Воин-Врач II (СИ) - Дмитриев Олег - Страница 1

Народ, жадный до новостей и сенсаций, что в моём «прошлом будущем», что здесь, начинал стягиваться к причалам. Мы с Глебом ехали шагом, он слева, на шаг позади. Справа, чуть ближе вперёд, шагал конь Яна Немого, время от времени всхрапывая и сбивая ритм. Его Тимеклис* такого себе никогда не позволял. Но они вместе с Бураном и Ва́ровым Палом отдыхали на подворье Пахома, лучшего в Киеве коновала. Здешний Айболит обещал, колотя себя в длинную сивую бороду, что Пала и Бурана в строй вернёт скоро, а вот про вороного попросил дней пять на подумать, чем сразу расположил меня к себе. Мог бы тоже поклясться, что вылечит, но не стал обещать заранее: профессионал, и не алчный, как многие в этом городе — на вопросы об оплате за труд махнул рукой, пробурчав, что посчитает тогда, когда будет, за что деньгу принимать.

* Тимеклис (tīmeklis) — темнота или тьма (латгальск.).

За воротами, казалось, толпилось пол-Киева. Потому что ближе к сходням пройти мешали волнорезы из Ждановых. Тут было не только три заслона, о которых говорил Всеслав, но и два заграждения по периметру, довольно широкому, причём в рядах второго полукольца через две-три фигуры в кольчугах и шеломах попадались знакомые кожаные безрукавки. Видимо, Ставр начал «боевое слаживание». Но фигурами эти, в коже, от полоцких великанов почти не отличались, и рогатины у них в руках тоже были не тоньше и не короче. И головы они склоняли, приветствуя князя с сыном, точно так же. Видимо, дисциплина в «лесных войсках» была на нужном уровне.

Заслоны один за другим открывались перед мордами коней и закрывались позади нас. Посторонних, вероятно, желавших под шумок проникнуть на берег, отсекли ещё на втором периметре. Лишних людей на причалах не было. С нашей, по крайней мере, стороны. Комитет по встрече получился вполне представительный — перекрыть для визита неизвестных гостей не самый маленький участок берега в эти времена, пожалуй, мало кто и где смог бы. Как и усыпать все крыши и высокие деревья снайперами. Но недавняя заваруха показала, что дружина работала слаженно и крайне эффективно, и это, надо полагать, и ей само́й понравилось. И веры в Чародея, которому довелось служить, тоже добавило. Хотя, казалось, куда уж больше?

Лодьи, явно местные, русские, судя по узнаваемым обводам и формам, стояли у сходен. На вёслах сидели широкоплечие бородатые мужики, видом тоже неотличимые от тех, что встречали гостей на берегу. Настораживало только то, что рукояти многих вёсел были заляпаны красным и кое-где замотаны тряпками. То, что я и князь помнили про гребцов этого времени, говорило, что на их ладонях, твёрдых, как конское копыто, можно было гвозди прямить или угли переносить. Видимо, они и вправду очень спешили. По запалённому дыханию, даже сейчас, через несколько минут после швартовки, по запавшим щекам и выражениям лиц это было понятно. Но кровавых полос через все спины видно не было, значит, гнали их не кнутами-ногайками. А вот зачем они так летели к Киеву — только предстояло выяснить. И помочь с этим явно планировал вон тот здоровый кривоногий осанистый дядька, что как раз перебирался через борт первой лодьи. Один и без оружия.

— Моё имя — Хару-хан, под копытами моих коней Дешт-и-Кипчак** от Скифского до Хазарского моря. Русы знают меня, как Шарукана.

** Дешт-и-Кипчак — исторический регион Евразии, представляющий собой Великую Степь от низовий Дуная до Иртыша и озера Балхаш.

Говорил он с непонятным акцентом, но голос был твёрдым, как и осанка, и выражение лица, круглого, широкоскулого, с узкими, но неожиданно голубыми глазами. Волосы его были тоже непривычного цвета — рыжевато-жёлтого, хотя память князя говорила, что для половцев это совершенно нормально. В моём же понимании степняки непременно должны были быть черноволосыми, кареглазыми, грязными, пыльными и засаленными. Этот был вполне опрятного вида, но что-то в его голосе и в самой ситуации давало понять — следовало ждать сюрпризов. Любых. И вряд ли приятных.

