Кровь и Воля. Путь попаданца (СИ) - Став Михаил - Страница 1

Пролог: Падение

Я верил всегда в материальное.

В контракты, где красовались шесть нулей, в их плотную, почти осязаемую тяжесть на весу перед подписанием. В холодный блеск стали Rolex, скользивший по запястью, отмеряющий время, которое я научился дробить на прибыль. В выверенный до миллиметра механизм собственного тела, отточенный годами безжалостных тренировок — каждое движение, каждый удар, каждый вдох, подчинённый одной цели: быть сильнее, быстрее, неуязвимее.

Я всегда считал, что смерть — это что-то далёкое. Что-то, что случается с другими. С теми, кто слабее, кто не рассчитал риски, кто не умел держать удар.

Но потом самолёт вдруг затрясло.

Резко, грубо, будто гигантская рука встряхнула игрушечную модель. Мой MacBook, вырвавшись из рук, с глухим стуком врезался в соседнее кресло, оставив на бежевой обивке тёмную вмятину. Кофе из хрупкой фарфоровой чашки выплеснулся на брюки, но я даже не почувствовал ожога — только внезапную, ледяную пустоту в груди.

"Господин Ковалёв, прошу пристегнуть ремни!"

Голос стюардессы дрожал, в нём плескался неприкрытый ужас. Она уже знала. Все они уже знали.

Я медленно повернул голову к иллюминатору.

Сквозь толстое стекло, словно алчные демоны, взметнулись языки пламени. Левое крыло, изломанное, неестественно вздёрнулось к небу, обнажая клубящийся дым и рваные края металла. Где-то внизу, под нами, простиралась бескрайняя синева океана, но теперь она казалась не свободой, а бездной.

В голове, словно удар хлыста, пронеслась единственная мысль, обжигающая, яростная:

"Я не успел подписать контракт на сорок миллионов."

Нелепо. Глупо. Но мозг, годами заточенный на цифры, на сделки, на расчёты, даже сейчас цеплялся за самое важное.

"Чёрт… а ведь сделка с японцами была почти в кармане…"

Почти.

Последнее, что я почувствовал — невыносимый жар, ворвавшийся в салон, сжигающий кожу, лёгкие, мысли.

Потом — тьма.

Абсолютная. Без контрактов. Без нулей. Без Rolex на запястье.

Только тьма.

Глава 1: Чужое тело

Сознание вернулось вместе с приступом тошноты, скребущей нутро когтями.

Каждый вдох отдавался резью в рёбрах, будто кто-то вонзил между ними раскалённый прут. Я застонал, но звук застрял в пересохшем горле, превратившись в хрип.

Первое, что я ощутил — холод.

Ледяной ветер бил в лицо, пробираясь под грубую ткань, в которой я был облачен. Зубы стучали так сильно, что казалось, вот-вот раскрошатся. Я попытался пошевелиться, но тело не слушалось — будто меня переехал КамАЗ, раздавил, а потом кое-как слепили обратно.

– Где я?..

Голос звучал чужим, сиплым, словно я не пил воды несколько дней. Я медленно открыл глаза, и мир предстал передо мной размытым, как сквозь запотевшее стекло.

Низкий, закопчённый потолок.

Грязные брёвна, почерневшие от времени и дыма. В нос ударил едкий коктейль запахов — гарь очага, прелая солома, кислый дух немытого тела и ещё что-то… металлическое. Кровь?

Я лежал не в удобном кресле бизнес-класса, а на жёстких досках, накрытых потрёпанной волчьей шкурой. Её жёсткая щетина впивалась в спину, но даже эта боль казалась ничтожной по сравнению с тем, что творилось в голове.

— Это что, розыгрыш?..

Где самолёт? Где стюардесса с её дрожащим голосом? Где мои сорок миллионов?

Голова раскалывалась, будто после ночи с виски и дурацкими решениями, которые казались гениальными до первого луча солнца. Я сжал веки, пытаясь выдавить из памяти хоть что-то, но перед глазами лишь мелькали обрывки: огонь, крики, падение…

А потом…

Я опустил взгляд.

И увидел руки.

Но не свои.

