Бремя власти I (СИ) - Ладыгин Иван - Страница 33

Когда дирижабль был очищен от всех нападавших, мне позволили выйти на свежий воздух.

Одного пирата, тяжело раненного, но живого, нашли в коридоре. Его вытащили на верхнюю палубу. Он был молод, с перекошенным от боли и злобы лицом. Рыльский подошел к нему, смотря сверху вниз, как на грязь.

— Кто нанял? — спросил он просто, без эмоций. — Чей заказ? Говори, и умрешь быстро. Будешь молчать — будем веселиться.

Пират плюнул кровавой слюной почти в сапог Рыльскому. Его взгляд, полный ненависти, метнулся в мою сторону, потом обратно уперся в капитана.

— Никто нас не нанимал, ублюдки! — прохрипел он. — Мы вольные люди! Идите в задн… — Он не договорил. Его челюсть резко сжалась. Раздался тихий хруст, похожий на раздавливание ореха. Изо рта пирата потекла струйка пены с кровью. Глаза закатились. Он дернулся раз, другой и затих.

Рыльский резко наклонился, грубо разжал пирату челюсти. Внутри, на щеке, зиял разорванный мешочек с остатками какого-то вязкого яда.

— Капсула. Была вшита. — он выпрямился, его лицо потемнело от нехороших мыслей. — Точно не пираты. Наемники. Фанатики или профессионалы. Но кто-то серьезный стоит за ними. Те, кому смерть императора… выгодна. Или удобна прямо сейчас.

Я отвернулся и подошел к краю палубы, отстраняясь от кровавой лужи и трупа. Вдали мелькали пиратские дирижабли, они дымили и тщетно пытались набрать высоту в попытках скрыться за серыми облаками. «Голландец» шел дальше, слегка поцарапанный, но целый. Внизу проплывали бескрайние леса и поля Центральной России. Крым был еще далеко.

Я смотрел вдаль, но видел не пейзажи. Я видел новую фигуру на своей шахматной доске. Фигуру с лицом фанатика и ядом в щеке. Либералы Истинной России. Л. И. Р. Республиканцы стали очередными игроками, вышедшими из тени. Кто стоял за ними? Кто платил? Кому так спешно понадобилась моя смерть до Крыма?

Холодная ярость и азарт смешались внутри. Игра усложнялась. Но Соломон Мудрый любил сложные задачки. Особенно когда ему пытались объявить мат раньше времени.

«Искать женщину без изъянов может только мужчина без извилин.»

Фаина Раневская

Белый Утес. Красивое название, и что самое главное — в точку. Это был гигантский мыс, впившийся в бирюзовое море, как клык мраморного великана. Имение Меньшиковых раскинулось на нем с царственной наглостью.

Террасы, спускающиеся к самой воде, кипарисовые аллеи, строгие ряды виноградников и белоснежные домики прислуги — все кричало о деньгах и власти. Под нами, у подножия мыса, купалась в солнце Ялта. Городок сверкал крышами вилл и нарядными набережными, словно брошенная к ногам Меньшиковых драгоценная игрушка.

Воздух стоял густой, теплый, пропитанный запахом моря, хвои и нагретого камня. Солнце пекло немилосердно, хотя календарь еще робко шептал о весне.

Дирижабль «Летучий Голландец», слегка помятый после стычки, приземлился на частной станции — аккуратной площадке, вырубленной прямо в скале. Каюты открылись, выпуская волну прохладного воздуха кондиционированных салонов наружу, в крымскую духоту.

Первыми нас встретили двое мужчин в сопровождении слуг. Это были Меньшиковы. Николай на всякий случай шепнул мне на ухо их имена: Антон и Федор Павловичи. Они являлись кровными дядьками Анны, и словно два пса, были выдрессированы на лояльность.

Антон оказался потным, мясистым типом, с лицом заплывшего хряка и натянутой, как струна, улыбкой.

Федор являлся абсолютной противоположностью брату: сухой, нервный, с бегающими глазками и пальцами, вечно теребящими пуговицу камзола.

Они щеголяли в легких льняных костюмах и прибывали в трепетном смятении от оказанной им «чести». Все-таки сам император почтил их своим присутствием!

— Ваше Императорское Величество! — хором бухнули они, кланяясь так низко, что их лбы чуть не коснулись раскаленной плитки причала. — Добро пожаловать в Белый Утес! Какая радость! Какая честь!

