нахожу первое, необозначенное, как имя мертвеца.

— Харальд Огромный. Фейри Двора Тени, коричневые крылья, — начинаю читать я.

Моя семья кивает, а двое стражей неловко смотрят друг на друга. Они знают, что со мной что-то не так, и подозреваю, что они догадываются, что я не просто служанка, поскольку служат стражниками Фрейдис уже десятилетие. Им дороги их жизни и языки, так что они ничего не расскажут, просто… будут нелепо выглядеть, пока странная фейри читает невидимую книгу.

— Эрик Добрый, знаменитый целитель, фейри Двора Земли. Единственный среди Валькирий, чьи крылья окрашены более чем в один цвет, — продолжаю я. Я читаю быстрее, чтобы узнать, из каких именно цветов были крылья, но об этом ничего не говорится.

— Брунгильда Знающая, — читаю я дальше, но, когда поднимаю глаза и вижу выражения лиц моей семьи, пропускаю остальную информацию о ней.

Брунгильда — самая знаменитая Валькирия среди фейри Двора Льда, легенда нашего Двора. Мне приятно, что рядом с ее именем нет подписи «погибла».

— Вальдис Быстрая, — читаю я, — быстрая, как молния, фейри Двора Золота. Черные крылья, небольшой рост.

Я пропускаю следующие шесть имен погибших Валькирий.

— Каин Разрушитель, — это следующее имя, и я сдвигаю брови от интереса, — фейри Двора Огня.

Это все, что о нем сказано, ни описания крыльев, ни воинской атрибутики. Разочарованная, я продолжаю.

— Сигрун Великая, лидер Валькирий, беспощадная дева-воительница, фейри Двора Земли, владеет волшебным копьем, белые крылья.

Она последняя в списке, не помеченная как те, что пируют в залах Вальгаллы⁴ в посмертной славе.

Я пробегаю глазами по странице в поисках другой информации о Валькириях, но там написано в основном о Фезерблейде, магическом, созданном богами месте, где тренируются Валькирии. Где завтра в это же время будет моя сестра.

Я тяжело сглатываю и смотрю на нее.

— Ты правда думаешь, что Валькирия прибудет забрать тебя? — спрашиваю я у Фрейдис.