Князь соскочил с коня легко, привычно. Подождал полмига, когда Гнат и Немой повторят движение и замрут за плечами с обеих сторон. Глеб чуть замешкался, но тоже спустился и остановился позади Рыси, справа, крайним в ряду.

— Я — Всеслав, князь Полоцкий и великий князь Киевский. Люди прозывают Чародеем,— голос был ровным и спокойным, как и дыхание, и мимика. Будто к нам что ни день приплывали вожди степных племён. — Что привело тебя на мои земли, Степной Волк?

Одно из прозвищ Шарукана, лидера половцев, что не так давно едва ли не наголову разбили дружины Ярославичей на Альте, подсказала Всеславова память. Вроде как кто-то из его предков был из волков, и все родственные колена-племена почитали этих хищников за близкую родню. Это вселяло некоторую надежду, пусть и очень призрачную. А про «мои земли» сказано было, чтобы дать понять «гостям с юго-востока», что уход предыдущей администрации вовсе не означает то, что здесь свободно, что можно прискакать и забрать всё, что плохо лежит, стоит и ходит. Лица Гнатовых и Ждановых дружинных повдоль всего берега данный посыл дублировали и усиливали, кратно.

— Волей Великого Тенгри, один из моих старых камов*** прознал, что в здешних землях новый князь, — хан говорил медленно, явно тщательно выбирая слова. — Вечное Синее Небо рассказало, что князь этот не имеет равных в искусстве целительства. Что воскрешает из мёртвых.

У него дрогнула щека и нижняя губа. На лице, будто вырубленном из сплошного куска песчаника, это смотрелось нежданно и наводило на определённые мысли. Пока не конкретные, но уже более предметные, чем те, что терзали при выезде из городских ворот навстречу нежданным гостям.

*** Кам — половецкое название шамана. По ряду версий именно от этого произошли слова «камлать», «камлание».

— Не мог ли старый шаман ошибиться, донося до тебя волю Великого Тенгри? — Всеслав посмотрел на серое осеннее небо с уважением и даже некоторой торжественностью. Говорить со степняками об их Богах без уважения было бы не лучшим началом беседы.

— Что ты хочешь сказать этим, Всеслав? — глаза хана сузились ещё сильнее, а правая рука дёрнулась было к поясу. Видимо, в поисках сабли или плети-камчи. Которых там не было.

— Воскрешать мёртвых могут только Боги, Шарукан. Людям это недоступно, — с максимальным спокойствием отвечал князь. Чуть разведя руки, показывая открытые ладони.

— Люди говорят, что некоторое время назад на этом самом месте ты сделал невозможное, — он быстро брал себя в руки. Качество, обязательное для лидера, для вождя. — Пятерых, погибших от стрел, унесли в твою юрту, они дышали и стонали.

От Рыси будто неуловимо повеяло опасностью. Второй раз за слишком краткий промежуток времени он сталкивался лицом к лицу с работой «конкурирующих организаций», и работой хорошей.

— Из тех пятерых сейчас дышат лишь трое. И сколько ещё продолжат — лишь Богам ведомо, — так же ровно ответил Всеслав.

Кузьма умер после обеда следующего дня, как и один из гребцов, тот самый, что поймал две стрелы в живот. Тот умер ещё с первыми лучами Солнца, успев рассказать одному из Гнатовых всё, что помнил про отплытие из Полоцка и переход до Киева. Кузя подтвердил сказанное слово в слово, хоть и лежали они в разных горницах. Трое оставшихся в живых продолжали дышать, у одного из них даже температура была относительно в пределах нормы. И он был единственным, кто время от времени приходил в сознание.

— Ты говоришь правду, Всеслав, — с каким-то, кажется, удивлением констатировал факт хан, подняв соломенные брови.

— Правду говорить легко и приятно, — отозвался князь так понравившейся ему фразой, — и нет страха забыть, кому, когда и что врал.