— Смотри-ка, Ник, — мысленно фыркнул я, шагая по трапу под неусыпным взглядом Рыльского. — Твои будущие родственнички. Похожи на пару перепуганных хомяков, которых подсадили в клетку ко льву.

— Не смейся, Соломон, — заворчал в голове Николай. — Род Меньшиковых древний и влиятельный. Хотя… да, дядьки — не фонтан. Антон — туп, как пробка, и пьет как сапожник. Федор — мелочен, трусоват. Но Ольга Павловна… вот кто настоящий стержень их семейства.

— А почему, собственно, она главная? — поинтересовался я, кивая дядькам и лениво озирая роскошь вокруг. — По крови старше?

— Ха! — Николай мысленно усмехнулся. — В знатных родах власть всегда находится у сильнейшего мага. Эти двое… арканисты… Слабенькие. Посредственные. Уровень — чуть выше ученика. А Ольга Павловна — Мастер. Уверенный, крепкий. Вот и вся причина. Сила, Соломон. Всегда сила.

— Жаль, что ты таким слабаком уродился. — усмехнулся я.

— Пошел ты… — беззлобно огрызнулся призрак.

Рыльский, как ни в чем не бывало, завел с дядьками легкую, почти дружескую беседу. О погоде, о виноградниках, о последних новостях из столицы. Капитан расцвел, будто вернулся домой. Видимо, общество братьев возлюбленной было для него глотком свежего воздуха после моего «идиотизма». Они вели нас по кипарисовой аллее к главному особняку — белокаменной громаде в стиле итальянского палаццо, что гордо высился на самом краю утеса.

В тени раскидистой оливы уже виднелась круглая беседка. Она была открытой, с колоннами, в греческом антураже. Слуги в белых ливреях суетились вокруг стола, уставленного серебром, хрусталем и явно дорогущими деликатесами: горами фруктов, заморской рыбой, дичью под соусами. Запах сливочного масла, зелени и дорогого вина плавал в воздухе.

— Прежде чем мы пройдем к столу, господа, — вежливо, но твердо прервал я светскую болтовню дворян, — позвольте мне освежиться. Дорога оказалась пыльной и грязной, да и вид у меня, полагаю, не самый презентабельный после… приключений. Проводите меня, пожалуйста, в мои покои.

Беспокоился я, конечно, не о виде. Мой чемодан с «личными безделушками» требовал надежного укрытия. Антон и Федор засуетились:

— Конечно, Ваше Величество! Сию минуту! Простите нашу нерасторопность!

Меня повели дальше, к особняку. Рыльский бросил в мою сторону быстрый взгляд. То была смесь недоверия и привычного презрения к моей «изнеженности». Пусть себе думает всякое. Плевать… Главное — конспирация.

Но, поднимаясь по широким ступеням к парадному входу, я, наконец-таки увидел ЕЁ, и все мои здравые мысли куда-то улетучились.

Анна Александровна сидела на балконе второго этажа, полускрытая тенью вьющихся роз. Она держала толстую книгу в руках, чашка кофе на столике отдавала ароматным паром. Она носила платье. Черное. Глубокого траурного бархата, без единого намека на украшение. Оно кричало громче любой истерики.

Но сама девушка… Сама она была ослепительна. Рыжие волосы, как пламя на фоне черного бархата, были собраны в небрежный, но изысканный узел, выпуская несколько дерзких локонов, что касались ее щек. Лицо казалось овалом фарфоровой куклы, усыпанное легкой россыпью веснушек. Глаза — огромные, ясные, холодно-голубые, как крымское небо в ясный день, сверкали остротой незаурядного ума. Ее носик был чуть вздернутым. Он придавал лицу капризное, но безумно притягательное выражение. Она была воплощением юной, гордой, осознающей свою силу красоты.

И она нас не видела. Вернее, делала вид, что не видит. Говорила с двумя служанками, кивала на что-то в книге, отхлебывала кофе. Совершенно непринужденно. Абсолютно игнорируя факт прибытия Императора к ее порогу.

Антон и Федор замерли, как вкопанные. Их лица поочередно побелели и покраснели.

— Аннушка! — попытался рявкнуть Антон, но голос дрогнул. — Спускайся немедля! Государь прибыл!

— Простите, Ваше Величество, — залепетал Федор, кланяясь чуть ли не в пояс, — молодая… невоспитанная… горячая кровь… сейчас образумится…