Главная героиня - Голдис Жаклин - Страница 15
- Предыдущая
- 15/21
- Следующая
– Дело не в том, что мне не нравится. Наоборот, даже очень нравится. Просто сегодня мы отправляемся в поход.
– А-а-а. – Она кивает. – Я надену кроссовки. Это моя походная одежда.
– Окей. – Притормози, Нейт! – Отлично.
Она прищуривается.
– Типа, мы же идем в ненастоящий поход? На всех фотографиях из Чинкве-Терре в Instagram люди выглядят красиво.
– Ты тоже выглядишь красиво в этом наряде. Очень красиво.
– Когда мы в последний раз ходили в поход?
Слово «мы» что-то делает со мной, будто успокаивает.
– В Hollywood Bowl![22]
Она слегка улыбается.
– Тогда на нас была не походная, а спортивная одежда. И я бы сказала, что лен куда лучше пропускает воздух.
Я поднимаю руки, сдаваясь, и обнаруживаю, что искренне улыбаюсь. Такое ощущение, что мы просто болтаем, как делали это много раз раньше, и от обыденности происходящего у меня в груди что-то сжимается.
– Значит, твой наряд одобрен Индианой Джонсом.
Она кивает, но больше не улыбается.
– Мне просто хочется надеть именно это.
У меня сжимается грудь. Интересно, она старается хорошо выглядеть по какой-то особой причине. Ради Габриэля?
– Хочешь – надень. – Я стараюсь придать своему тону беззаботность. – Яйца?
Я передаю Рори пашот – это ее любимое блюдо.
– Да. Спасибо.
Мы обслуживаем себя сами, и пропасть между теми, кем мы были когда-то, и этими новыми странными людьми увеличивается с каждой порцией кофе, налитого в молчании из серебряного кофейника, с каждым кусочком авокадо, нанизанным на вилку в тишине.
– Ты носишь браслет? – спрашивает она, ее взгляд скользит по моему запястью.
– Оу. – Она сплела синие, оранжевые и зеленые нити, как делают дети, чтобы скрепить свою дружбу. – Да, почему бы нет?
– Ты не носил, когда я его тебе подарила. Это было почти…
– Два года назад.
– Два года. – Она качает головой. – Он ужасен.
– Нет! Он мне нравится. И еще больше мне нравятся воспоминания о том, как ты сидела за кофейным столиком, делала его, такая сосредоточенная.
Это вызывает у нее улыбку.
– Да, моя фаза осознанности. Я потратила, наверное, сотню баксов в художественном магазине. И все, что из этого вышло – ужасный браслет. Теперь ты можешь его снять, я разрешаю его сжечь.
Я играю концами нитей, пропуская их сквозь пальцы.
– Прости, теперь я привязан к нему.
– Не могу поверить, что ты его сохранил, – тихо говорит она.
– Рор, конечно же я его сохранил. Знаешь, когда ты ушла… я имею в виду, когда мы расстались, квартира опустела, и все, что у меня осталось, это твой запах…
– Мой запах? – Она хмурится.
– Твой удивительный запах! Как от костра. Как от сексуального костра, – спохватываюсь я. Боже, я несу чушь! – Мне было действительно тяжело, и… я не знаю… я рылся в старых вещах и нашел браслет. И с тех пор я его не снимаю. Я вчера не притворялся, Рор. Я о многом сожалею. Мне жаль, что я причинил тебе боль. Очень жаль! Очень.
Она кладет вилку. Кажется, впервые с тех пор, как мы расстались, она пристально смотрит на меня, не то чтобы сердито, но и не слишком приветливо.
– У нас были договоренности с поставщиками, Нейт. У нас была назначена дата. Мне пришлось все отменить, договариваться о возврате денег. Ты помнишь это, да? Я завернула все до последней тарелки в оберточную бумагу. Честно говоря, я понятия не имею, куда ты делся после окончания срока нашей аренды. Где ты сейчас спишь, с этой отвратительной картиной, которая раньше висела в нашей спальне…
– Эй! – слабо говорю я. – Ты говорила, что она тебе нравится.
Она имеет в виду первую и единственную покупку предмета искусства, сделанную мной на выставке в галерее. Везя ее домой, я чувствовал себя по-настоящему взрослым.
