Кровь и Воля. Путь попаданца (СИ) - Став Михаил - Страница 21

Святослав поднял голову, его лицо внезапно посерьезнело, повзрослело.

— Ты понимаешь, что это значит?

Я понимал.

Если меч там — значит, его убрали. Значит, кто-то хотел, чтобы отец умер безоружным. Без чести.

Как предатель.

Горислав встал, его тень накрыла всю горницу, словно крыло ворона.

— Завтра на рассвете. Пока Добрынич не догадался, что мы знаем.

Я свернул свиток, ощущая, как пергамент жжет пальцы, словно раскаленный металл.

Зловещим шепотом листвы встретили нас Громовские леса. Ветви старых дубов скрипели, словно кости повешенных, а воздух был густым от запаха прелой хвои и чего-то еще — медвяного, гнилостного, тревожащего ноздри. Ночь окутала путников плотным саваном, скрыв от посторонних глаз нашу пятерку: меня, Велену и троих израненных жизнью дружинников отца.

Луна, будто стыдясь нашего предприятия, схоронилась за пеленой туч, оставив нас пробираться почти наощупь. Лишь изредка, когда ветер разрывал облака, на землю падали бледные пятна света, напоминающие кровавые следы.

Ржавый стон петель разорвал тишину, когда мы приблизились к часовне. Полуразрушенные стены, увитые изумрудным мхом, напоминали оскаленный череп давно усопшего великана. Косые глазницы окон слепо взирали на непрошеных гостей, а покосившийся крест на крыше напоминал сломанный меч, воткнутый в могилу.

— Здесь? — прошептал я, ощущая, как волчья кровь закипает в жилах, требуя свободы, мести, правды.

Горислав утвердительно кивнул, извлекая из-за пояса факел. Вспыхнувшее пламя осветило его лицо, превратив глубокие морщины в зловещие тени.

— Под алтарем, — проскрипел он, указывая обугленным концом факела на полуразрушенные ступени.

Внутри часовни воздух был густым, как бульон из кошмаров. Запах тлена и металла въелся в каменные стены, смешавшись с чем-то еще — с терпким ароматом свежего воска и... пота. Кто-то действительно был здесь до нас.

Велена провела кончиками пальцев по вырезанному на стене изображению волка, и я увидел, как ее ногти задержались на свежих царапинах вокруг древнего символа.

— Кто-то был здесь... совсем недавно, — прошептала она, и в ее голосе зазвучала сталь.

Горислав резко поднял факел выше. Оранжевый свет заплясал по стенам, выхватывая из тьмы свежие следы сапог на пыльном полу, обломки сломанной печати у алтаря...

Внезапный лязг железа — резкий, как удар топора по наковальне — полоснул по нервам.

Из клубящейся темноты за алтарем вынырнули фигуры в чешуйчатых кольчугах. Их плащи, окрашенные в багряный цвет, развевались, словно окровавленные крылья. На груди у каждого — вышитый двойной топор, красный, как свежая рана.

— Громовцы! — прохрипел старший из дружинников, хватаясь за секиру.

Я рванул меч из ножен, но было уже поздно.

Взметнувшиеся языки пламени ослепили, залив часовню адским светом. Огненные блики заплясали по стенам, превращая древние фрески в гримасничающие лики давно забытых святых.

Из-за разрушенного алтаря, медленно, словно тень, возник высокий воин в черных, как ночь перед казнью, доспехах. Его плащ — цвета засохшей крови — не шевелился, будто выкованный из металла.

— Мирослав Ольгович, — проскрипел он, и его голос звучал, как скрежет валунов в глубине пещеры. — Мы ждали тебя.

Я узнал его сразу — Лютобор Громов, глава рода, палач моего отца. Его лицо, иссеченное шрамами и ненавистью, было знакомо мне по кошмарам.

В его руке холодно блеснул родовой меч Ольговичей — "Лютоволк", клинок, что должен был передаться мне. Теперь он лежал в лапе врага, как трофей.

— Удивлен? — Лютобор скривил губы в змеиной усмешке, проводя пальцами по лезвию. Кровь выступила на его коже, но он не моргнул. — Твой отец тоже не ожидал удара в спину.

Часовня взвыла от порыва ветра, и в этом вои я услышал голос отца.

Горислав застонал за моей спиной, но я уже не слышал ничего, кроме звона крови в ушах.

Велена вцепилась мне в плечо, но я стряхнул ее руку.

