Другая жизнь. Назад в СССР-3 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 1

События в доме губернатора Токио не повлияли на продажи манги про девочку Тиэко. Однако продажи и так были очень хорошие. Первые десять тысяч экземпляров разошлись за три дня. Вторые — за два. Картины я продал все. Серия «скалолазки» ушла за два миллиона йен. Серию «Дети Японии в СССР» кто-то купил за три. И папа-якудза клялся-божился, что пальцем не пошевелил, чтобы «помочь» продажам. Клялся-клялся и перевёл мне на счёт ещё пять миллионов. Чтобы хоть как-то отблагодарить, да. Японцы очень не любят быть кому-то должны. Они даже на улице, если у них вдруг нет зажигалки, никогда не попросят прикурить. Не принято.

Похоже, что никто и не узнал ничего про то, что случилось в доме губернатора Токио. Почему я так думаю? Да, потому, что полиция меня не спрашивала, как я убил двух якудза. Её, полицию, и не вызывали. Губернатор сказал, когда они с папой-якудза пришли на сработку сигнализации, сработавшей после нажатия Тиэко тревожной кнопки, что «не надо тревожить детей и омрачать им праздник».

Приехали какие-то люди на машинах, забрали тела, и все дела.

Мы с Тиэко к гостям больше не вышли. Да, никому мы и не были нужны, даже моим сопровождающим.

С Союзом художников и экспортной конторой мы «бодались» не очень долго. Как только я сказал, что на моё имя уже открыт счёт в филиале банка «Американ экспресс» и галерея готова начать переводить мне деньги за картины, проданные с аукциона, от меня сразу отстали, но предупредили, что я не внёс вступительный и профсоюзный взносы. Я сообщил, что первый я заплачу по приезду в Союз, а второй мне, во-первых, — не нужен, а во-вторых, — мне его ещё платить рано. Восемнадцати нет…

На что мне сказали, что, во-первых, в профсоюз имеют право вступить граждане с шестнадцати лет, а во-вторых, — Союз художников может дать путёвку в дом «творчества» или на «творческую дачу». Оказалось, что не только писатели пользуются такими привилегиями, но и художники-члены Союза. Творческие дачи располагались в живописных местах — на черноморском или балтийском побережье, на берегах озер или рек. Художники могли жить там в течение двух месяцев на полном обеспечении. Их кормили три или четыре раза в день, давали мастерскую и все необходимые материалы для работы. По завершении двух месяцев художники устраивали отчетную выставку, на которой показывали созданные во время пребывания на даче работы.

Ещё мне сказали, что я смогу сразу же встать в очередь на кооперативную квартиру. А я, пользуясь случаем, спросил, как я вообще мог стать членом Союза Художников, когда мне нет восемнадцати лет. На что заместитель председателя Союза мило улыбнулся, пожал плечами и пальцем показал наверх.

Как я понял позже из объяснения своего «внутреннего голоса», мне не удастся избежать аннексии моей валюты, так как в СССР отовариваться придется чеками «Внешпосылторга», а для этого я вынужден буду пересылать валюту на своё имя через «Внешторгбанк». В Японию, или какую иную заграницу, хрен меня больше выпустят, а посему, чаша сия меня не минует. Валюта ваша, будет наша.

— Да и хрен с ним! — сказал я. — Много мне надо?

С папой и дедушкой Тиэко мы потом, когда за мной прибрали, поговорили немного. Они поспрашивали, мы с Тиэко рассказали как дело было. Я даже показал, что и как делал. И всё шло нормально, пока дедушка не спросил:

— А почему, Миса, ты не снял обувь, когда вошёл в дом? Ты же, вроде, знаешь наши традиции. Да и Тиэко разулась… А ты вошёл обутый… Почему?

И тут я не нашёлся, что ответить и сказал:

— Предчувствие какое-то было, словно я уже переживал этот момент раньше и на нас нападали двое. И босиком было не очень удобно отбиваться.

Тиэко набрала воздух, словно что-то хотела сказать и замерла, ожидая разрешения старших.

— Говори, Тиэко, — разрешил дедушка.

