Кровь и Воля. Путь попаданца (СИ) - Став Михаил - Страница 19

Внезапный толчок ногой.

Грудь.

Я полетел назад, сбивая стол, рассыпая пергаменты по полу. Кровь во рту. Гнев в жилах.

Святослав занес меч для последнего удара - и замер.

Лезвие сверкнуло в полутьме, устремляясь к моей груди. В последний миг я рванулся вбок, чувствуя, как сталь прошивает воздух у самого виска.

Опираясь на одну руку, я резко развернулся, нога описала дугу – и с гулким ударом врезалась в запястье Святослава. Его меч звякнул о пол.

Я уже был на ногах.

Мой клинок – у его горла.

Тишина.

Только тяжелое дыхание да стук дождя по крыше.

Святослав замер, его глаза сузились – но не от страха. От уважения.

– Неплохо, – выдохнул он, оскаливаясь. – Очень неплохо для первого раза.

Я не опустил меч.

– Ты специально оставил открытой правую сторону, – прошептал я. – Почему?

Княжич хрипло рассмеялся, не пытаясь вырваться.

– Потому что настоящий бой – не в залах, не на тренировках. Там, где пахнет кровью и страхом. Ты это почувствовал.

Его рука вдруг рванулась к поясу – кинжал!

Но я был быстрее.

Удар рукоятью в висок – Святослав охнул, пошатнулся, но не упал.

– Вот теперь – хорошо, – прохрипел он, вытирая кровь с губ. – Значит, не зря я в тебя поверил.

За окном снова завыли волки – ближе, голоднее.

Святослав наклонился, поднял свой меч, взвесил его в руке.

– Следующий урок – выживание. Готов?

Я усмехнулся, чувствуя, как огонь растекается по жилам.

Второе правило: истинная сила рождается во тьме.

Мы сидели у догорающего костра, вглядываясь в пляшущие тени. Святослав достал из-под рубахи потемневший от времени медальон – древний, с выгравированным волком, алчно пожирающим луну.

— Мой дед носил его, — он протянул медальон мне. – Говорил, что когда-нибудь придет Ольхович, который…

Громкий треск сломанной ветки за дверью оборвал его слова. Мы замерли, как подстреленные птицы. Даже дождь, казалось, утих, боясь нарушить зловещую тишину.

Тяжелый топот. Шуршание кольчуги. Едва слышимый звон стали о сталь.

— Дружинники, — прошептал я, чувствуя, как леденеет кровь в жилах. – Твои?

Святослав побледнел, словно полотно:

— Не мои.

Третье правило: иногда бегство – единственная победа.

Мы вылетели через заднюю дверь, как зайцы, вспугнутые сворой голодных гончих. Ноги вязли в размокшей земле, каждый вдох обжигал легкие. Лес встретил нас непроглядной тьмой и колючими объятиями веток, хлеставших по лицам. Где-то позади раздавались яростные крики, эхом разносившиеся между вековых стволов:

— Здесь! За мной! В погоню!

Святослав вдруг резко свернул вправо, к старой дуплистой липе, чьи корни, подобно скрюченным пальцам, вросли глубоко в землю. В лунном свете его лицо было бледным, как смерть:

— Вниз!

Под корнями, словно черная пасть, зияла дыра – вход в древний подземный ход, вырытый еще прадедами. Мы нырнули в ледяную тьму, когда первые стрелы с присвистом вонзились в дерево над нашими головами.

Спустя час.

Мы выбрались из-под земли у заброшенной мельницы, чьи лопасти давно сгнили, превратившись в жуткие скелеты. Святослав, дрожа всем телом, рухнул на колени, его пальцы впились в сырую землю:

— Они… они не могли узнать о нашем убежище… — его голос дрожал от ярости и неверия.

Я медленно поднял с земли обрывок пергамента, кем-то оброненный в спешке. На пожелтевшей бумаге отчетливо виднелся родовой знак: двойной топор – символ боярского рода Громовых, давних и коварных союзников Добрыничей.

Сердце сжалось.

— Не твои люди, — прошептал я, с горечью осознавая предательство. – Мои.