Лютобор ухмыльнулся шире, обнажив желтые клыки.

— Хочешь узнать, как он умирал?

Мир сузился до острия меча.

До его горла.

До мгновения перед убийством.

Я бросился вперед, не помня себя.

Воздух разрезал дикий вой — то ли мой, то ли того зверя, что рвался наружу. "Лютоволк" в руках Лютобора вспыхнул алым в отблесках факелов, но мне было плевать.

Первая атака — удар снизу, в живот, где кольчуга расходилась. Лютобор отпрыгнул, словно змея, его клинок взвыл надо мной, царапая плечо. Теплая струйка поползла по руке.

— Слабо, Ольгович! — засмеялся он, разворачиваясь для нового удара.

Я не ответил. Я уже не думал.

Только кровь. Только месть.

Велена метнула нож — лезвие блеснуло, вонзилось в горло одному из громовцев. Тот захрипел, рухнул, забрызгав алтарь.

Горислав, истекая кровью, рубил второго, секира вгрызалась в кольчугу, рвала плоть.

Лютобор наступал, его меч плясал в воздухе, как живой. Я парировал, чувствуя, как сталь дрожит в руках.

— Твой отец ползал, умолял! — шипел он, загоняя меня к стене.

Спиной я ощутил холодный камень, и в тот же миг его клинок рванулся к горлу.

Я рванулся вбок, лезвие чиркнуло по стене, высекая искры.

И тогда — я увидел его глаза.

На миг.

Всего на миг.

Они дрогнули.

Я врезался в него плечом, сбивая с ног. Мы рухнули на пол, мечи вылетели из рук.

Его пальцы впились мне в шею, мои — в его горло.

Кровь. Пот. Злоба.

Он хрипел, я рычал, мы катались по грязному полу, как звери, как псы, как те, кто уже не люди.

Внезапно — хруст.

Его горло под моими пальцами подалось.

Лютобор замер. Его глаза полезли на лоб, губы пошевелились, но звука не было.

Только бульканье крови во рту.

Я сжал сильнее.

— Это за отца.

Последний хрип. Последний вздох.

Тело обмякло.

Тишина.

Только мой тяжелый пульс в ушах.

Потом — звон.

"Лютоволк" лежал рядом, будто зовя к себе.

Я поднял его.

Клинок взвыл, как живой, словно чувствуя хозяина.

Велена стояла над трупами, ее глаза горели.

— Теперь мы знаем, кто предал.

Я кивнул, проводя рукой по лезвию.

"Лютоволк" влился в ладонь с тяжелой покорностью, будто истосковавшийся пленник, наконец вернувшийся домой. Сталь отозвалась тихим, почти человеческим стоном, оплакивая годы, проведенные в неволе чужих рук. Рукоять обожгла пальцы, и древние руны на клинке вспыхнули багровым жаром — меч помнил кровь, жаждал крови.

Горислав, обагренный кровью, стекавшей из рваной раны на плече, привалился к обломку алтаря. Его голос скрипел, как заржавевшие петли старой двери:

— Теперь ты… настоящий Ольхович…

Святослав застыл в дверном проеме, его меч алел багрянцем битвы. В его взгляде больше не было и тени снисхождения — лишь обжигающее холодом понимание:

— Князь не знал… Это заговор Громовых.

Велена резко развернулась, её пальцы впились в моё запястье с силой медвежьих клещей, оставляя на коже багровые полумесяцы.

— Слышишь? — её шёпот был острее клинка.

Вдали, сквозь завывания ветра, пробивался глухой, нарастающий топот — сотни копыт били по замерзшей земле, как барабанная дробь перед казнью.

— Добрынич... — прошипел я, сквозь стиснутые зубы. Слюна с привкусом крови заполнила рот. Конечно, этот седой шакал не мог не подстраховаться.

Горислав застонал, силясь подняться. Его пальцы скользили по мокрым от крови камням, оставляя алые мазки на сером плитняке.

— Уходите... — хрипел он, выплёвывая кровавые пузыри. — Я... задержу их...

Я молча протянул руку и взвалил его на плечи. Старый воин был легок, как дитя, – сколько же крови утекло из него?

— Ольговичи не бросают своих, — прорычал я сквозь зубы, вынося Горислава к черному ходу часовни. Его кровь сочилась сквозь мою одежду, горячая и липкая, напоминая о цене каждого нашего шага.