– Я солгала. – На ее губах появляется намек на улыбку. – Не представляешь, с каким удовольствием я отдала ее тебе после нашего расставания. Я счастлива оттого, что мне больше никогда не придется видеть этих жутких танцующих людей.
– Что ж, ты не одна так считаешь. Гаррет сказал то же самое.
Это мой младший брат, который, не стесняясь в выражениях, заявил мне, что я был гребаным идиотом, когда расстался с Рори.
– Мне всегда нравился Гаррет, – кивает она.
Я проглатываю кусочек идеально приготовленного яйца, не в состоянии насладиться его вкусом.
– Я сейчас прохожу курс терапии, Рор.
– О-о, да? – Она произносит это с преувеличенной беспечностью, словно не предлагала мне этого годами.
– Да. Наконец-то у меня получилось.
– Что ж, это хорошо… Я рада за тебя. Так что же значит твое появление здесь? Это часть твоего лечения?
– Это ни в коем случае не является частью моего лечения, хотя Оуэн, мой психотерапевт, одобрил эту поездку. Я многому у него научился. На самом деле, это совсем не весело – видеть те стороны себя, которыми не гордишься. Чувствовать, что за ними кроется. Я не очень умею прислушиваться к своим эмоциям, ощущать их в полной мере.
– Знаю. Я правда это знаю.
Я киваю.
– Хочешь сказать, что ты знаешь об избегающей привязанности?
Она смотрит на меня так, словно у меня две головы.
Я спешу продолжить, пока не растерял свою решимость.
– Оуэн считает, будто то, что я средний ребенок без особенных потребностей, наложило слишком большой отпечаток на мой характер. Старший ребенок – с синдромом Дауна, младший борется с зависимостью, а я – самый обыкновенный.
– Конечно. – Рори смягчается. – Ты был тем парнем, который все делал идеально. Твоя мама всегда говорила, что ты не доставлял им ни капли беспокойства.
– Да, но Оуэн заставил меня понять: я что-то закрыл внутри себя, мне приходилось игнорировать собственные проблемы, потому что у моих братьев они были куда более серьезные. Избегающая привязанность означает, что я постоянно воздвигаю барьеры, создаю дистанцию. Отрицаю… отрицал свои чувства.
Рори отрывает краешек хрустящей вафли и отправляет его в рот.
– Я могу это понять, – наконец говорит она.
– Когда я чувствую себя несчастным, мне хочется оттолкнуть всех. Теперь мне это ясно. Мне нужно было побыть одному после всего, что случилось в Дубае. Поэтому я оттолкнул тебя. Я был таким идиотом. Я оттолкнул тебя как раз тогда, когда ты больше всего нуждалась во мне.
Рори несколько раз моргает.
– Я даже не знаю, что произошло в Дубае. Ты мне почти ничего не рассказал.
Я прикусываю губу.
– Я потерял его. Сезара. Я опоздал.
Она кивает, и выражение ее лица становится более сочувственным.
– Это я знала.
Я продолжаю смотреть в окно, потому что, если взгляну на нее, во мне сломается нечто, помогающее мне держать себя в руках. Сезар был девятнадцатилетним парнем-идеалистом, который перебрался из Турции в Сирию, потому что хотел изменить мир к лучшему, хотел помогать людям. На следующий день после того, как он прибыл в Сирию, его похитил курьер, которому он доверился при переправке через границу. Вскоре после этого его родители получили известие о требуемом выкупе.
Как я оказался вовлечен в это дело? На самом деле, все началось с моего детства. Мой отец – дипломат, и, когда я был ребенком, мы жили в разных местах на Ближнем Востоке и в Африке, а наш дом находился в Вашингтоне. Я всегда общался с людьми разных культур, изучал разные языки. Моя бабушка – сирийская еврейка; когда я был ребенком, она жила с нами в Вашингтоне и говорила со мной только по-арабски, что впоследствии оказалось очень полезным для моей карьеры. Я знал, что хочу работать в международной сфере, как мой отец. Получил степень магистра в области международных отношений, затем первые несколько лет после окончания университета практиковался в Вашингтоне в крупной фирме по проектному финансированию. Большую часть времени я проводил в странах третьего мира, помогая им выбираться из нищеты, гасить долги и создавать новые политические, экономические и судебные системы. Вскоре я перешел на работу в международный фонд, содействующий строительству демократических структур в развивающихся странах, и даже выступал посредником в зонах военных действий.
- Предыдущая
- 15/21
- Следующая