Бремя власти I (СИ) - Ладыгин Иван - Страница 21

— Пора задуматься, — она перебила мягко, но железно. — Империя требует. Я устраиваю бал. Через неделю. В честь твоей недавней коронации. Там соберутся все знатные фамилии империи. Все самые достойные невесты. — Она сделала паузу, ее пальцы сжали ручку кресла. — Было бы… мудро… объявить там о твоей помолвке. Успокоить народ. Укрепить трон.

— Кхм… Я…

Воздух сгустился. Она метнула в мою сторону холодный взгляд.

— Кстати, — добавила она, словно между прочим, но каждый слог был отточен, как кинжал, — я слышала, к тебе вчера заходила Верейская. София Олеговна. Бойкая девчонка. Красивая. И… амбициозная. Не правда ли? Было… что-нибудь?

Я внутренне усмехнулся. Она знала. Конечно знала. У нее везде уши. И жучки не хуже, чем у Верейских.

— София? — я махнул рукой, изображая смущение. — Ах да! Заходила! Переживала за меня! Милая! Хотела… поговорить. Но я… — я поник, сделав виноватое лицо, — … я, кажется, перебрал с вином после сытного ужина. Уснул прямо при ней! На диване! Как бревно! Она, бедняжка, даже разбудить меня не смогла! Ушла, наверное, обиженная… — Я вздохнул, театрально потер виски. — Эх, опозорился я перед дамой…

На лице Меньшиковой расцвела искренняя, теплая улыбка. Почти материнская. Она поверила. Поверила в то, что ее «идиот» слишком глуп и пьян, чтобы соблазнить дочь Верейского. И это было для нее наилучшим исходом.

— Ничего, Николай, ничего, — заверила она меня, сияя. — Девушки простят. Особенно если ты выберешь… достойную. — Она встала, обходя стол. Подошла ко мне и положила руку на плечо. Ее прикосновение было холодным, как змеиная чешуя. — Я хочу, чтобы ты знал… В твоих же интересах, Николай… выбрать мою дочь. Анну. Она скромна, умна, воспитана в лучших традициях. И… преданна. Нам с тобой. — Она наклонилась ближе, ее шепот стал доверительным. — С ней ты будешь править долго. И безопасно. Я позабочусь об этом. Поверь.

Она смотрела мне прямо в глаза. В ее ледяных голубых омутах не было ни материнской нежности, ни советницы. Была сталь. И угроза. Прикрытая дамским шелком.

Выбора не было. Не сейчас.

— Ольга Павловна… — я встал, изобразив робкую благодарность и… надежду. — Вы… вы как мать для меня! Вы лучше знаете! Если вы считаете, что Анна… — Я сделал паузу, будто подбирая слова. — … что она лучшая партия… то я… я буду счастлив! Объявим на балу! Как вы и сказали!

Ее лицо озарилось торжеством. Она одержала победу. Оттеснила Верейских. Привязала «императора» к себе кровными узами.

— Умный мальчик, — она похлопала меня по щеке. — Иди отдыхай. Скоро начнется подготовка к балу. Тебе нужно быть в форме.

Я поклонился и вышел. Дверь кабинета Меньшиковой закрылась за мной с мягким щелчком. В роскошном, безмолвном коридоре меня встретил мой конвой. Призрак Николая тщетно корчил рожи самому хмурому стражнику.

— Жениться? На дочери Меньшиковой? — его голос прозвучал ошеломленно. — И ты…

— Что? — мысленно усмехнулся я, направляясь к своим покоям. — Согласился? Да. Ибо «нет» было бы приговором. Но бал, Николай… — Внутри зажегся холодный, острый огонек. — … это не свадьба. Это шахматная доска. И фигуры еще только начинают расставляться. Главное — успеть сделать свой ход до того, как Меньшикова поставит мне мат'.

Я вошел в свои покои. За окном уже горело полуденное солнце. И где-то там, за стенами дворца, на Невском проспекте, ждала «ячейка» под буквой «С». И снаряжение внутри нее. Охота приближалась. И бал… Бал был лишь началом игры. Или ее концом. Для кого-то…

Мой стиль боевых искусств — китайский винегрет.

Джеки Чан.

Кабинет Ольги Павловны Меньшиковой дышал холодным величием. Аромат типографской краски, табака и дорогих чернил витал в воздухе. Мраморный камин был пуст и поэтому молчал, хотя весенняя сырость Петербурга быстро просачивалась сквозь стены.

