Бремя власти I (СИ) - Ладыгин Иван - Страница 7

По мере того, как мы продвигались, я замечал обломки мебели, следы от когтей на стенах, капли крови на коврах. Двери в некоторые комнаты были выломаны. Повсюду сновали слуги и рабочие, наводя чистоту и уничтожая следы недавнего нападения демонов.

Через несколько минут тронный зал встретил меня гулким эхом шагов — каждый звук отдавался в висках, как удар молота по наковальне. Высокие своды, расписанные сценами побед Соболевых, теперь были затянуты черным крепом. Полотнища колыхались, словно крылья гигантских воронов, готовых сорваться в пике. По стенам, в два ряда, выстроились дворяне. Их шепот сливался в мрачный и испуганный гул: сотни глаз были устремлены ко мне, каждый граф или князь подсчитывал убытки и прибыль, связанные с приходом нового монарха. Я медленно провел взглядом по толпе — здесь, наверняка, были и те, кто вчера целовал перстень Меньшиковой, и те, чьи родственники гнили в казематах за попытку мятежа. Все они теперь жадно впивались взглядами в мою спину, словно гиены, выжидающие, когда лев споткнётся.

У трона, на деревянных постаментах, обитых черным бархатом, стояли три гроба.

Первый был выструган из темного дерева. Его инкрустировали золотыми львами. Их когти впивались в древесину, пасти застыли в немом рыке. В нем лежал Юрий Соболев. Император, чей меч выжег мне путь в этот мир. Сквозь стеклянную крышку виднелось его лицо — спокойное, умиротворенное, но всё ещё гордое. На груди покойного лежал сломанный клинок с гербом династии на рукояти — оседланный орлом медведь.

Второй гроб отливал белым шёлком, словно снег в лунную ночь. Он был обрамлен серебряными розами по краям. Пальцы рыжеволосой императрицы сжимали букет засохших васильков — любимых цветов Николая — это я узнал из его памяти.

«Мать…» — эхо чужой боли прошило сознание, но я сжал зубы, заглушая её.

Третий гроб оказался попроще. Дубовый, массивный с выжженными коронами по бокам. Борис Соболев. Старший брат, чей труп я увидел, как только попал в этот мир. Его доспехи, пробитые демонскими когтями, всё ещё хранили следы чёрной крови. На груди у него висел медальон с миниатюрой: Николай-ребёнок смеялся на руках у Бориса.

«Ты всегда был лучше меня… Но почему же ты погиб?» — с нескрываемой горечью в голосе спросил принц, сидящий в моей голове. Но ответа не последовало.

— Я дам тебе попрощаться, — внезапно сказал я. Николай замер в уголке сознания, будто пойманный врасплох.

— Как? Зачем? — его голос дрожал, смешивая тоску, гнев и надежду.

— Чтобы они поверили, что ты всё ещё здесь. Игрушка. Плачущая кукла на троне.

Он не ответил, но его молчание было согласием. Я отпустил контроль над телом, и мой дух отступил в тень угла. Тело захлестнула волна чужой боли — Николай рухнул на колени перед гробами, пальцы впились в резные края, будто пытаясь вцепиться в ускользающее прошлое.

— Отец… Мама… Брат… — его голос сорвался в хрип, слезы катились по щекам, оставляя мокрые дорожки на серебряной оторочке камзола.

Зал замер. Даже хладнокровная Меньшикова, стоявшая у трона с беспристрастным лицом, сжала губы до белизны. Верейский переминался с ноги на ногу, его ордена звякали, словно кандалы. Юсупов же наблюдал за этим с ледяным равнодушием алхимика, изучающего реакцию в тигле.

— Простите… — шептал Николай, целуя холодное стекло над лицом отца. Его дыхание запотело на поверхности. — Я всё исправлю… Клянусь…

Толпа зашепталась. Где-то сзади зазвенел бокал — кто-то уже праздновал предстоящее регентство Ольги. Николай вскинул голову, его взгляд метнулся к гробу матери. Он обнял белый саркофаг, прижавшись щекой к серебряной розе, и замер. В тишине было слышно, как трещит лак под его пальцами.

— Хватит, — мысленно толкнул я его, возвращая контроль над телом. Слезы мгновенно высохли, будто их и не было. Тело выпрямилось с неестественной плавностью, как марионетка на туго натянутых нитях.