Дождь хлестал по спине, превращая тропу в грязное месиво. Холодные струи стекали за воротник, смешиваясь с потом, а под ногами земля расползалась, словно живая. Мы бежали, не разбирая дороги, прыгая через корни и ямы, слыша за спиной всё ближе крики погони.

— Сюда! — Святослав рванул меня за рукав, резко сворачивая к старому дубу, чьи узловатые корни торчали из земли, как пальцы мертвеца.

Мы нырнули в заросли папоротника, едва не сбиваясь с ног. Липкие листья хлестали по лицам, а под ногами хлюпала вода, скрывая следы. Где-то позади раздавался треск веток и ругань — погоня теряла наш след, но не намерена была сдаваться.

— Тише... — я прижал княжича к земле, чувствуя, как его сердце колотится под тонкой рубахой, как дрожат его плечи. Не от страха — от ярости.

Шаги приближались.

— Черт! Где они?! — хриплый голос прозвучал в каких-то десяти шагах от нас.

— Может, к реке?

— Ищите! Хозяин обещал золото за их головы!

Я затаил дыхание. Князь? Значит, это не просто Громовы. Это княжеские люди. Настоящие охотники.

Минуту, другую... Мы не шевелились, слившись с землей, с мокрой листвой, с тьмой. Шаги удалялись, но не исчезали — они рассыпались по лесу, как стая голодных псов.

— Пошли, — прошептал я, помогая Святославу подняться.

Деревня. Утро.

Мы добрались до села на рассвете, вывалившись из лесной чащи, как призраки. Мокрые до костей, изможденные, но живые. Первые лучи солнца золотили крыши изб, а из труб уже поднимался дымок — хозяйки разводили огонь для завтрака. Запах свежеиспеченного хлеба смешивался с ароматом мокрой земли после дождя.

Никита встретил нас на пороге своей избы, скрестив руки на груди. Его коренастая фигура заслонила дверной проем, а седые брови нахмурились, словно тучи перед грозой:

— Ну и видок у вас. Как черти после купания в болоте.

Я ухмыльнулся, сбрасывая мокрый плащ, с которого струилась вода, образуя лужицу на полу.

— Рад видеть и тебя, дед. Особенно твою гостеприимную морду.

Староста фыркнул, но тут же засуетился, крича через плечо:

— Ну-ка, Марья, грей воды да чистой одежды! Да поживее!

Пока мы отогревались у печи, я рассказал Никите о погоне. Староста слушал, почесывая бороду, его глаза сужались, становясь узкими, как щелки.

— Княжеские? — он выдохнул, качая головой. — Значит, не все у тебя с князем ладно, как ты думал.

Святослав, сидевший на лавке с кружкой горячего сбитня в руках, мрачно опустил взгляд. Его пальцы сжали глиняную кружку так, что костяшки побелели.

— Отец... Он не знает. Это бояре Громовы действуют за его спиной.

Я взглянул на него, потом на Никиту, и тихо пробормотал:

— Или не за спиной.

Тишина.

Она повисла в воздухе, тяжелая, как предгрозовое небо. Даже Марья, обычно болтливая, замерла с ведром в руках, поняв, что затронуто что-то важное.

Полдень.

Солнце висело высоко, заливая деревню густым, медовым светом. Я стоял у окна, наблюдая, как жизнь течет своим чередом: мужики с покрикиванием тянули плуги на дальние поля, бабы, переругиваясь, таскали воду из колодца, ребятня с визгом носилась между изб, пугая тощих деревенских кур.

Обычный день.

Слишком обычный.

И вдруг — резкий скрип ворот, топот копыт, приглушенные голоса.

Я инстинктивно схватился за меч, но Никита уже выскочил во двор, распахнув калитку так, что та заскрипела на ржавых петлях.

— Да это ж... — его голос дрогнул.

Я шагнул на крыльцо.

Велена.

Она стояла посреди улицы, бледная, как лунный свет, в порванном дорожном плаще, но живая. Настоящая. За ее спиной топтались трое незнакомцев — два бородатых мужчины, крепких, как дубовые коряги, и худощавая девушка с глазами, полными усталой злости. Все в дорожной пыли, с потрескавшимися губами и руками, привыкшими сжимать оружие.

— Прости, что задержалась, — сказала она, и в ее глазах светилась не просто усталость, а что-то большее. Тень того, что ей пришлось увидеть.