Она сидела за своим гигантским столом из черного дерева, ее тонкие аристократические пальцы перебирали отчет о доходах с уральских рудников. Но мысли витали далеко. Перед ней, развалившись в бархатном кресле, расположился Олег Александрович Верейский. Его пузо, стянутое золотой парчой камзола, слегка подрагивало от плохо скрываемого смеха. От него пахло дорогим табаком и дерзостью смутьяна.

— … и уверяю вас, Ольга Павловна, — ворковал он, выпуская очередное колечко дыма, — московские фабрики работают, как часы. Благосостояние княжества растет. Народ доволен. Вам не о чем беспокоиться.

Меньшикова отложила бумагу. Ее синие глаза, обычно холодные, как зимний Невский лед, сейчас сверлили Верейского с откровенной, нескрываемой яростью. Рубин на брошке полыхал, будто впитывал кровь.

— Мне всегда есть о чем беспокоиться, Олег Александрович, — ее голос был тих, он шелестел, как лезвие по шелку. — Особенно когда московские фабрики начинают ковать не только сталь, но и… амбициозные планы. Планы, касающиеся престола. Моего престола…

Верейский притворно удивился, подняв густые брови:

— Планы? Боже упаси! Я лишь отец, Ольга Павловна. Обеспокоенный будущим своей дочери. А София… ну, вы видели. Цветок расцветает. И тянется к солнцу. К императорскому солнцу. Разве можно винить юную девицу в столь естественных порывах?

— Порвать ей платье во время «случайной» встречи в саду? — Меньшикова улыбнулась, и эта улыбка была страшнее гневного крика. — Устроить «непредвиденный» визит в императорские покои глубокой ночью? Это не порывы, князь. Это расчет. Ваш расчет. И он мне не нравится. Я думала, мы друзья…

Она медленно встала, опираясь ладонями о стол. Ее тень легла на Верейского, как могильная плита.

— Прекратите это, Олег Александрович. Немедленно. Отзовите дочь обратно в Москву. Пока я еще готова считать это… дурной шуткой. Пока не начала задаваться вопросом, насколько глубоко ваши московские корни вросли в столичную грязь. И насколько болезненным будет их… выкорчевывание.

Верейский не дрогнул. Он лишь ухмыльнулся во весь свой мясистый рот, обнажив пожелтевшие зубы.

— Корни, Ольга Павловна? — Он с наслаждением затянулся. — Корни у меня крепкие. Очень. А что до слухов… — Он поймал ее взгляд, полный ледяной ненависти. — Они, знаете ли, уже ползут по дворцу, как тараканы. Сладкие такие слушки. Про юного императора и мою Соню. Говорят, он был просто очарован. Он и при жизни покойного императора волочился за ней по балам. И в покои впустил… с распростертыми объятиями. — Он встал, отряхивая несуществующую пыль с камзола. — Полагаю, одуматься нужно не мне, а вам, регентша. Мир и жизнь имеют свойство — меняться. И серые кардиналы — тоже. До свидания, Ольга Павловна. Меня ждут дела.

Он поклонился… насмешливо, глубоко, и вышел, оставив за собой шлейф табачного дыма и немой вызов. Меньшикова сжала кулаки так, что костяшки пальцев побелели. Верейский перешел черту. И черту эту следовало выжечь каленым железом. Она уже обдумывала первые шаги: кого арестовать, кого подкупить, чью фамилию бросить Рябоволову на растерзание… Но в этот момент дверь кабинета распахнулась с таким треском, что задрожали хрустальные подвески люстры.

Ввалился ее личный слуга, Фомка, бледный как полотно, с глазами, готовыми выскочить из орбит. Он задыхался, будто бежал от самой Бездны.

— Ваше… ваше сиятельство! Простите! Беда! Император!..

Меньшикова резко вскинула брови:

— Что с Николаем⁈ Говори!

— Запил! — выпалил Фомка. — До чертиков, матушка, запил! В Зимнем саду! С фрейлинами! Орет, частушки похабные распевает, по столам скачет! Бокалы бьет! Одну барышню за юбку ухватил, чуть не порвал! Все в ужасе! Графиня Волконская в обмороке!

Ольга Павловна схватилась за голову и начала массировать височные доли. Пульс забил в висках молотом.

Николай! Идиот! Тряпка! Видимо, известие о предстоящей помолвке с Анной доконало слабенькую душонку. Решил уйти в запой. Прямо посреди бела дня! На глазах у всего двора! Но самое паршивое — это был идеальный козырь для Верейского — император-пьяница, страшно разочарованный тем, что женится не на его дочери… Этот слух прекрасно ложился в копилку к тем, что уже стали расползаться по двору.