Измождённые, с выступающими сухожилиями, иссечённые жёлтыми мозолями — такие бывают у крестьян, годами вцепляющихся в рукоять проклятой мотыги. На запястье не было Rolex. Только грязь под ногтями и тонкие белые шрамы — следы от порезов, которые никто и никогда не зашивал аккуратными нитками в частной клинике.

–Что за чертовщина?!

Я попытался встать, но мир вдруг накренился, и я рухнул обратно

— Мирослав! Опять валяешься, дармоед?! Опять нажрался, падаль?

Голос прозвучал как удар кнута. Я вздрогнул, и в тот же миг в висках застучало — не просто боль, а целая буря обрывков, теней, чужих воспоминаний.

В дверях стоял здоровый детина в потрёпанном кожаном доспехе, с лицом, будто вырубленным топором из дубового корня. Его маленькие, глубоко посаженные глаза смотрели на меня так, будто я был дерьмом на его сапоге.

— Вставай! Княжеский глашатай уже в городе. Если опозоришь род перед другими боярами — сброшу тебя в тот же овраг, где сдох твой отец!

Я сжал кулаки до хруста костей. Пальцы впились в ладони, оставляя на коже полумесяцы кровавых следов.

"Мирослав?.."

Имя обожгло сознание, как раскалённый клинок.

И вдруг — взрыв.

Не просто воспоминания — целая жизнь, ворвавшаяся в мой разум сокрушительным вихрем.

Бедный клан. Некогда гордый род, чьи воины стояли плечом к плечу с князьями. Теперь — жалкие остатки: разорённые вотчины, сожжённые усадьбы, поруганные святыни.

Позор. Тяжелее любых оков. Отец — княжеский воевода, чьё имя когда-то гремело по всей земле — обвинённый в измене. Его последний путь — по дороге позора, под плевки и улюлюканье черни.

Смерть в ущелье. Не в честном бою, а как пса — с перерезанным горлом, брошенного в каменистую расселину, чтобы даже могилы не было.

И самое главное — я был последним.

Последним Ольховичем.

В голове било молотом, выжигая эту истину в сознании:

Я — Мирослав Ольхович.

Последний отпрыск.

Жалкий.

Безземельный.

Безродный.

Но всё же — Ольхович.

А этот скот, этот выродок в человечьей шкуре — боярин Ратибор.

Мой "опекун", по милости князя.

Вор.

Узурпатор.

Прибравший к рукам последние земли моего клана.

Моего отца.

Моей крови.

Его жирные пальцы сжимали моё наследство — поля, которые возделывали мои предки.

Луга, где паслись наши кони.

Леса, где мы охотились.

Всё — его.

А я?

Я — нищий.

Пьяница.

Посмешище.

Я попытался встать, но удар сапога в ребра швырнул меня на спину, выбивая дух и возвращая в реальность. Надо мной навис мужик в засаленной телогрейке, с пропитым, багровым лицом, как у алкоголика на последней стадии разложения.

– Вставай, кому сказал, вошь…

Голос его хрипел, словно скрип несмазанных колёс телеги. Я попытался подняться, но тело не слушалось, словно чужое. Но инстинкты не спали.

Когда он занёс ногу для нового удара, я перехватил её и резко потянул на себя.

Мужик рухнул рядом, изрыгая проклятия:— Ты охренел, ублюдок!

Его дыхание воняло перегаром и гнилыми зубами. Я откатился в сторону, чувствуя, как в жилах закипает ярость.

"Кто ты такой, чтобы бить меня?"

Но ответ уже висел в воздухе. Я знал.

Он — мой палач.Я — его жертва.

Но не сегодня.

Я впился пальцами в грязный пол, чувствуя, как в мышцах просыпается сила.

"Мирослав Ольхович…"

Это имя теперь было моим.

И я не собирался умирать в этой вонючей лачуге.

Ратибор вскочил с земли с рыком, от которого кровь стыла в жилах. Его массивное тело напряглось, как туго натянутый лук перед выстрелом. Глаза, налитые кровью, бешено сверкали в полумраке хаты, отражая тупую, животную ярость.

Из-за потёртого кожаного пояса сверкнуло лезвие – кривой нож, заточенный до бритвенной остроты, с тёмными пятнами засохшей крови на рукояти.

– Я тебе кишки выпущу, щенок! Гнида! – его хриплый рёв наполнил тесное помещение, смешавшись с запахом перегара и пота.