— Мне его взгляд сразу не понравился. Ещё при входе. Он какой-то сосредоточенный был и шёл в дом, словно на заклание. Я даже обиделась сначала. А потом смотрю, а он в ботинках своих военных. В глаза ему посмотрела и испугалась. Мне даже показалось, что это глаза тигра. Помнишь, деда, мы в детстве тигра смотрели в сафари парке. Как я трусики обмочила. Мне взгляд того тигра много раз снился. Вот и у Мисы такой же взгляд был, и он точно ждал, когда я увижу их. И когда я увидела их, он начал бить. Вот это было кино! Ни одного лишнего движения. А как он пистолет выбил⁈ Носок ботинка попал точно в сухожилие, как ты меня учил, деда. Так он ещё и пистолет ногой швырнул, когда тот вылетел.

— Это случайно получилось, — скривился я.

— Да-а-а… Хорошие ботинки, американские. Видел я такие на ногах обслуживающего персонала американского военного аэродрома. У них подошва особая. Там даже флаг американский должен быть. Как они у тебя оказались, Миса?

Я так и сидел в обуви.

— На нашем базаре во Владивостоке купил. Парень сказал, что из Вьетнама привёз.

— Во Вьетнаме зимняя обувь? — удивился дедушка. — Странно. Ну и чем ты объяснишь своё предвидение?

— Я? — удивился я. — А зачем мне объяснять? Случилось и случилось. Повезло, так повезло! Спасибо и слава богам! Зачем что-то пытаться объяснять?

— Ты веришь в бога? — спросил папа-якудза. — Ты же советский!

Я хмыкнул.

— Мой дедушка говорил, что когда на войне шли в атаку, неверующих не было.

Дедушка Тиэко шевельнул бровями.

— Твой дед воевал?

— Да. У него есть медаль «За победу над Японией».

— Он гордится ею?

Я покрутил головой.

— Я горжусь ею. Дед не говорит о войне.

— Хорошо сказал, Миса! — Рёките Минобэ наконец-то осмелился дотронуться до моего плеча.

Он несколько раз, судя по всему, намеревался это сделать, но сдерживал себя. А тут… Он вдруг шагнул ко мне и обнял. Обнял и заплакал.

— Ты снова спас нашу Тиэко, — прошептал он, глотая слёзы. — Мы тебе бесконечно благодарны и ты… Скажи ему, Тадаси.

Папа-якудза нахмурился.

— Гхэ! — откашлялся папа-якудза и сказал. — Не знаю, что там у вас с Тиэко? Она взрослая девочка и сейчас не те времена, чтобы настаивать на браке по расчёту. Что у вас получится, то и получится. Но знай, что отныне ты мой мукоёси[1]. И это не пустой звук, а официальное предложение. У меня нет сына. А у нас в Японии давно принято усыновлять не детей, а взрослых. Для продолжения семейного дела. Хоть ты и иностранец, по сути, гайдзин, но в Японии бывало и такое. Чаще, конечно усыновляли китайцев и корейцев, но по мне так лучше такого русского, как ты, который убил двоих и не поморщился, а сидит и чай пьёт. Ты — самурай, Миса. И на твоей голове чувствуется рука Бога. Только самураи могли предвидеть исход сражения и изменить его в свою пользу. Ты ведь видел, да?

Я кивнул.

— Да. Я видел, как Тиэко убили, а я не успел ничего сделать.

Рёките Минобэ, державший мою ладонь, сжал её так сильно, что я почувствовал боль.

— Я два раза переделывал будущее, — сказал я и поправился. — В мыслях конечно. Ну и получилось.

— Точно, с ним Бисямон[2], — сказал Рёките Минобэ. — То, что он делает, без божественного начала — невозможно. Ты видишь, как он двигается? Так у нас мало кто двигается. Может быть только Канадзава?

— Или Микио Яхара? — сказала Тиэко.

— Главное, даже не скорость, — сказал дедушка, — а то, с какой лёгкостью он движется. Ногой махнул, словно муху рукой отогнал. Ему точно нужно выступать на чемпионате. И надо срочно заявить о нём, как о твоём мукоёси. Раз они пришли в наш дом, то война

— Не будет осложнений с Советскими властями?

— Э-э-э… Извиняюсь, конечно, но как я понимаю, вы собираетесь меня усыновлять, но у меня есть родители. Это вас не смущает? Да и меня вы почему-то не спрашиваете, а ставите перед фактом. Почему? Я чего-то не понимаю?

— Микоёси — это, вроде как, усыновление наоборот. Это не ты становишься моим сыном, а я признаю, что ты — мой прямой наследник. Как и моя дочь Тиэко.