— Садитесь на трон, ваше величество, — прошипела Ольга, указывая резким жестом на массивное кресло из чёрного дерева. Его спинку венчал двуглавый орёл с рубиновыми глазами — они сверкали, словно пропитанные кровью.

Я прошёл сквозь толпу, чувствуя, как взгляды впиваются в спину: одни — с ненавистью, другие — с жалостью, третьи — с расчётом. Трон встретил ледяным прикусом — металлические шляпки болтов под обивкой впились в тело, напоминая, кому теперь принадлежит эта власть.

— Корону! — рявкнул Рыльский, и священник в багровых ризах, похожий на оживший труп, поднял диадему с алмазами. Камни блестели тускло, будто выцветшие от дождя.

— Николай Третий Соболев, волей бога и кровью предков… — голос патриарха гудел, как набат, но слова тонули в грохоте моего пульса.

Я не слушал. Вместо этого смотрел на Ольгу. Она уже примеривала корону регента — тонкие пальцы скользили по золотым шипам, а губы шептали что-то, заставляя рубин на брошке вспыхивать алым.

— … да здравствует император! — грянул зал.

— Да здравствует! — подхватили дворяне, но в их голосах звучала фальшь, как в театральной постановке.

И тут из толпы выступил мужчина в зелёном камзоле, расшитом волчьими пастями. Его лицо пылало яростью, а рука сжимала свиток с печатями.

— Не потерплю, чтобы Меньшикова правила! — он вскинул свиток, и пергамент развернулся с шелестом крыльев нетопыря. — Вот доказательства её грязных интриг! Она ведьма! Её семья…

Рыльский молнией метнулся к протестующему и взмахнул мечом. Быстро. Тихо. Лезвие сверкнуло, разрезая воздух с шипением раскалённого железа.

Голова смутьяна упала на мрамор с глухим стуком. Кровь брызнула на серебряные розы гроба императрицы, превратив их в багровые. Тело ещё дергалось, пальцы судорожно сжимали обрывки пергамента.

— Скучно не будет, — резюмировал я, ловя взгляд Ольги. Её глаза сверкнули, словно клинки, готовые вонзиться в следующую жертву.

— Да здравствует император! — громко повторил Рыльский, вытирая лезвие о плащ. Алые полосы на ткани слились с вышитыми кабанами, создавая иллюзию, что зверье оживает.

А толпа замерла. Воздух сгустился, словно перед ударом молнии. Где-то в глубине зала зазвенело разбитое стекло. Ольга махнула рукой церемониймейстерам, и тут же грянули трубы, возвещая начало пира. Слуги быстро выволокли тело бунтаря, вытерли кровь и поставили гигантские столы в центре зала.

«Итак… С чего ты начнешь?» — мелькнул испуганный голос принца в голове.

— Для начала напьюсь и сыграю роль неопасного шута. — натянув на лицо маску страха, мысленно бросил я. — Это даст нам фору.

«Я начинал революцию, имея за собой 82 человека. Если бы мне пришлось повторить это, мне бы хватило пятнадцати или даже десяти. Десять человек и абсолютная вера. Неважно, сколько вас. Важно верить и важно иметь четкий план.»

Фидель Кастро

Проснулся от удара… Но не от физического, а от того, что выворачивает мозг через уши. Свет из щели между шторами вонзился в зрачки раскаленной иглой. Я задыхался, будто на груди лежал бес-душитель. Губы слиплись, язык прилип к нёбу, словно обугленная пластиковая деталь. Пахло кислым вином, рвотой и едким потом — ароматом вчерашнего «триумфа».

Память возвращалась обрывками: хриплый хохот, брызги шампанского на парчовых шторах, дружеские объятия с графом Ломовым — тот пах, как дохлый осетр, выброшенный на берег Невы. Его борода колола щеку, а жирные пальцы сжимали мое плечо: «Ваше величество, вся Россия за вас!» Я орал похабные частушки, бил кубком о мраморный пол, пока осколки хрусталя не впились в подошвы некоторых гостей. Меньшикова наблюдала с регентского трона, улыбаясь так, будто видела уже свой портрет в учебниках истории… поверх моего трупа.

— Ты… превратил меня в шута! — голос Николая прорезал череп, как пила. Он материализовался у зеркала, полупрозрачный, с искаженным от ярости лицом. Его пальцы впились в раму, но прошли сквозь позолоту. — Род Соболевых никогда…